Рыцарь ночного образа

— Подождите где-нибудь здесь.

— Где? — спросила она, и он велел ей посидеть у края стойки и взять себе кофе и сэндвич.

Девушка широко улыбнулась и подчинилась его указаниям, а глаза Билли следовали за нею, пока она удалялась от него. На ней была шерстяная юбочка в клетку, плотно облегающая ее бедра, а бедра были той формы, что так фатально понравились ему у Большой Эдны, только чуточку поменьше и, видимо, потверже. Груди же были даже больше, чем у Большой Эдны. «Зрелые титьки» из секретного словаря Билли тут уже не подходили. Нет, тут лучше было «прямо под ладонь»!

Интервью продвигались довольно быстро, Билли в каждой девушке находил какой-нибудь изъян, и уже через полчаса девушка, давшая неверный ответ про Глорию Баттерфилд, осталась одна из всего списка. Она уже допила свой кофе, а также заказала кусочек пирога «грэхем», а это очень жирный и липкий от жженого сахара пирог с хрустящей корочкой из муки грубого помола, то есть десерт, который девушка с высоким мнением о своей фигуре никогда бы не заказала. Эта девушка, очевидно, о ней не думала. «Какая у нее худенькая фигурка, и груди — „прямо под ладонь“, можно и не пробовать». Она сейчас осматривалась по сторонам, сидя на табурете у стойки, и улыбалась через все кафе Билли Спанглеру, который сознательно разместился за кассовым аппаратом, обнаружив, что остался с нею вдвоем. Наступила самая спокойная часть утра — между десятью и двенадцатью — и две девушки, уже работающие у него, сидели снаружи на скамеечке перед входом в кафе и выглядели свежо и зазывно — в соответствии с требованиями Билли. Таким образом, времени было достаточно, чтобы устроить новенькой настоящий допрос. У нее было так много всего в ее пользу, и тот странный сюрприз, который он получил от нее, задав вопрос про Глорию Баттерфилд, должен был иметь простое и легкое объяснение.

— Итак, милая моя, — сказал он, всегда обращаясь к девушкам с легкой нежной фамильярностью, как старший брат, — вы сказали одну вещь, которая меня немного беспокоит, вы, наверное, догадываетесь, что я имею в виду. Почему вы упомянули про «диких собак»?

Девушка перестала улыбаться.

— Ах, это, — сказала она. Потом встала из-за стойки и пошла в сторону двери, ее лицо казалось покрасневшим, а движения — немного дергаными.

— Вы куда? — спросил Билли.

— Домой, — ответила девушка. — Думаю, мне не нужна работа, где меня будут в чем-то подозревать!

— Спокойнее, спокойнее, — сказал Билли. — Мы еще ни о чем не договорились. Я просто был немного удивлен, потому что вы знаете что-то, что я знаю только от людей, очень близко связанных с Проектом, и вам незачем взрываться и считать, что я понапрасну подозреваю вас.

Он подошел к дверям. Девушка пыталась открыть их, но Билли прислонился к ним, и она не смогла этого сделать.

Снова девушка посмотрела ему прямо в глаза.

— Так вы думаете, мне можно доверять, или вы так не думаете? — резко потребовала она ответа.

— Доверять? Да я заложу все свои деньги до последнего цента за одну такую улыбку, — сказал Билли, — за чудесную открытую и честную улыбку и за ваши по-детски голубые глазки! Давайте — отойдите от этой двери, вернитесь на свое место, и… Генри! — крикнул он повару-негру на кухне.

— Генри, — крикнул он, — как насчет свеженького кофейку? Принеси нам две чашечки, а мне — еще и кусочек яблочного пирога!

Билли Спанглер был сама благожелательность, он расплылся в улыбке херувима и стал похож на пухленького нежненького ангелочка из добросердечного богонравного чистого ангельского племени.

Девушка послушалась. Да и кто бы смог отказать? Она села на свое место и приоткрыла рот, так что Билли мог смотрен, прямо в его кораллово-розовую внутренность, такую же влажную и чистую, как и у него. Сознательно — в этот момент — он поймал себя на мысли о французском поцелуе, и когда перед ним поставили кофе и пирог, Билли Спанглеру пришлось уже класть ноги одну на другую. Но девушка не переставала улыбаться и не закрывала своего рта, пока Билли не спросил, какой размера униформа ей нужна. Только тогда она закрыла рот на какой-то момент, чтобы сказать:

— О, значит, у меня есть работа?

