Убийство по-римски

— Так вы позволите мне в более подходящий час, — сказал он, — а тем временем я должен… гм… конечно.

Он сунул руку во внутренний карман пиджака. Его сердце до сих пор билось как сумасшедшее.

— Вы думаете о вознаграждении, которое столь щедро обещали, — сказал его спутник. — Прошу вас — не надо. Это исключено. Оказать услугу, хотя бы и незначительную, самому Барнаби Гранту — это и есть наивысшее вознаграждение. Поверьте.

Этого Барнаби не ожидал, он тотчас же почувствовал, что поступил в наивысшей степени некрасиво. Надо полагать, его ввел в заблуждение внешний вид человека: не только поношенная куртка из альпаги, которая сменила английский твид и точно так же была наброшена на плечи, открывая сомнительную рубашку с открытым воротником и потертыми манжетами, не только черно-зеленая шляпа и до предела изношенные ботинки, но нечто неуловимое в самом человеке. «Ах, если бы он оказался посимпатичнее, — подумал Барнаби, — по крайней мере, я обязан относиться к нему с симпатией».

Пока его спутник говорил, Барнаби обнаружил, что предается профессиональному занятию романиста: он уже изучал коротко стриженную, как у американского школьника, круглую голову с редкой челочкой мышиного цвета. Он отметил крайнюю бледность кожи, ее почти женскую гладкость и нежность, неожиданно толстые яркие губы и большие прозрачные глаза, которые так пристально вглядывались в его глаза на Пьяцце Колонна. Голос и манера говорить? Высокий, но приглушенный голос, выговор правильный, но слова он все-таки подбирает. По-видимому, английским ему давно не приходилось пользоваться. Он педантично выговаривал фразу за фразой, словно заранее заучил их для произнесения речи на публике.

Руки у него были пухлые, слабые, ногти обгрызены до мяса.

Звали его Себастиан Мейлер.

— Вы, конечно, спросите, — говорил он, — почему вы подверглись такому, несомненно, мучительному ожиданию. Вы хотите знать подробности, верно?

— Очень хочу.

— Не смею надеяться, что вы заметили меня в то утро на Пьяцце Колонна.

— Заметил. И даже хорошо запомнил.

— Вероятно, я на вас неприлично глазел. Видите ли, я сразу узнал вас по фотографии на суперобложке. Должен признаться, я ваш страстный поклонник, мистер Грант.

Барнаби что-то пробормотал.

— Кроме того, и это имеет больше отношения к делу, я, что называется, старый бывалый римлянин. Я прожил здесь много лет и кое-что знаю о разных уровнях римского общества. Включая самые низкие. Вы видите, я откровенен.

— А почему бы и нет?

— Действительно, почему бы и нет! Полагаю, некоторые наши соотечественники назвали бы мою деятельность разгребанием грязи, но мотивы ее эстетические и, я бы даже сказал, философские — однако я не буду утомлять вас этим. Достаточно, если я скажу, что в ту минуту, когда я узнал вас, я также узнал презренного типа, известного на римском дне под кличкой — я перевожу — «Легкорукий». Он стоял прямо за вашей спиной. Глаза его были нацелены на ваш кейс.

— Боже!

— Да, да. Ну, вы помните, как внезапно надвинулась и разразилась гроза и как под ливнем в суматохе между клиентами с соседних столиков завязался скандал.

— Да.

— И тогда что-то сильно ударило вас в спину и вы упали ничком на столик.

— Все верно, — согласился Барнаби.

— Конечно, вы подумали, что вас задел один из дерущихся, но это было не так. Субъект, которого я только что упомянул, воспользовался потасовкой, выскочил вперед, ударил вас плечом, схватил ваш чемоданчик и бросился наутек. Маневр был великолепно рассчитан и исполнен с величайшей точностью и быстротой. Ваши соседи продолжали кричать друг на друга, а я, дорогой мистер Грант, пустился в погоню.

Он отхлебнул кофе и слегка наклонил голову, как бы выказывая уважение к напряженному вниманию Барнаби.

— Погоня была долгой, — продолжал Мейлер. — Но я шел по следу и, как говорится, загнал добычу. Я правильно выразился? Благодарю вас. Я загнал его в таком месте, которое поставщики сенсационного чтива описали бы как «некое кафе в таком-то переулке, неподалеку от…» и так далее и тому подобное — может быть, мое словоупотребление несколько устарело. Короче говоря, я настиг его в обычном притоне и с помощью средств, о которых лучше всего умолчать, вернул ваш кейс.

