Страница 36 из 51
Элен дотянулась до стакана с водкой, стоявшего на тумбочке, и отпила большой глоток. Вист нахмурился: последнее время она что-то много пьет. И это не в лучшую сторону отражается на ее работе. Вот и сейчас она как-то не очень уверенно держит карандаш. Он вздохнул: пора заканчивать работу и переходить к другой, более приятной. Он с многозначительной улыбкой посмотрел на нее. Присел рядом.
И услышал такое, от чего улыбка мгновенно слетела с его лица.
— Ну что ты смотришь так на меня, Роберт? — сказала Элен, и в глазах ее был ледяной, жесткий блеск, какого он никогда не видел прежде. — Если воображаешь, что я, как всегда, буду выполнять твои скотские требования, — ошибаешься! Ни сегодня, ни завтра, никогда я больше не буду спать с тобой! Чего уставился? — она отбросила блокнот. — И твои гнусные статейки стенографировать тоже не буду. И вообще работать на- тебя не буду. Теперь ты будешь работать на меня — и еще как! — Она коротко рассмеялась.
Элен встала. Она смотрела на него сверху вниз, презрительно, брезгливо. Вист пришел в себя. Он вскочил, вытянул из брюк свой неизменный ремень с тяжелой пряжкой. Сейчас он проучит ее! Так выпорет, что придется ей пару дней работать стоя! Он уже не раз проделывал это, но по сравнению с тем, что он сделает сейчас, прежние порки покажутся ей милой лаской! Он замахнулся...
Вист не сразу сообразил, что произошло. Что-то с невероятной силой дернуло его за руку, подсекло ноги, приподняло с пола и швырнуло о стул, который с грохотом отлетел к стене.
Еле дыша от нестерпимой боли в плече, молча открывая и закрывая рот словно рыба на берегу, он ошалело смотрел на Элен.
Расставив слегка согнутые ноги, подавшись корпусом вперед, раздвинув свои сильные руки, она смотрела на него холодно и внимательно — опытная дзюдоистка «черный пояс», готовая к нападению.
Прошла минута. Раздался стук в дверь. Голос Манчини, жившего в соседнем номере, произнес:
- Эй, Вист, у вас все в порядке? Мне показалось, что ты уронил телевизор. Ха-ха!
- Все в порядке, — хрипло ответил Вист, — мы работаем. Покойной ночи.
- Работаете? Ха-ха, — Манчини был в игривом настроении. — Завидую такой работе! Привет Элен. Пусть не переутомляется на работе. Ха-ха. Покойной ночи... работают... Ха-ха.
Вист медленно поднялся. Все ясно. Элен сошла с ума. Или это алкогольный шок. Другого объяснения быть не может. Завтра все пройдет, и он поговорит с ней по-другому.
Он так и сказал ей:
- Иди спать к себе в номер, Элен, ты устала. Поговорим завтра.
- Нет, Роберт, сядь и послушай. Ты достаточно бил меня, а я только валялась у тебя в ногах, хотя могла сделать из тебя, как видишь, отбивную. С этим покончено. Выпей водки и сядь.
Вист молча подошел к тумбочке, взял недопитую бутылку и сделал несколько обжигающих глотков прямо из горлышка. Потом покорно сел и устремил на Элен выжидательный взгляд.
Казалось, кто-то другой управляет всеми его движениями.
Да... роли переменились.
—Ты ждешь объяснения? — сказала Элен. — Вот оно.
Не торопясь она достала из своей сумки несколько глянцевых листков фотокопий и бросила их Висту. Едва взглянув на них, Вист все понял.
- Теперь ясно? — она говорила спокойно и деловито. — Ты журналист — «специалист номер один» в советском спорте, «разгребатель грязи», борец за чистоту, честный, объективный, неподкупный и т. д. и т. п. А в действительности двуличный деляга, антисоветчик и клеветник, за приличные деньжата состряпавший дешевую фальшивку. А что это фальшивка, и именно дешевая, теперь, после того что здесь повидали, ясно всякому, и тебе, и мне, и даже этому напыщенному индюку Барбье, которому, кстати, в вашем главном деле — поливать помоями красных — ты и до щиколотки не доходишь. Так вот, если завтра я отдам эти документы русским, — я надеюсь, ты понимаешь, что тебя ждет? А? Понимаешь? Кончилась твоя блестящая карьера, и все твои деньжата, и бабы, и прочее. Ни одна газета не захочет иметь с тобой дела. Провалившихся «борцов за чистоту», как и разведчиков, сам знаешь, у нас не держат, — она помолчала. — Предлагаю сделку. Все идет по-старому. Я молчу. Спать будешь с другими — не со мной. И секретаршу для черной работы тоже найдешь. А я для «белой» — поездки, командировки, приемы, остальное время по моему усмотрению. Жалованье мне повысишь — на сколько, я еще не решила, может, в три раза, а может, в пять. Из своего кармана, разумеется. Идет? Ну, потеряешь половину своих доходов, они у тебя не маленькие. Так ведь не все. Не согласишься — потеряешь все. Ну как?
