Повесть о хлорелле

Лев Яковлевич первый заметил перемену, встал, взял под руку Арона Вульфовича и увлек его в ресторан парка.

— Никуда я вас не отпущу, — возражал он на попытки Каминского высвободиться, — сумели озадачить, извольте договорить до конца.

Золотарев внимательно выслушал грустную повесть о страданиях Самсона Даниловича и, растроганный, пожал руку Каминского.

— Я сегодня же поговорю с ней, Юлия поймет, изменится, и все пойдет по-прежнему. Вы сделали доброе дело, спасибо.

— Не спешите благодарить, — остановил его Арон Вульфович, — из вашего разговора с ней ничего не выйдет. Простые решения не всегда лучшие.

Лев Яковлевич заподозрил, что Каминский приберег нечто более неприятное, и в глазах его мелькнула тревога.

— Опять вы заговорили догадками.

— Человечество, мой друг, не любит ни простых, ни ясных понятий. Именно сложное и непонятное вернее всего убеждает и вдохновляет людей. Не случайно врачи прописывают больным лекарства, а верующие возносят молитвы на языках давно вымерших племен и народов… Чтобы изменить отношение дочери к отцу, напоминайте ей возможно чаще, какой замечательный у нее отец и какого высокого мнения вы. о нем. Девушка привыкла принимать ваши слова на веру, и ее привязанность к отцу вернется.

Оттого ли, что ожидаемая неприятность миновала или рассуждения Каминского пришлись ему по душе, Золотарев, растроганный, встал и нежно его обнял.

— Какая вы умница! Я так и поступлю, можете не сомневаться.

С некоторых пор Юлия снова зачастила в кабинет к отцу, усаживалась с книгой в удобное кресло, и так же тихо, как пришла, уходила. Она и прежде любила прикорнуть в кресле и молча наблюдать за работой отца, но это было до того, как в доме появился Золотарев. Самсон Данилович также часто бывал в ее комнате, и она, подолгу оставаясь за роялем, ловила его взгляд, исполненный удовольствия, и без устали играла. В последние месяцы дочь все реже приглашала к себе отца, и он, заслышав ее игру, приоткрывал дверь и откладывал работу. Теперь она снова уводит его к себе, отказывается слушать возражения, никто не поверит, что ему некогда и не до музыки сейчас. Все это капризы, он просто хочет, чтобы его просиди.

— Ты должен отдыхать, — настаивала девушка, — случись с тобой несчастье, нам не простят, что мы не уберегли тебя. Таких людей, как ты, осталось немного, народ ими дорожит.

Она выражала это горячо, вдохновенно, но всегда одинаковыми словами.

Однажды Юлия сказала ему:

— Мы должны считать за счастье, что живем под одной крышей с тобой.

В другой раз она попробовала выразить ту же мысль по-иному, запуталась и вернулась к прежнему варианту.

Самсон Данилович отнесся к этой перемене двояко. Ему было приятно, что дочь по-прежнему мила и нежна с ним. Далекий от мысли вникать в строй ее речи, критически относиться к каждому слову, он тем не менее чувствовал, что минувшего не вернешь. У него была возможность убедиться, что скромная и непосредственная Юлия, смелая и бесстрашная в своих решениях, разменяла свои душевные сокровища на мелочные интересы. Ее жизнь обмелела и не выходит за пределы пустой болтовни о любви и платьях.

Недавно он был свидетелем ее разговора с подругой. Ему не следовало бы слушать, ни тем более запоминать то, о чем они говорили, но все это вышло случайно… Разговор поражал своим бесстыдством: дочь поучала подругу, как привлечь любимого человека, и приводила ей примеры из собственной практики.

— Вольно мужчинам думать, что им угодно, — говорила она, — им приятно считать себя умными и серьезными, а нас недалекими — пусть. С нас достаточно того, что мы управляем ими.

На прошлой неделе она подвела мать к зеркалу, закрыла ей глаза, надела тем временем ее серьги и спросила:

— Не кажется ли тебе, мама, что они мне идут? Позволь, я их оставлю себе.

