Страница 35 из 51
- Да, — опять соглашался Манчини, — тут я не спорю...
- Они же сами себя обворовывают! — воинственно потрясал своим блокнотом Барбье. — - Сколько людей оставили бы свои деньги в кассе ресторана, если б сидели до утра или хотя бы до четырех...
- Но так, возможно, меньше пьяниц, — слабо возражал Манчини.
— Чепуха! — гремел Барбье. — Человек, который хо* чет напиться, сделает это всегда. Наоборот, зная, что ресторан скоро закроют, он постарается скорее выпить. Потом, скажите, вот я проверял, если придете в ресторан и закажете, скажем, одну бутылку этого, как его, «боржоми» или одну чашку кофе, вас просто не обслужат да еще нагрубят. Обязательно надо заказывать водку, коньяк... Кстати, по части вежливости официантов, продавцов... тоже есть кое-какие материалы, могу показать Пожалуйста!
—Ну уж вам-то чего жаловаться, — иронически заметил Манчини, — к иностранцам здесь всегда внимательны.
- К иностранцам-то да. А к своим? Вы что ж, меня за дурака считаете? Я не один ходил в ресторан, с переводчиком. И между прочим, у меня глаза есть. И уши. Не просто уши, а карманный магнитофон и направленный микрофон с усилителем.
- Ну, знаете, — возмущался Манчини, — это же шпионские атрибуты!
- Не валяйте дурака, — огрызался Барбье, — я не офицеров записывал и не военные разговоры. Могу предъявить пленку. А простых посетителей. Как увижу, что у них с гарсоном не так, сразу туда свое ухо и направляю. У меня коробка записей!
—Стыдитесь! — брезгливо морщился Манчини. — Везете корзину грязного белья. Вы лучше скажите, вы хоть знаете, что такое ГТО?
- ГТО? — недоумевал Барбье. — Что значит ГТО?
- Вот именно, — теперь злорадствовал Манчини, — «что значит ГТО?» Чем собирать сплетни в ресторанах, поехали бы лучше в школу, институт, на завод, в... — он заглянул в записную книжку... — в ЖЭК! Да! А то, как поездка туда, так господина Барбье нет! Устал! Нездоров! А у него, оказывается, поясница болит — затекла, пока в замочную скважину подглядывал.
- Это уже оскорбление! — вопил Барбье. — Я не позволю вам...
- Вы лучше себе не позволяйте то, что позволяете, — Манчини тряс перед носом своего оппонента тонким указательным пальцем. Его жгуче-черные глаза сверкали.— ГТО — это система, да еще какая! Вся страна — от младенца до столетнего старика, — южный темперамент порой слегка заносил его, — слышите, даже старух, всех охватывает эта система. Выполняют разные нормы ради здоровья, и вместе с тем имеет место конкуренция. Можете получить почетные знаки, каждый в своей возрастной категории, даже золотой!
- Что, из настоящего золота? — искренне заинтересовался Барбье.
- Ну, не знаю, — отступал Манчини, — может, из плакированного. Я не ювелир, в конце концов, и не агент по изучению ресторанного дела, между прочим, — добавлял он ехидно, — я спортивный журналист! Меня интересуют не публичные дома, как вас, да, да, вы же только что сожалели об их отсутствии, а публичные спортивные зрелища! А где вы еще видели такие? И потом, вы сколько платите в своем спортклубе? А? Вот видите! А здесь все задаром. Вы можете это понять? А медицина? Какая медицина! Какие научно-спортивные учреждения, какие учебные, как у них поставлено дело с детьми! — Манчини не давал Барбье рта открыть. — Вы хоть знаете, что такое «Кожаный мяч», «Золотая шайба», «Дельфин»?.. Не знаете! А спартакиада народов СССР? Тоже не знаете. А пионерлагеря? Вы же не поехали с нами тогда в «Сосновку». О чем вы будете писать, когда вернетесь? О ресторанах, вы, спортивный журналист?
—О чем захочу! Да! — прорывался наконец Барбье.—А вот о чем может писать советский журналист? О чем захочет? Черта с два! О чем прикажут. Вот спросим.
Господин Луговой, господин Луговой, можно вас на минутку? Скажите, у вас для любого журналиста есть свобода слова? Нет, я знаю, это старый, надоевший спор. В нем все изучено — есть свои дебюты, эндшпили, сто раз разыгранные комбинации. Нет только чемпионов, каждый считает себя победителем. Но скажите, вот вы приехали в какой-нибудь город, например на Урале, видите, что там плохо со спортом. Можете вы обругать председателя городского комитета КПСС?
