Страница 17 из 66
— Что?
— Я…
— У вас совсем присох язык, и вы вспыхнули без всякой причины, это ведь чисто медицинская дискуссия, давайте перейдем к чистым фактам.
— Я сделал..
— Что вы сделали?
— Опустился.
— На что?
— На колени между ее коленями.
— И, и?
— Стал лизать.
— Ее?
— Булочку Дома Паркера.
— Выполнили куннилингус с этим тринадцатилетним ребенком, вы, маленький извращенец?
— А вы бы не стали?
— О Господи. Может до вас дойти, наконец что субъект обсуждения — вы?
— Тогда почему эрекция — у вас?
Он прикрыл ее своей папкой.
— Давайте, продолжайте, что дальше?
— Она сказала: «Продолжай», точно, как вы.
— И вы продолжили?
— Да, как просила.
— Вы вставляли свой язык между губами ее вульвы?
— Да.
— И что вы делали потом?
— Что?
— Дотрагивались кончиком языка до ее клитора?
— А что это такое?
— Клитор — это женский аналог пениса, только он находится внутри, а не снаружи, и это вызывает у женщины оргазм при копуляции.
— А, так это и было это?
— Что это было это?
— Горячее и жидкое, что случилось внутри ее булочки Дома Паркера, когда она схватила мою голову руками и закричала: «Глубже, лижи глубже!». Мне показалось, что она сошла с ума, а мне не понравился этот вкус, и я не люблю, когда меня хватают за голову, я никогда не любил, когда меня хватают за голову, кроме…
— Вашего живого негра на льду?
— Да, его, когда он не хотел ебать, а хотел, чтобы ему сосали.
— О Господи, проклятый маленький…
— Извращенец?
Его глаза лихорадочно блестели.
— Вы проникли в нее тогда своим пенисом?
— Нет, нет, нет, нет.
— Заткни свою грязную пасть.
— Именно это я тогда и сделал.
— Сдержался?
— Нет, сбежал с чердака, и никогда больше туда не возвращался, а через какое-то время я слышал, что ее выгнали из школы, и что школьного инспектора отправили в отставку, и что они покинули город вместе, а еще позже моя бабушка сказала мне, что эту девочку, с которой я играл на чердаке, нашли мертвой в каких-то кустах в Тускалузе, убитой, сказала моя бабушка, дьявольски соблазненной, как твой дедушка, но только в кустах, а не в копии Голубого грота.
— Вы несете чепуху.
— Нет, сэр. Может, я немного и сочиняю, но не фантазирую для вашего удовольствия, сэр.
Да, то, что я вам рассказываю — я думаю, не фантазия. Я думаю, я только воображаю, что когда он поднял папку оттуда, где была его эрекция (возможно, тоже воображаемая), там было мокрое пятно. Воображаемое или нет, но следующее, что я подумал, или вообразил, это что теперь я по-настоящему способен волновать словами, хорошими и плохими, что теперь я по-настоящему способен писать, и что-то, что я буду писать, может быть и презираемо за свое висцеральное (органическое) содержание.
Я увидел — или вообразил — что он потерял свою накрахмаленность, и именно поэтому снова уронил папку на свой ненакрахмаленный белый халат, нацарапал несколько слов и сказал мне:
— Я только что сделал свою окончательную запись в вашей карте.
— Какую, скажите?
— «Застрял в пубертатном возрасте. Безнадежен».
*
Больше мы с ним не виделись, а когда я пересказывал Моизи это последнее интервью, конец которого я немножечко прифантазировал, она улыбнулась мне и заметила:
— По-моему, он занялся не своим делом, дорогой. У людей это часто бывает.
*
Один раз мне удалось убедить Лэнса взять меня с собой на гастроли его шоу на льду. Это было на следующий сезон после моего пребывания на островном курорте.
— Милый мой, с тобой это больше не повторится.
— Тогда возьми меня с собой.
— Как ты будешь кататься? На заднице?
— На твоей спине.
— У меня и без тебя хватает обезьян на спине.
Но я уговорил его, он взял меня той осенью на гастроли со своим шоу на льду и это привело к целому крещендо несчастий.
Менеджер этого шоу был белый, но темный, из Техаса, и панически боялся десегрегации.
— Лэнс, что ты делаешь с этим белокожим мальчиком?
