Убийство по-римски

Аллейн заплатил по счету и вернулся в церковь; затылок, плечи и ребра болели сильнее, но в целом ему удалось вернуть себе всегдашнюю бодрость.

Выгрузили массу оборудования: две пары резиновых сапог, веревки, лебедки, раздвижную лестницу, носилки. Вице-квестор Бергарми наблюдал за действиями подчиненных раздраженно и свысока. Он церемонно приветствовал Аллейна.

Завсегдатаи кафе, несколько групп подростков, одна-две машины задержались перед церковью — их разгоняли два агента, ничем более не занятых. Вышел брат Доминик, осмотрел собравшихся и открыл главные двери.

— Синьор Аллейн, квестор Вальдарно шлет вам поздравления, — неохотно выговорил Бергарми. — Он просил меня передать его надежду, что вы не утратите интерес к нашему следствию.

— Я очень ему признателен, — ответил Аллейн, подыскивая правильные итальянские фразы, — и буду счастлив помочь, постараюсь не доставлять вам неприятностей.

— Niente affatto[52], — ответил Бергарми, что, на слух Аллейна, прозвучало как «Пусть вас это не заботит» или даже «Перестаньте», но только гораздо менее дружелюбно.

Было уже начало одиннадцатого, когда люди Бергарми вытащили тело Себастиана Мейлера в инсулу.

Оно лежало на носилках неподалеку от саркофага, нелепые останки полного, дряблого человека. Страшным образом оно напоминало тело Виолетты. Это происходило потому, что мистер Мейлер был тоже задушен.

Тело сохранило следы побоев, нанесенных как до, так и после смерти, сказал медик — вероятно, полицейский врач, призванный делать осмотр на месте. Лицо Мейлера было изувечено ударами о сломанную каменную решетку. Помимо обычных кровоподтеков от удушения руками, на подбородке виднелось темное лиловое пятно. Аллейн наблюдал за действиями полиции и говорил, только когда к нему обращались. В поведении проводивших следствие полицейских чувствовалось некоторое высокомерие.

— Конечно, мы сделаем вскрытие, — сказал врач. — Он был человеком плотного телосложения. — Несомненно, мы обнаружим, что он был убит вскоре после принятия пищи. Ессо! На это есть явные указания. Закройте труп. — Труп закрыли. — И унесите его, — прибавил врач. — Если только, конечно… — он поклонился Аллейну, который сделал шаг вперед, — …синьор суперинтендант не захочет…

— Благодарю вас, — сказал Аллейн. — Джентльмены, я уверен, вы уже сфотографировали все, что надо для следствия, но, к сожалению, как нам всем известно, в столь трудных условиях могут быть неудачи. Когда я обнаружил тело, я сделал его снимок в первоначальном положении. — Он достал свой особенный аппаратик. — Кажется, я ухитрился его не разбить, — сказал он. — На всякий случай, если вам понадобится снимок, я буду счастлив дать его вам.

Последовавшее за этим мгновенное молчание, по-видимому, означало, что вытаскивавшие тело на поверхность никаких фотоснимков внизу не сделали.

— Может быть, мне будет позволено отщелкать пленку, — поспешил он спасти положение, — и тогда я попрошу вас о еще одном одолжении. Синьор Бергарми, может быть, в вашей лаборатории не сочтут за труд проявить ее.

— Конечно, синьор. С удовольствием.

— Вы очень любезны, — сказал Аллейн и, сейчас же отдернув простыню, сделал четыре снимка с покойного Мейлера, обратив особое внимание на его правую ногу. Затем он вынул кассету и с поклоном передал ее Бергарми.

Тело вновь покрыли и унесли.

Бергарми сердито сказал, что сегодня крайне неподходящий вечер. На Пьяцце Навона и в ее окрестностях началась студенческая демонстрация, которая угрожает принять серьезные размеры. Полиция приняла все меры предосторожности. Гигантская демонстрация планируется на завтра, и квестура ожидает самого худшего. Это дело надо закончить как можно скорее. Он предлагает ничего не предпринимать в данный момент, но в силу резко изменившихся обстоятельств дела его шеф будет рад видеть Аллейна у себя завтра утром в девять тридцать. Представляется разумным снова собрать семерых путешественников. Подчиненные Бергарми займутся этим. В распоряжение Аллейна предоставляется машина. Несомненно, он хочет вернуться к себе.

