Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 24 из 60



Эти слова имели успех. Подруга в знак согласия еще ближе придвинулась к ней.

— Мы вынуждены полагаться только на себя, — продолжала она, — и на то, что подсказывает нам совесть.

Далее шли назидательные примеры, которые сводились к тому, что истинная любовь всегда пробуждает нежное чувство в избраннике.

— Ты не должна больше избегать брата, — неожиданно заключила Юлия. — Мой бедный отец глубоко из-за него страдает, — не очень последовательно продолжала она, — над нашим домом нависло несчастье. Только ты можешь пас спасти.

Переложив на подругу собственные заботы, она заверила ее, что за испытаниями придет награда — непокорный сын образумится и женится на той, которой столь многим будет обязан.

Какое женское сердце, уязвленное любовью, не забьется при этом! Девушка пожелала узнать все, что касается ее роли в возвращении блудного сына и, выслушав указания, задумалась.

Марии Мулатовой было двадцать пять лет. Невысокого роста, смуглая, как мулатка, с влажными и блестящими глазами, в которых, словно замерла слеза, с красноречивыми руками, способными что угодно выразить, она нравилась многим. Редко расставленные зубы и низкий лоб сделали бы ее непривлекательной, если бы не улыбка, способная затмить все неприглядное на свете.

У маленькой Марии — свои великие трудности и заблуждения. От подруг она знала, что девушке в ее годы пора выйти замуж, из книг, кинокартин и театральных спектаклей — что эта важная веха в жизни человека сопряжена с любовью. Придет и любовь — всему свое время. Беда в том, что Мария этому не верила. Не то, чтобы ей казалось, что любви вовсе нет. В свой короткий век она встречала это чувство приукрашенным на сцене и в книгах и неприглядным — в жизни. Какой любви верить? Про себя она решила, что красочные описания нежного чувства придуманы мужчинами, чтобы вернее обманывать девушек. Вооружившись этой философией, Мария поздно заметила, что, кроме страха, ничем другим для любви не оснащена. Ее пугали вольное поведение мужчин, рассказы о страданиях доверчивых девушек. Напуганное воображение вынуждало ее избегать встреч с молодыми людьми, и она обрадовалась совету подруги отвергнуть ухаживание брата. Любовь Юлии к Льву Яковлевичу, их дружба и нежность чуть не поколебали ее убеждения, но, сопоставив их уравновешенные отношения с теми, какими их видишь на сцепе и в книгах, Мария решила, что это не любовь. Счастье, видимо, возможно и без любовных страстей.

Хотя литература и киноискусство обманули ее надежды, она все же много читала и часто бывала в театрах и кино. Любовные ситуации на экране и на сцене волновали ее и доставляли удовольствие — отвергнутая любовь печалила, а благополучный исход рождал ощущения, которых она объяснить не могла.

Когда подруги снова расположились на диване и новый прилив нежности миновал, Мария спросила:

— Ты советуешь принимать его ухаживания. А если он вскружит мне голову? Мне ведь это впервые, а он, говорят, мастер по этой части.

Подобные опасения не могли вызвать сочувствия у Юлии. Любовь не пугала, а привлекала ее. Она заверила Марию, что высокая миссия примирительницы сына с родителями сделает ее сердце нечувствительным к его козням. Поглощенная мыслью утвердить в доме мир, Юлия страстно желала, чтобы подруга, как и она, не сомневалась в успехе.

— Лев Яковлевич говорит, — продолжала Юлия, — что брат нуждается в поддержке. Его ждут неприятности, и оставить его в такой момент одного нельзя. Только и друзей у него, что я да ты, — сознательно преувеличивала она одиночество брата, — остальные в беде разбегутся… Он не должен догадываться, какие причины руководят нами, надо избегать деловых разговоров, — поучала она помощницу, — иначе он бог знает что подумает.

По мере того, как Юлия наставляла подругу, она и сама все больше убеждалась, что именно ее призвала судьба сохранить отца для науки и водворить мир и согласие в доме. Мария в это время думала о другом. Она видела себя втянутой в любовную игру, в одну из тех, которые так красиво протекают на страницах романов и на экрана кино, и втайне мечтала стать героиней такой приукрашенной любви.

