Одесситки

Длинная процессия двигалась за грузовиком, в котором находился обитый красной материей гроб с телом деда. Впереди несли его награды, потом венки, следом медленно шли провожающие, и замыкал всё это шествие оркестр. Звуки траурного марша разрывали душу, все плакали. Даже чужие люди на улице стояли вдоль тротуаров и смотрели, вытирая глаза. Все сетовали, что дедушка ещё совсем молодой мужчина, ему исполнился всего только 61 год. О той трехкомнатной квартире, которую мы отмывали на 7-й станции Большого Фонтана, старались не вспоминать. Алка прямо заявила, что специально ждали смерти деда, чтобы вычеркнуть его из очереди и не дать квартиру. Её распределение в институте добило маму. Она и так еле таскала ноги. Куда ехать? Выбор «замечательный», от Певека до Диксона. Девчонки, которые вместе с Алкой заканчивали институт инженеров морского флота, повыскакивали замуж. А наша героиня, тридцать девять килограммов живого веса, с вечным насморком от соляного склада должна ехать по назначению на Крайний Север, оставив больных бабушку, мать и младшую сестру.

Все мои «гульки» в городском саду, новые друзья и первый мальчик, предложивший мне дружбу, вылетели у меня из головы. Кроме того, я была не их поля ягода. Ещё летом, куда ни шло, жарко, все в сарафанчиках, а осенью все выпендрились в обновки. Да какие! Олька длинная из Пассажа, та вообще выглядела потрясающе. Наверное, вещи своей мамы понадевала и воображала. Я не только больше в горсад не ходила, но и старалась в школе на переменках не выходить в коридор, избегала любых встреч с Витей Ксензовским.

На дедушкины сорок дней пришли старые ветераны пароходства и порто-флота. Мама, как могла, накрыла стол, люди ведь пришли помянуть после работы. В кухне на Нонночкиной кровати они свалили свои промокшие за несколько суток бушлаты и фуражки. Один всё время бегал, распрямлял их, чтобы подсохли хоть немного. Бабушка не выдержала и сказала, что напрасно старается, всё равно не высохнет. И показала на стену с окном, на которой каждую осень выступала зелёная сырая плесень. Выпивая, они расхваливали своего покойного товарища, что таких работников, как наш дедушка, теперь в порту не осталось. Как его ставят молодёжи в пример, на всех собраниях, во всех экипажах. Как он боролся с морем при строительстве нового Ильичёвского порта, будто стоял насмерть, словно во время войны, не щадя себя.

Здесь бабушка побурела, вся напряглась и в сердцах, глядя на фотографию деда, не стесняясь, выпалила: «Пава, муж мой, царство тебе небесное, ты жизнь отдал Родине, партии. И твои товарищи всё оценили, не забыли тебя, пришли помянуть. Новую квартиру, которую ты так ждал, ты всё же получил — законные два квадратных метра, дождался, наконец. Жди меня, я постараюсь скоро к тебе перебраться». Потом она достала скоросшиватель, в котором были собраны документы осмотра нашей квартиры за все послевоенные годы, и торжественно вручила опешившим друзьям. Что здесь началось! Они повскакали со своих мест, стали ругаться между собой. Клялись, что так дело не оставят. С этими клятвами, какие-то пристыженные, они ушли, напялив на себя мокрые вонючие бушлаты.

— Ну и чего ты добилась? — как всегда опоздавший, пришедший к «шапочному разбору», не мог успокоиться бабушкин сын Лёнька. — Они-то ни при чём, они ни в чём не виноваты. Мать, нельзя так разговаривать с людьми.

Но тут бабка как заведётся. И как понеслась. Что она уже ничего не боится, хватит, я своего давно отбоялась, кричала обезумевшая бабушка. Мне так не терпелось вставить и свои двадцать копеек, но я не решилась. Да кто бы меня услышал. Бабушка не выдержала тогда, когда подвыпивший матрос Гришка, до смерти дедушки носивший нам паёк, сказал, что теперь в нашу сторону ему ходить не приходится, а то бы обязательно навещал бабушку. Никогда ни у кого не ел такого вкусного борща. Теперь он возит паёк деда новому капитану баржи, молодому пацану, тому дали квартиру на 7-й станции Большого Фонтана. Так там молодуха капитана даже на порог Гришку не пускает. Он по глупости своей не понял, что сболтнул лишнего. Вот отчего бабушка взорвалась. А ей после смерти дедушки в бухгалтерии ещё долга насчитали три тысячи, не отчитался за какую-то рабочую одежду. Куда делись расписки членов команды, что они эту робу получили, неизвестно. Команду расформировали, концов не найти. Новый капитан ничего не знает. Досталось тогда всем от бабки — и маме, и Лёньке, и Алке. На меня она только метнула обезумевший взгляд, схватилась за бок и стала падать. «Скорая помощь» хотела увезти её в больницу, но она отказалась: «Дома помирать буду».

Через несколько дней пришли из профкома порто-флота и принесли смотровой ордер на двухкомнатную квартиру, 31 квадратный метр жилой площади, две смежные комнаты на четверых, по улице Перекопской дивизии, дом 45, квартира 27. Дождались... Мне сбили два козла, положили сверху доски, на них матрас, все это с трудом втиснули в крохотную кладовку, бабушка назвала ее кельей, где я и спала с открытой дверью, иначе нечем было дышать.

ТУРУНЧУК

Я совершенно взрослая, я студентка первого курса, мне восемнадцать лет. Первый раз, никого не обманывая, ничего не сочиняя, я с подружкой Галкой Рогачкой поехала к её бабке в деревню. Конечно, сейчас Галка устроит какой-нибудь прикол, она на это большой мастер, может, поэтому меня к ней так и тянет. В одиночку я тихоня «тише воды, ниже травы», а с ней как прорывает.

— Ну, чего сидишь? Мазаться будешь? — Не выдержала подруга.

— Не хочется никуда идти, там комаров тьма.

— Кавалеры местные обмахивать будут, да, Лыдочка? — И плюнула в коробочку ленинградской туши, усиленно растирая щёточкой. — Лыдочка, у нас хорошие кавалеры? Ну, не стесняйся, рассказывай. Лыдочка у нас ещё девушка.

Сорокалетняя тётка, застенчиво улыбаясь, прикрыла беззубый рот рукой.

— Давай Ольку здесь замуж отдадим!

— Да за кого? — на полном серьёзе удивилась вечная девственница.

— За Мандрыку!

— Так вин же, Галка, твий жених, — пыталась возразить тётка.

— Для подруги ничего не жалко, от собственного сердца отрываю с болью. Но решено — отдаю, — скорчив в страданиях рожицу, с одним накрашенным глазом, Галка опять плюнула в коробочку, усердно растёрла плевок, принялась за второй глаз.

— А сама як же? — озабоченно переспросила тётка.

— Брата младшего подожду, хлопчик немного подрастёт, всё у него вырастет, вот с Олькой и породнимся.

— Тьфу, так вин ще маленький зовсим.

— Ерунда, только на четыре года младше, к тебе же, Лыдочка, на десять лет моложе сватался, так бабка не разрешила, за хату испугалась, добро своё пожалела. Грушу хорошую с дерева единственной внучке не разрешает сорвать, только гнильём с земли угощает, придётся ночью... — Галка укоризненно посмотрела двумя накрашенными, как у Шахерезады, глазами на побледневшую тетку.

Комаров действительно было видимо-невидимо, пришлось напялить спортивные костюмы, носки, косынки и постоянно обмахиваться вырванной с корнем полынью. Не заметили, как вся деревня погрузилась в полную темноту. «Тыха украинськая ничь», только миллионы серебристых звёзд нависли над нами, казалось, сейчас они все обрушатся на землю, не удержатся там, где-то далеко во вселенной. Вдруг почудилось, будто пришли в движение кометы.

— Загадывай желание, скорее, пока не погасли. Успела?

— А что?

— Молчи, нельзя говорить, иначе не сбудется.

— Галка, а на х... нам эти пацаны? Отдохнуть хочется от всего и всех.

— Вот и отдохнём, а кто нас на лодке покатает, кто раков ловить будет, рыбку? Шуровать по местным садам ты, что ли, станешь?

В конце улицы горел костёр, временами он исчезал, прячась за силуэты прыгающих вокруг огня фигурок. Кавалеры были хоть куда, один другого младше. Мандрыка, которого Рогачка сватала мне в женихи, похоже, был первым парнем в этой деревне. Наши роли с ней как-то сами мгновенно распределились. Мне досталась роль паиньки-тихони, всего стесняющейся наивной девочки, а Галка изображала беспредельщицу. Видно, Мандрыка с ходу определился в своём решении и пристроился рядом со мной. От этого детского деревенского садика тошнило, но спектакль уже начался, теперь нужно доигрывать. На следующий день, когда мы двинули на речку, кавалеры вели себя так, что превзошли все наши ожидания. К компании присоединился Вовки Мандрыки дружок Сашок, подруга моя сразу повеселела, глазки заблестели коварством интриг.