— В тот же день, как я лишился его? — не удержался Барнаби.

— О! Как всегда говорит загнанный в угол на допросе: я рад, что вы задали этот вопрос. Если бы я имел дело с менее выдающейся личностью, у меня был бы наготове благовидный способ уклониться от ответа. С вами я так не могу. Я не возвратил вашего кейса раньше, потому что…

Он помедлил, слабо улыбаясь, и, не сводя глаз с Барнаби, задрал рукав на левой, белой и безволосой руке. Он положил ее ладонью кверху и подвинулся к Барнаби.

— Можете убедиться сами, — сказал он. — Они похожи на укусы москита, верно ведь? Но я уверен, вы понимаете, что это такое. Вы понимаете?

— Кажется, да.

— Прекрасно. Я кокаинист. Довольно пошло, не правда ли? Когда-нибудь надо перейти на что-нибудь более клевое. Как видите, я знаком со сленгом. Но я уклоняюсь. Стыдно признаться, но встреча с «Легкоруким» нешуточно потрясла меня. Несомненно, мое здоровье несколько расшатала моя несчастная склонность. Я человек некрепкий. Я принял свою — обычно это называется дозой, — перебрал и отключился до этого утра. Конечно, я не могу рассчитывать на вашу снисходительность.

Барнаби был человеком великодушным, он перевел дыхание и проговорил:

— Я так чертовски рад получить это назад, что не испытываю ничего, кроме благодарности, честное слово. В конце концов, кейс был заперт и откуда вам было знать…

— Но я знал! Я догадался. Придя в себя, я догадался. По весу хотя бы. И по тому, как это, понимаете, передвигалось внутри. И потом, конечно, я прочел ваше объявление: «…содержащий рукопись, которая представляет ценность только для ее владельца». Поэтому я не могу так уж оправдывать себя, мистер Грант.

Он вынул платок сомнительной чистоты и вытер лицо и шею. Кафе было на теневой стороне улицы, но с мистера Мейлера текли ручьи пота.

— Не хотите еще кофе?

— Благодарю вас. Вы очень добры. Очень.

Кофе словно придало ему смелости. Он глядел на Барнаби над чашкой кофе, которую держал обеими пухлыми грязными руками.

— Я вам так обязан, — говорил Барнаби. — Может быть, я могу что-нибудь сделать для вас?

— Вы сочтете меня неприятно неискренним — кажется, мой стиль выражаться изрядно латинизировался, — но уверяю вас, сам факт встречи с вами и то, что я в малой мере…

«Разговор идет вокруг да около», — подумал Барнаби, вслух же сказал:

— Стало быть, вы должны со мной поужинать. Давайте назначим время!

Но мистер Мейлер, сцепивший руки, очевидно, готов был заговорить по существу и очень скоро заговорил. После долгих отнекиваний и самоуничижительных замечаний он наконец признался, что сам написал книгу.

Он работал над ней три года: теперешний вариант — четвертый по счету. По горькому опыту Барнаби знал, что его ожидает, и также знал, что обязан покориться судьбе. Произносились слишком знакомые фразы:

— …ценю чрезвычайно ваше мнение… Просмотреть рукопись… Совет такого авторитета… Заинтересовать издателя…

— Разумеется, я ее прочту, — сказал Барнаби. — Вы ее захватили с собой?

Выяснилось, что мистер Мейлер сидел на ней. С ловкостью фокусника он выхватил ее в то время, как Барнаби занимался своим возвращенным имуществом. Он положил ее на стол, завернутую во влажную римскую газетку, и дрожащими руками извлек на свет. Мелкий итальянизированный почерк, но, к радости Барнаби, рукопись была невелика. Может быть, сорок тысяч слов, может быть, если повезет, и того меньше.

— По длине, боюсь, это не роман и не повесть, — проговорил автор. — Но так получилось, и такую ее я и ценю.

Барнаби быстро взглянул на него. Губы мистера Мейлера поджались, и уголки их поднялись. «В конце концов, не такой это тяжелый случай», — подумал Барнаби.

— Надеюсь, мой почерк не доставит вам лишних затруднений, — сказал мистер Мейлер. — Я не могу позволить себе машинистку.