Естественно, она у нее была…

Совершенно внезапно в начале февраля в городе Гевиннере произошел взрыв преступности, прервавший долгий период затишья: за все предшествующие годы не было отмечено ни одного правонарушения серьезнее, чем кража артишока из овощного магазина. Первым свидетельством преступной волны явилось обнаружение бумажника, вывернутого наизнанку и брошенного на одной из аллей. Это стало первым случаем чего-то вроде эпидемического сифилиса, потому что в последующие ночи число выпотрошенных бумажников резко возросло — сначала до двадцати, потом до сотни. Преступления были проведены безупречно. По меньшей мере половиной жертв были одинокие патрульные, на которых нападали во время их ночных рейдов по пустынным городским улицам, и никто из них не мог дать вразумительного отчета о том, что же происходило. Они не видели и не слышали ничего, что вызывало хотя бы малейшее подозрение, пока не получали нокаутирующий удар, всегда — в затылок, иногда с такой силой, что проламывался череп. «Как будто большая черная кошка прыгнула на меня», — утверждал один из них, и это утверждение послужило основанием приписать все это банде «Черная кошка». Другими жертвами были рабочие, возвращавшиеся домой после ночных смен Проекта. Первое время рабочие, которые возвращались на машинах, нападениям не подвергались, и поэтому был выпущен приказ, запрещавший пешеходам появляться на улицах Гевиннера после восьми вечера. Но сразу после выхода этого приказа вдоль обочин в жилых районах было найдено несколько рабочих в бессознательном состоянии, сидевших за рулем своих машин, причем все ценное с них было снято. После этого был издан приказ, что ни одна частная машина не может появляться на улицах ночью, если в ней меньше двух пассажиров, силы полиции увеличили в десять раз, а улицы осветили гигантскими лампами, придававшими всему, что они освещали, призрачный зеленоватый цвет. Криминальные эксперты наводнили город. На улицах расклеили гигантские листовки о мерах предосторожности, которые следовало предпринимать работающим на Проекте по ночам: ехать только по центру улиц… притормаживать, но не останавливаться на перекрестках… придерживаться одной скорости — 25 миль в час в деловой части и 40 миль в час в жилых районах… по возможности придерживаться главных улиц… ни при каких обстоятельствах никого не подсаживать, и т. д. В конце февраля было собрано совещание, на котором комитет по расследованию объявил, что главой банды «Черная кошка» является никто иной как глава полиции. Эта ошеломляющая информация не была предоставлена прессе, но слухи о ней просочились, и эффект, который они произвели на гражданское население, был достаточно деморализующим. Ночная жизнь в городе стала похожа на непрерывный киносеанс из жизни Дикого Запада, пока все полицейские силы не были переселены в Стан Спокойствия, и их не заменили правительственные агенты в бронемашинах. После этого, по крайней мере с виду, город и Проект вернулись к прежнему упорядоченному образу жизни. Рекордное число вновь обращенных было зарегистрировано во всех церквях, и оптимисты на амвонах поспешили объявить волну преступлений, ныне взятую под контроль, «последним деянием дьявола».

Гевиннер Пирс больше всего любил время между полуночью и рассветом, когда не спала только ночная смена Проекта. Из окна своей башни при потушенном свете он наблюдал до тех пор, пока не замечал, что Билли Спанглер закрывает автокафе и возвращается домой в своем аккуратном зеленом двухместном автомобильчике. Тогда Гевиннер начинал готовиться к выходу. Тепло он не одевался. Он предпочитал ощущение холода, позволявшее ему осознавать самоподдерживающуюся жизнь в своем теле. Холодный воздух заставлял его двигаться быстрее, бодрее, поэтому выходил он одетым очень легко. Самое теплое, что он надевал на свои ночные вылазки, был темно-синий смокинг из шелкового габардина. Перед тем как облачиться в него, Гевиннер принимал ванну и намазывался, как невеста, стоя в своей душевой посреди лабиринта зеркал, освещенных рассеянным светом. Он опрыскивал все тело одеколоном с сосновым запахом, слегка припудривал его. Его носки были из тончайшего шелка, а туфли весили не больше, чем пара перчаток. Капли кристаллина снимали с его глаз малейшие следы усталости, щетка полировала безупречную эмаль его зубов, а вяжущие растворы обеспечивали его рту и гортани свежесть и полное отсутствие запаха. Часто его ритуал подготовки включал в себя и внутреннюю промывку с помощью специальной клизмы, сначала теплым раст вором, потом холодным, поскольку Гевиннер не переносил мысли об остатках каловых масс в нижнем отделе своего кишечника. Он носил единственное металлическое украшение — персидскую монету, очень древнюю, на серебряной цепочке. Ему нравилось ее холодное прикосновение к его груди и соскам. Это было как владение тайной, а больше всего на свете Гевиннер любил владеть тайнами и умел хранить их. У него была некая романтическая идея, что когда-нибудь, вселенской ночью, он найдет подходящего человека, которому подарит эту монету. Этот человек пока найден не был, и оставалась немного печальная, но вполне приемлемая возможность, что поиски будут продолжаться вечно, ну а пока персидская монета служила волнующим напоминанием о том, что ночь — это поиски.