- Я согласен! — Вист умел выигрывать, умел и проигрывать. Главное, на все соглашаться, все принимать, усыпить ее недоверчивость, выиграть время, а там он решит, что делать.
- И еще, Роберт, не вздумай валять дурака. Я достаточно начиталась детективных романов, чтобы знать, что к чему: фотокопии лежат у нотариуса. Если со мной что-нибудь случится, они немедленно будут посланы во все газеты, прежде всего, конечно, коммунистические. Ясно?
Вист кивнул головой.
—Я у тебя хорошая ученица, а, Роберт? — она вдруг улыбнулась. — Это ведь ты мне преподал науку жить. Такую науку.
Она некоторое время внимательно смотрела на него, потом добавила:
— В общем, ты молодец и мужчина интересный, только вот учителем оказался уж слишком хорошим, а я ученицей, верно? Во всем. Ладно, — она сбросила с плеч пеньюар, — идем спать. Последний раз, Роберт. Пользуйся, — и, протянув руку к выключателю, погасила свет.
Но любовная ночь не удалась. И вскоре они заснули, прижавшись друг к другу.
Два хищника из хищного мира, заброшенные случайно к другим, непривычным им берегам...
На следующий день журналисты разлетались из Шереметьева в свои страны и города. Разлетались, как стая птиц. «Кто голубем мира, — подумал Луговой, прощально махая рукой с галереи аэропорта, — кто вороном или ястребом, а кто и индюшкой».
Была пятница, впереди два дня отдыха, и, право же, он нуждался в нем, как никогда...
ГЛАВА X. БУДНИ И ПРАЗДНИКИ
Провести с Ириной целый только им принадлежащий день было подарком судьбы.
Люся на весь «уикэнд», как она выражалась, уехала к подруге на дачу: там творилось таинство — шла варка варенья.
Луговой поехал с Ириной за город. Не в Ботанический сад — программа-минимум, а в настоящий лес, километров за сто, — программа-максимум! Они долго ехали по Минскому шоссе. Бесконечные с зажженными фарами вереницы автобусов, с желто-синими машинами ГАИ впереди, везли ребятишек в пионерские лагеря. Порой ребятишки были такие крохотные, что казалось, будто автобусы идут пустыми. Да еще их обгоняли (или они обгоняли) «Волги», «Жигули», «Москвичи», «Запорожцы», мчавшиеся на дачи или, как они, на дальние прогулки. Стояла жара, и москвичи рвались за город.
Убегали назад укутанные зеленью поселки, густые леса с присевшими на опушке утомленными грибниками. Словно стрела уходила к белесому от жары горизонту серая лента шоссе...
Луговой включил кассетофон, и в машине зазвучали их любимые лирические песни.
Ирина откинулась на сиденье. На ней были неизменные, «повидавшие (по ее выражению) все широты и погоды» джинсы, дешевая без воротника и рукавов блузка, обнажавшая ее крепкие руки и шею. Она загорела до черноты, и даже нос — о сюрприз! — не лупился! Русые волосы выгорели настолько, что казались льняными. Она прикрыла глаза, и выгоревшие ресницы забавно выделялись на загорелом лице.
Они не разговаривали.
Зачем? Этот молчаливый час, что они ехали вдвоем в машине под их любимую музыку, принадлежал к самым счастливым, столь немногочисленным часам их украденного счастья.
Украденного? У кого? У Люси? Да полноте! Останься Луговой дома с женой, он что, подарил бы ей час счастья? Смешно. У жизни? Жизнь не раздает часов счастливых или горьких, она просто дает человеку часы, а уж светлыми или мрачными делает их сам человек. Так у кого же? Не у самих ли себя? Не в их ли воле превратить часы в недели, месяцы, годы?..