Они обменялись рукопожатием.

Уходя, Аллейн прошел мимо отца Дениса, которому только сан помешал подмигнуть англичанину.

Софи Джейсон и Барнаби Грант встретились за завтраком в садике на крыше. Утро сияло свежестью, было пока не чересчур жарко. С Пьяццы Навона доносилось неясное пение, расстроенные звуки оркестра и гомон толпы. Отряд полицейских прошел по улице рядом с гостиницей. Официант сыпал бессвязными фразами о беспорядках. Софи и Барнаби все это казалось малореальным.

Они вспоминали чистые радости предыдущего вечера, когда они бродили по улицам Рима, пока не устали, и затем совершили поездку на извозчике, отдавшись неизбежному романтическому чувству. Под конец, выпив по стаканчику вина на Пьяцце Навона, они отправились домой. Пожелав спокойной ночи, Грант впервые поцеловал Софи. Она приняла поцелуй с задумчивым кивком, словно говоря: «Ну да, так и должно быть», неожиданно покраснела и быстро ушла. Если бы они умели читать мысли друг друга, они удивились бы, до чего их мысли похожи. Каждый размышлял о чувствах в настоящем как о чем-то, противостоящем чувствам в прошлом при похожих обстоятельствах, и каждый с боязливой радостью отмечал существенное различие.

Софи первой пришла завтракать и уселась с твердым намерением хорошенько собраться с мыслями, но вместо этого предалась ленивым мечтам, пока приход Гранта не вызвал трепыхания в грудной клетке. Его быстро прогнало новое ощущение близости, распустившееся, как цветок в утреннем воздухе.

«Как хорошо, — думал каждый из них. — Какое счастье».

С таким умонастроением они обсудили планы на текущий день и погадали, чем завершится дело Виолетты и является ли Мейлер убийцей.

— Наверное, неприлично, что это не повергает меня в трепет, — сказала Софи, — но, по правде говоря, я не в большем ужасе, чем если бы прочитала об этом убийстве в газетах.

— А я еще хуже вас. Некоторым образом я рад этому убийству.

— Честно? Что вы хотите сказать?

— Вы до сих пор в Риме, а не мотаетесь по Ассизи, Флоренции или еще где-то.

— Замечание, вероятно, самого дурного тона, — сказала Софи, — хотя должна признать, мне оно нравится.

— Софи, вы прелесть, — сказал Грант. — Чтоб мне лопнуть, если это не так.

Он протянул руку, и в это мгновение в садик на крыше вошел официант.

Теперь сердце учащенно забилось у Гранта. Таким же утром больше года назад он сидел на этом самом месте, и точно так же пришел официант и объявил о приходе Себастиана Мейлера.

— Что случилось? — спросила Софи.

— Ничего. А что?

— Вы посмотрели… как-то странно.

— Правда? В чем дело? — спросил он официанта.

— Барон Ван дер Вегель надеется, что мистер Грант свободен.

— Пожалуйста, попросите его сюда.

Софи встала.

— И не думайте, — сказал Грант. — Сядьте.

— Да, но… в общем, перестаньте.

— Сядьте же.

— Черта с два, — сказала Софи и села.

Появился барон, крупный, озабоченный, сомневающийся. Он попросил прощения за столь ранний визит и предположил, что, подобно ему, они испытали сильное потрясение. Это привело к минутному замешательству, пока, глядя на них своими широко раскрытыми глазами, он не спросил:

— Но вы же слышали?

И, узнав, что не слышали, без обиняков рассказал им:

— Этого Мейлера тоже убили. Его нашли на дне колодца.

В это мгновение все часы в Риме начали бить девять, и Софи со страхом услышала в своем сознании голос, пропевший: «Динь-дон, динь-дон, Мейлер вышел вон».

— Несомненно, вас известят, — говорил барон. — Как известили нас. Это, конечно, меняет дело. Моя жена так взволнована. Мы нашли здесь протестантскую церковь, и я отвез ее туда, чтобы она успокоилась. Моя жена — человек очень чувствительный. — И барон объяснил: — Она чувствует, что среди нас присутствует зло. Что это зло есть и сейчас. Я тоже это чувствую. Куда денешься от такого чувства?

52

Ничего подобного (ит.).