Одесситки

В коммерческих магазинах народу не пробиться, они чудом протиснулись вовнутрь и очень скоро заразились всеобщим предновогодним настроением, как завороженные, глядели на всю эту роскошь. «Это не наш задрипанный магазин, смотри сюда», — продолжала Надька, показывая на ценники. Сплошные тысячи. Вдруг она остановилась, как вкопанная: в дальнем углу вся стена была завешана шубами и шкурками. Два продавца, поднимаясь по лесенке, снимали то одну шкурку, то другую, встряхивали их на ходу и выкладывали на прилавке перед дамой, не переставая поглаживать и расхваливать чудесный мех. Дама прикладывала его к лицу и, любуясь собой в круглом вертящемся зеркале, оборачивалась к мужчине в военной форме.

— Дорка, да это наш директор с женой, это его Лялечка, — Надька перешла на шепот. — Вот сучка, на ней уже есть одна чернобурка, а она и вторую на себя пялит.

— Идем отсюда, — злобно рявкнула Дорка, больно дернув подругу за руку.

— Да ты что, ненормальная, смотри, как этот честный партиец свою крачю обхаживает, а нам политинформации читает, — с ненавистью тараторила Надька, еле поспевая за подругой. На улице валил снег, настроение было испорчено окончательно, женщины шли молча, лишь изредка перебрасываясь короткими фразами.

На Соборной площади напротив пассажа установили большую елку, на ней висели огромные разноцветные лампочки. «Нужно Вовчика обязательно привести, показать эту красоту, пусть сынок порадуется, — думала Дорка. — И с чего это я на Надьку окрысилась... Да не на нее вовсе — на него. А кто он мне? Просто директор, и что такого — пришел с любимой женой; был бы жив Витенька, может, и я бы тоже вот так же мерила чернобурку».

— Надь, иди домой, нажарь оладушек, — примирительно жалобно произнесла Дорка, — а я в перукарню, вдруг чего перепадет?

Надежда ничего не ответила — видимо, все-таки обиделась.

В парикмахерской сумасшедший дом. Пар, запах одеколонов, паленых волос и красок перемешивался с криками мастеров и клиентов, даже па октябрьские праздники не было такого ажиотажа. Доркины очки с мороза запотели, она долго стояла, не решаясь пройти в подсобку.

— Дорочка, сам бог тебя послал, — Семен Семенович обнял ее за плечо, — гладь быстро полотенца, сухие кончились, сама видишь, сколько этих шалав понабежало, чаевые сегодня хорошие получишь, моя девочка.

Семен Семенович развернулся к клиентке:

— Ой, моя красавица, дорогуша, как рад вас лицезреть, все хорошеете, мадам, обслужим в первую очередь, будьте уверены. Любаша, ты что застыла, возьми эту даму, ну я прошу.

— Ты что, охренел, Сема, ты посмотри, у меня очередь в ползала, я что, ночевать здесь буду? И слышать не хочу. Завтра.

Сема с виноватым видом опять повернулся к клиентке:

— Ну куда вы торопитесь, мадам, еще уйма времени до Нового года, целых два дня. Ах, вечер завтра. Ну тогда утречком, семь утра вас устроит? Вы первая, мое честное слово, моя красавица...

Дама исчезла в пару.

— Сколько ни крась такую красавицу, лучше не станет, — ехидно бросил ей велел Сема и, улыбаясь, подмигнул Дорке: — Давай показывай, что там принесла? Цены тебе нет. Какие полотенца! Что хочешь проси — вот угодила, так угодила. — Он схватил ее за руку и потащил в свой кабинет. Завтра начальство пожалует, как раз пригодятся. — Ты сколько в этом месяце приходила?

— Да каждый день, в выходные окна мыла и зеркала, полотенца вываривала, халаты домой брала стирать, крахмалила, гладила, — она боялась остановиться, видя, как он в коробку кладет разные консервы, и начала опять перечислять, как много работы она сделала в этом месяце. Семен Семенович перевязал коробку бечевкой.

— Это тебе к празднику, девочка. Думаешь все? Ой, ты Сему не знаешь, идем. — Он хмыкнул, схватил женщину за руку и потащил к черному ходу, во двор, потом в соседнюю парадную. Дорка не на шутку испугалась, что еще надумал этот лис. Сема за тянул ее в теплую комнату там у печки орудовала толстая баба над открытой конфоркой, она шмалила кур. Обпаленная птица лежала на столе. — Выбирай, какая пожирней — твоя.