— Это Божье дитя — не белый, а альбинос.
— У альбиносов розовые глаза.
— Это все сказки старой бабушки. Перед вами самый настоящий молодой альбинос с голубыми глазами.
— Покажи мне бумаги, подтверждающие, что он является негром-альбиносом, и тогда я разрешу ему жить в отеле вместе с тобой, Лэнс.
— Ну, босс, вы и даете, — сказал Лэнс с налетом угрозы в мурлыкающем голосе и с холодной усмешкой, — с каких пор неграм-альбиносам дают бумаги, чтобы вам их показывать? Даже я, продукт смешения рас, как вы это называете, не имею такой бумажки. У меня нет бумажки, чтобы доказать очевидное, но я докажу, что я живой негр на льду, я уйду из шоу, со всеми своими прыжками и вращениями в воздухе, нарушающими закон всемирного тяготения. Вы хотите давать гастроли без меня?
Лэнс выиграл первую битву, но прочие несчастья последовали по возрастающей.
Во всех отелях Лэнс и я жили в двухместном номере вместе с еще одним светлокожим негром из шоу, и с его громадной черной собакой, которую ему разрешили взять с собой после долгих препирательств. Темный менеджер каким-то образом сделал исключение — по всей видимости, потому, что громадная собака была черной, и ничего не утверждал, что она — альбинос.
Черная собака и ее хозяин были так привязаны друг к другу, что собака несла бессонную вахту у кровати хозяина, быстро и мягко дыша долгими осенними ночами.
Мы с Лэнсом спали, прижавшись друг к другу в нашей одноместной кровати, но однажды ночью, дело было в Кливленде, штат Огайо, Лэнс дал мне таблетку, чтобы я перестал говорить но сне. И этой ночью я встал пописать и ничего не соображая, вернулся из туалета и не понял, где наша кровать, а где не наша, повернул к той, что была не нашей, и натолкнулся на громадную черную собаку, мгновенно, прокусившую до костей обе моих лодыжки, как будто такой маленький альбинос, как я, мог атаковать или изнасиловать ее хозяина.
Лэнса мой крик поднял с кровати, как выстрел. Кровь текла, но мне так ударило в голову, что я и не думал об этом. Лэнс, однако, вызвал гостиничного доктора, который зашил мне раны. То есть специальной металлической штучкой, степлером, свел вместе края укусов на моих лодыжках.
— Черт, с меня хватит, завтра же полетишь домой.
Но я не полетел, не смог, я отказался выйти из машины, в которую Лэнс сунул меня, чтобы отвезти в аэропорт.
— Хорошо, малыш, но только учти, что когда неприятности начинаются, они уже не кончаются.
Мы вернулись в свой Шебойган, штат Висконсин, я — с металлическими скрепками в лодыжках. А потом, однажды вечером в этом Шебойгане, раздеваясь, чтобы лечь спать, я с трудом смог снять туфли, потому что мои лодыжки были инфицированы и вздулись до слоновьих размеров. Только тогда я почувствовал боль и жар.
— Ну, маленький альбиносик, теперь ты видишь, что тебе не следовало ездить ни на какие гастроли всяких шоу на льду, если ты не способен увидеть такую очевидную вещь, как собственные распухшие лодыжки.
Он снова вызвал гостиничного врача, прибывшего в состоянии некоторого ступора после сильных возлияний, но на которого тем не менее вид моих раздутых лодыжек произвел сильное впечатление.
— У мальчика стафилококковая инфекция.
— Это плохо?
— Достаточно, чтобы убить за одну ночь, я думаю.
Он достал из своего саквояжа такую иглу, какую, я думал, используют только для лошадей, и наполнил ее комбинацией антибиотиков потом сказал:
— Снимай штаны, — и вкатил в меня содержимое лошадиного шприца.
Моя реакция была мгновенной, как у испуганного ребенка. Мне стало так трудно дышать, что я доплелся до окна и открыл его. За окном была метель, а я был в одних трусах.
— Ты с ума сошел, там же ветер и снег!
— Так я хоть могу вздохнуть, по-другому я не могу дышать.
(У меня был шок от лошадиной иглы.)
Это немножко отрезвило гостиничного доктора, он схватил телефон и вызвал мне «скорую».