- О боже! — воскликнул Манчини. — Он даже не знает, что в КПСС нет председателей, а есть секретари! Он ничего не знает!
- Не важно, — настаивал Барбье, — пусть секретарь, можете вы его обругать, не рискуя оказаться на Колыме?
- Господин Барбье, — терпеливо заговорил Луговой, — во-первых, попасть на Колыму — это моя мечта. К сожалению, пока не могу найти время — дела не пускают. Но могу вас заверить, что там такие же стадионы, залы, бассейны, как и в других городах. А во многих отношениях и получше. Во-вторых, «обругивать» не только секретаря горкома, но и невежливого официанта мне никто не позволит. А вот критиковать — пожалуйста. И не только секретаря, но и министра, даже главного редактора газеты. Если, конечно, заслуживают. И чтобы не быть голословным, вот вам последний номер моего журнала, где есть очень злой фельетон, герой которого — мэр крупного города. Он закрыл спортзал, чтобы устроить там кинотеатр. Могу вас заверить, что ни я, ни автор фельетона Рубцов в тюрьме не окажемся. А вот мэр —таков у нас порядок — пусть попробует не ответить журналу, какие им меры приняты, чтоб исправить положение. Да еще дается ему на это строго ограниченное время. Вы не знаете, что такое киносборник «Фитиль»? А журнал «Крокодил?» Спросите у Виста, он вам расскажет, он там половину материалов для своих статей черпает, — с иронической улыбкой закончил Луговой.
Но если б Барбье и пришла мысль последовать совету Лугового, вряд ли бы что-нибудь получилось из этой затеи. Висту было не до того. На него обрушилась самая страшная катастрофа с начала его столь стремительной карьеры.
Близился отъезд. Вист собрал большой материал. Он уже надиктовал Элен полдюжины статей, чтобы сразу запустить их, как приедет. Статьи были солидные, насыщенные фактами, цитатами из советской прессы, личными впечатлениями. Они выглядели объективными, даже благожелательными, но после их прочтения оставался почему-то тяжелый осадок. Впечатление такое, что все в России уныло, скучно, запрограммировано, из-под палки. И спорт не спорт, и люди не люди, и даже рекорды не рекорды, а так, выполнение нормы. Нет, они, конечно, стараются, эти русские, — реверанс, вот есть Лужники и к Олимпиаде готовятся — реверанс. И проведут, бедняжки, но чего им это будет стоить! И как проведут! Куда им до Мюнхена, Монреаля...
Не те традиции, люди, дома, погода, климат... Словом, все не то. А жаль. Такие здоровые ребята — реверанс. Желание есть — реверанс, и силы... Да вот не тот порядок, не тот режим, не та власть...
Вист уже потирал руки, предвидя похвалы директора «Спринта» (и еще кое-кого), рост своего престижа, солидные гонорары. И вдруг! Такой страшный удар! И от кого!
Они находились в номере гостиницы «Интурист». Из окна открывался дивный вид на ночную Москву. Мерцали далекие и близкие огни города. Звучала тихая музыка (он любил работать под музыку).
Вист ходил по комнате, заложив руки за спину, и диктовал. Элен в прозрачном пеньюаре сидела на постели по-турецки, положив на обнаженное колено блокнот и стенографировала.
— ...и мы видим, таким образом, — диктовал Вист, — что система спортивных разрядов, по существу, служит той же цели — доказывает расслоенность советского общества, его разделение и иерархичность. Ведь каждому ясно, что человек, имеющий третий разряд, ущербен по отношению к тому, кто имеет первый. Деление на разряды (или классы), в частности в служебной бюрократии, существовало и в дореволюционной России. И, о парадокс, мы сталкиваемся с тем же явлением и в России сегодняшней. О чем это говорит?..
Действительно, о чем? Он вновь подошел к окну, посмотрел на Москву, взял апельсин из вазы на столе. Неожиданно его охватило чувство острой радости (все реже, увы, посещавшее его с годами): вот он, всемирно известный, уважаемый, блестящий журналист, в самой Москве. Позади увлекательная поездка, приятные события. Он у себя в роскошном номере этого роскошного отеля, после обильного ужина, украшенного чудесным кавказским вином. Он диктует одну из своих великолепных статей своей великолепной секретарше. Вот она, красивая, влюбленная... Через полчаса великолепная секретарша превратится в великолепную любовницу... Нет, жизнь прекрасна, черт возьми, она просто чудесна!