Затем оказалось, что браслеты и часики, и брошка с алмазами ей хороши. С тех пор всякий раз, когда отец видит на ней эти украшения, ему кажется, что это доспехи, в которых она с мужчинами ведет тайную войну. Жена говорит, что это девичья болезнь, с девушками так бывает. Возможно, он не спорит, но болезни бывают проходящие и затяжные, из одних организм выходит с честью, а из других — с серьезным изъяном.

Шли недели и месяцы, нежность дочери не убывала, она снова поверяла отцу свои секреты и проводила свободное время у него. Их беседы становились все непринужденнее, она рассказывала о своих больных, о новых методах лечения проказы, в разработке которых немало и ее труда. О любви и замужестве девушка судила серьезно и строго. Пет ничего ужасней, говорила она, скороспелого брака, не проверенного временем и испытанием. Многие к обмену квартир относятся более серьезно, чем к выбору друга жизни.

— Я никогда не соглашусь выйти замуж за человека, которого недостаточно знаю, прежде чем поверю в высокие качества его души.

Слова эти показались Свиридову знакомыми, он мог бы утверждать, что уже слышал их однажды. Неужели от нее? Да, да, от нее. Она говорила это той подруге, которую учила, как привлечь к себе любимого человека. Тогда эта фраза прошла мимо него, запомнилось другое, и напрасно.

Юлия уверяла, что никто не способен поколебать ее убеждения, что она вся в отца — ее чувства покорны рассудку. Но мог ли этому поверить Свиридов? Его собственные чувства слишком часто брали верх над рассудком, откуда возьмутся в ней силы себя отстоять? Дочь твердила, настаивала, и отцу хотелось верить, что она действительно тверда, чувства покорны ей. Но если это так, спрашивал себя Свиридов, кто же виноват в минувших раздорах, по чьей вине возникли они?

Отец взял вину на себя. Это он несправедливо ее осудил, приписал то, чего не было, потому что не знал свою дочь. Жена как-то сказала ему:

— Опомнись, Самсон, ведь это похоже на ревность! Ты ревнуешь ее к человеку, который должен стать ее мужем.

Тогда ее слова прозвучали жестокой обидой, сейчас они казались ему справедливыми.

Поверив, что ее долг — сохранить отца для науки, Юлия решила примирить его с сыном, наладить в доме мир. Задача не казалось ей ни трудной, ни сложной. Она решила, что оба — и тот и другой — изрядно устали, бесплодная борьба надоела, и каждый жаждет почетного мира. Явись им на помощь добрый гений, недоразумениям пришел бы конец. Была бы добрая воля, научные расхождения всегда можно уладить.

Она предвидела и некоторые помехи и трудности и с чисто женской аккуратностью готовилась их одолеть. В помощь себе Юлия пригласила свою подругу — аспирантку ботанического сада Марию Мулатову. Девушка давно уже нравится брату, он тоже ей по душе. Петр даже пытался ухаживать за ней, но этому тогда помешала Юлия. Она предупредила подругу, что брат — легкомысленный и холодный жуир, неспособный ни любить, ни ценить чужие чувства, он сделает ее несчастной. С тех пор прошел год, а брат все еще надеялся добиться ее расположения. Сейчас Марии предстояло послужить добрым целям подруги, а возможно и своим. Кто знает, не станет ли примирение брата с отцом счастливым началом. Петр переменится и станет достойным Марии. Арон Вульфович утверждает, что возлюбленный, отвергнутый в одно время, может стать желанным в другое.

Подруги встретились в уютной, со вкусом обставленной комнате Юлии и после нежных поцелуев расположились на диване. Непринужденные признания прерывались многозначительной улыбкой и смехом. Девушки обнимались, гладили и ласкали друг друга, их громкие голоса сбивались на шепот и вновь звенели. Только девушки умеют так щедро изливать тепло своего сердца, тешиться в объятиях подружки. Одна служит опорой для другой, каждая — источник нежности. Юношам не дано так легко и непринужденно давать выход своим чувствам, находить друг у друга сердечную поддержку…

С искусством врача, вынужденного коснуться деликатной темы, Юлия заговорила о том, как беспомощны девушки перед лицом любви:

— Никто не учил нас, как относиться к своей и чужой любви. Учили, как есть, пить, одеваться и судить о поведении других, а как распоряжаться своим сердцем, чтоб не стать жертвой собственных чувств, — изволь сама догадаться.