С тех пор как Петр оставил родительский дом и поселился в одной из комнат филиала института, сестра не видела его. То, что он позволил себе, казалось ей жестокостью по отношению к родителям и незаслуженной обидой для нее. Вначале она решила никогда больше с ним не встречаться и отклоняла всякую мысль о примирении. Затем почему-то явилась уверенность, что он вернется домой, и она ждала со дня на день его возвращения.



Петр явился к сестре в воскресный день, задолго до обеда — время, когда родителей обычно нет дома. Он принес случайно купленную книгу и настойчиво советовал ее прочитать. Чем именно эта книга понравилась ему и почему она обязательно понравится ей, брат так и не сказал. Держал он себя так, словно впервые был в этом доме — не садился, с интересом разглядывал фотографии на стенах, безделушки на письменном столе, одну из них осторожно взял в руку и бережно вернул на место. Прежде чем заговорить, он долго ходил взад и вперед, время от времени задумчиво покачивая головой. Видно, серьезные заботы привели его сюда.

После коротких расспросов о здоровье родителей он сразу же перешел к делу. Сестра должна уговорить Льва Яковлевича оставаться в семейной ссоре нейтральным. Она переспросила, что это значит, и все-таки не поняла, почему будущий член семьи должен быть в стороне, когда в доме происходят нелады. Еще озадачило ее, почему брат вовлек ее в раздоры, смысл которых ей не совсем ясен.

— Хорошо, — согласилась сестра, — я поговорю со Львом Яковлевичем, попрошу его не раздражать тебя.

Не этого домогался Петр. Неужели она не знает, что привело его сюда? Ей ничего неизвестно. Пусть в таком случае узнает правду от него. Он рассказал ей об опытах, проведенных Золотаревым и матерью, объяснил это сговором против него и требовал, чтобы Лев Яковлевич «не выносил сора из избы» и оставил материалы в институте.

— Он может со мной спорить и возражать, говорить что угодно, — заключил брат, — но собирать материалы против меня я не могу ему позволить.

Ей послышалась угроза в его словах, и с невольным раздражением она спросила:

— Не хочешь ли ты этим сказать, что уволишь его?

Он улыбнулся и добродушно покачал головой. То ли вопрос показался ему наивным, то ли хотелось доброй миной смягчить недобрый смысл последующих слов:

— Это зависит от него. Дисциплина обязательна для всех. С маниловщиной и благодушием мириться не следует. И то и другое надо с корнем вырывать. Дела института не могут решаться вне его стен.

Он умолчал о том, что результаты обследования были представлены в филиал, умолчал о споре между ним и Золотаревым и о собственном распоряжении сдать эти документы в архив. Никто не уполномачивал Льва Яковлевича обследовать воды, примыкающие к заводу, а частные занятия ихтиолога Золотарева ни директора филиала, ни членов ученого совета не интересуют.

Рассуждения о маниловщине и о том, что с ней следует серьезно бороться, сестра слышала от брата не впервые. Она оставалась к ним безразличной, пока они касались малознакомых или вовсе незнакомых ей людей, да и смысл этих слов больше связывался в ее сознании с благодушным Маниловым из «Мертвых душ», чем с кем-либо из ныне здравствующих. Сейчас этим именем называли ее друга, серьезного и умного Золотарева. Подобной дерзости она не прощала. Брату не уйти от возмездия. В подходящий момент он получит свое полной мерой.

— Объясни мне, пожалуйста, — заговорила сестра о том, что больше всего ее интересовало, — почему ты ушел из дому? Мало ли в чем родители расходятся с детьми. Где причина для такой демонстрации? Научные разногласия, говоришь ты, не следует выносить за пределы института, а семейные? Неужели они менее важны и значительны?

На эту тему ей легко с ним поспорить — нравственные правила не так запутаны, как научные.

Брат ответил не сразу. Он отодвинул занавеску окна и долго глядел в дворовый сад, не то что-то вспоминал, по то собирался с мыслями. Когда он обернулся, лицо его выражало спокойствие и уверенность: