Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 68 из 83



Еще до похода Ермака уральские аборигены, но еще больше приобские вогулы и остяки оказывали отчаянное сопротивление русской экспансии на Восток. Как пели совсем недавно мансийские сказители:

…Против ружей со стрелами,

Против крепкого железа —

С деревянными шестами.

Бились долго, бились крепко

За свободу дымных чумов,

А шаманы ворожили,

Звали духов на подмогу.

Чем дальше на Восток – тем сложнее. Никому не хотелось ни дани платить, ни языческих идолов менять на новую веру, ни тем более родной землицы своей отдавать – пусть даже на ней почти ничего не растет и снег со льдом круглый год лежит (как, например, на Таймыре или Чукотке). Русским колонистам не давали покоя ни днем ни ночью. Потому-то и начинали они освоение новых земель с построения крепостей да острожков. Авторитет завоевывали «огненным боем» из пищалей и пушек, а знакомство начинали с захвата заложников, прозываемых аманатами. Слово – русское, хотя и заимствованное из тюркских языков (см. Словарь В. Даля), но сейчас мало кто знает, что оно означает. А в эпоху покорения Сибири от аманатов зависела жизнь или смерть, да и будет ли в царскую казну поступать ясак (дань) или нет.



Но и аманаты не всегда помогали. Показательный пример как раз из истории присоединения Камчатки. Казаки пригласили коряков в гости, но вместо угощения захватили заложников и потребовали меховой дани (такая акция называлась объясачиванием ). Коряки для виду согласились, но между собой договорились сжечь русских в захваченных ими чумах. По условленному знаку пленники должны были выбраться на свободу. Но и казаки не лаптем щи хлебали: на ночь они крепко связали аманатов . Когда же наступила минута возмездия и заложники поняли, что им живым не выбраться, они криками велели соплеменникам сжечь их вместе с ненавистными врагами. Так и произошло…

Нравы русских колонизаторов зачастую тоже были весьма далекими от христианских заповедей. Соперничество и алчность приводили к постоянным столкновениям и смертоубийствам. Владимира Атласова зарезали прямо во сне собственные же сотоварищи. Случилось это уже в следующем, XVIII, веке, после поездки «камчатского Ермака» в Москву, где он получил звание атамана и официальные распоряжения относительно дальнейших шагов. Весь двухсотлетний путь русских людей от Урала до берегов Тихого океана оказался обильно политым кровью… И потом – ибо за стрельцами и казаками по Бабиновой дороге, проложенной уральским подвижником Артемием Софроновичем Бабиновым, началось массовое переселение в Сибирь русских крестьян. Исход на Восток не носил стихийного характера, а регулировался и всячески поощрялся властями и правительством царя Федора Иоанновича. Каждому переселенцу выделялся значительный семенной фонд, давалась ссуда на обзаведение хозяйством, покупку лошадей и скота. Неудивительно, что по записным документам приказной избы только в 1599 году через Верхотурье – тогдашнюю столицу Урала – в Сибирь проследовало около тысячи крестьянских семей.

Само собой разумеется, не все гладко шло в освоении новых земель. Уже патриарх Филарет – отец и соправитель царя Михаила Федоровича – вынужден был строго одернуть сибирскую паству. В обличительной грамоте, читанной по всем церквям, он укорял новопоселенцев в том, что пьянствовали они без меры, перенимали обычаи иноверцев, вступали в связь с некрещеными женщинами, впадали в кровосмешение, брали насильно чужих жен, закладывали, продавали и перепродавали их друг другу, а приезжая в Москву и другие города, сманивали и увозили с собой молодок. При этом в грозной грамоте подчеркивалось, что сибирское духовенство не только смотрело сквозь пальцы на выходки мирян, но и само зачастую вело себя не лучшим образом.