Дорка стояла, как во сне, баба подтолкнула ее иод бок: «Ну, шо ты як не родная — бери, ты ведь хахаля откармливать не будешь, как эти б..., целый день на ногах вкалывают, а потом тьфу». Она сплюнула, хотела еще что-то сказать о мастерицах, по Дорка заторопилась в зал.

Она крутилась, как волчок, кому щипцы нагреть, кому сухое полотенце подать. Как заправский мастер, мыла головы клиентам, им нравилось, она не спешила, хорошо промывала, не то что мастера, абы как. В благодарность они клали ей в карман чаевые. К середине ночи перукарня наконец опустела, дверь закрыли на засов, все в открытую принялись пересчитывать выручку, часть откладывали себе. Потом по одному заходили в кабинет к Семену Семеновичу.

Дорка так устала, что выпила из стакана кем-то недопитый сладкий чай и села на стул. Самый пожилой парикмахер Сан Саныч подошел к ней: «Дорочка, поздравляю тебя с Новым годом! Желаю тебе и твоему сыну здоровья и счастья, а это тебе». Он протянул ей деньги. Следом и другие мастера но очереди благодарили ее за работу. На улице их уже поджидали провожатые, и они исчезали в снежной мгле. Наконец появился заведующий с коробкой в одной руке и свертком с курицей в другой.

— Пора заводиться охраной, Дорочка, — пошутил довольный Семочка, подавая ей пальто, и тут же спохватился: чушь сморозил. «Да с таким пальто какая охрана, — подумал он про себя, — хорошая баба, молодая еще, дай Бог ей счастья». Мужчина аккуратно захлопнул за Доркой дверь; домой идти не было смысла, через несколько часов опять его смена, а нужно еще все перетащить в дворницкую — так, на всякий случай. А Дорка молодец, пол успела протереть, трудяга женщина.

В свете тускло горевшего фонаря мягко падавший снег поблескивал звездочками и хрустел пол ногами Дорки. Иногда ей казалось, что кто-то пристроился за спиной, но она боялась обернуться. Так поздно ночью она еще никогда не возвращалась, за себя не боялась, а вот за коробку, курицу и деньги... Господи, помоги!

Ой, мамочка, кто-то стоит посреди дороги. Дорка от страха прижалась к стенке. Может, коробку спрятать за тот выступ, а потом вернуться. Нет. Она вдруг вся напряглась, сжалась в комок — зашибу, пусть только подойдут.

Бесформенная снежная глыба медленно надвигалась на нее. Разглядеть, кто это, не было возможности. Глыба вдруг остановилась, качнулась из стороны в сторону. Дорке даже почудилось, будто она замахала руками. Из оторопи ее вывел знакомый голос: «Дора, это ты?» — «Я, Надюша! Я, Надька! Ты как здесь оказалась?» Женщины бросились в объятия друг к другу, расцеловались. «Что за тяжесть ты тянешь, камней что ли положила? И еще без варежек, пальцы отморозишь, смотри, они же одеревенели», — Надежда принялась растирать правую руку Дорки. Смеясь и радуясь этой встрече, пушистому снегу, легкому морозцу, который, однако, пробирал до костей, наконец, наступающему Новому году, они весело забежали во двор. Курицу приложили к оконному стеклу, празднично разрисованному причудливыми узорами инея.

В магазине установили елку нижние веточки спилили и отдали Вовчику, он здесь же воткнул их в пустой цвет очный горшок. Баба Катя оживилась, в подарок она получила новый байковый халатик, мягенький, тепленький, и радовалась, как ребенок. А Дорка металась между магазином и парикмахерской в надежде заработать каких-то денег и передать их свекрови в тюрьму. В новогоднюю ночь она ушла из парикмахерской с директором, как всегда, последней. На улице попадались лишь запоздалые редкие прохожие. Они спешили в гости, размахивая авоськами, из которых торчали бутылки с вином, что-то весело обсуждали.

Дорке было не до них, она вспоминала, как ближе к вечеру поздравлял их Алексей Михайлович — монотонно что-то причитал о международной политике, каких-то сионистах, о которых Дорка никогда прежде не слышала. Она хотела пойти убраться в зале, пока нет покупателей, но директор ее вернул, сказал, что это ее тоже касается. Он еще долго продолжал говорить, казалось, этот глухой голос никогда не замолкнет. От духоты она не заметила, как глаза слиплись, потянуло в сон, ее толкнули в бок, Дорка встрепенулась и услышала: «С Новым годом, товарищи!» Женщины привстали, расправляя затекшие спины — хоть бы чаем угостил директор, из-за его же доклада попить в обед не успели. Злые выходили они из комнаты.