Спустя почти 250 лет ситуация хотя несколько и изменилась в лучшую сторону, но незначительно. Ибо к тому времени Сибирь давно уже стала всероссийской каторгой, а непрерывный наплыв сюда всякого сброда мало способствовал укреплению нравов. На это особо обратил внимание Антон Павлович Чехов (1860–1904), совершивший в 1890 году поездку на остров Сахалин. Ехать пришлось через всю Сибирь на лошадях в весеннюю распутицу – Транссибирской магистрали еще не существовало. Хотя описание главных мерзостей Чехов приберег для Сахалина, Сибири тоже досталось, особенно сибирякам и сибирячкам. Да они и сами спуску себе не давали:

«Народ здесь, в Сибири, темный, бесталанный. Из России везут ему сюда и полушубки, и ситец, и посуду, и гвозди, а сам он ничего не умеет. Только землю пашет да вольных возит, а больше ничего… Даже рыбы ловить не умеет. Скучный народ, не дай бог, какой скучный! Живешь с ними и только жиреешь без меры, а чтоб для души и для ума – ничего, как есть! Жалко смотреть… Человек-то ведь здесь стоющий, сердце у него мягкое, он и не украдет, и не обидит, и не очень чтоб пьяница. Золото, а не человек, но, гляди, пропадает ни за грош, без всякой пользы, как муха, или, скажем, комар. Спросите его: для чего он живет? <…> По всей Сибири нет правды. Ежели и была какая, то уж давно замерзла. Вот и должен человек эту правду искать. <…> Живется им скучно. Сибирская природа в сравнении с русскою кажется им однообразной, бедной, беззвучной; на вознесенье стоит мороз, а на троицу идет мокрый снег. Квартиры в городах скверные, улицы грязные, в лавках все дорого, не свежо и скудно, и многого, к чему привык европеец, не найдешь ни за какие деньги. Местная интеллигенция, мыслящая и не мыслящая, от утра до ночи пьет водку, пьет неизящно, грубо и глупо, не зная меры и не пьянея; после первых же двух фраз местный интеллигент непременно уж задает вам вопрос: “А не выпить ли нам водки?” И от скуки пьет с ним ссыльный, сначала морщится, потом привыкает и, в конце концов, конечно, спивается. Если говорить о пьянстве, то не ссыльные деморализуют население, а население ссыльных. Женщина здесь так же скучна, как сибирская природа; она не колоритна, холодна, не умеет одеваться, не поет, не смеется, не миловидна и, как выразился один старожил в разговоре со мной: “жестка на ощупь”…»

* * *

Во все времена прирастало сибирское население за счет смешанных браков. Одинокие мужики охотно брали в жены комячек, вогулок, буряток, якуток, тунгусок, даурок, камчадалок и т. д. (всех не перечесть). Никакой распущенности при этом не наблюдалось. Несмотря на традиционную свободу добрачных и внебрачных половых отношений среди коренных сибирских народностей, русские претенденты на женские сердца, как правило, выдвигали непременное условие – бракосочетание по христианскому обряду.

Не обходилось, однако, и без курьезов – причем трагических. По обычаям оседлых коряков и чукчей, гостям, помимо крова и еды, на ночь предлагалась жена хозяина или любая из его взрослых дочерей. В самом обычае ничего нового нет: он зафиксирован по всему миру, включая средневековую Европу, и даже получил научное название «гостевой гетеризм». А вот суровым русским казакам сей знак особого расположения к ним оказался не по душе: они отказывались допускать до себя умасленных тюленьим жиром пышнотелых нимф Севера. Кстати, в момент соприкосновения с русскими чукотские женщины (рис. 116), вопреки стойкому заблуждению, совсем не кутались в меха, а ходили, если только позволяла погода, совершенно обнаженные, не прикрывая срам (как тогда выражались) даже набедреной повязкой или каким-то другим «фиговым листком». В полной телесной откровенности чукотские женщины могли даже посоперничать с любыми представительницами прекрасного пола с островов Океании или из джунглей Амазонии с той только разницей, что северные красавицы свои прелести, конечно же, демонстрировали не на морозе голышом, а исключительно внутри собственного жилища-яранги, где они вообще никогда не облачались в одежды. Впрочем, как только появлялось полярное солнце, чукотская женщина предпочитала представать перед его скупыми лучами в первозданной красе (рис. 117).