Жаркие горы

Позже выяснилось — туда из армии вернулся раненый сержант. Он убедил земляков, что охранять свои очаги от незваных гостей — их собственная обязанность. Организовал дружину самообороны. Получил у властей оружие и боеприпасы. И банде был дан отпор.

Гибель Шамата возвысила Машад Рахима. Главарь банды — мэшр Фарахутдин приблизил Машада, поручив ему роль палача при собственной персоне. Вчерашний батрак, обученный искусству живодерства, ощутил себя человеком, который вправо распоряжаться жизнями других по личному усмотрению. То, что еще недавно пугало его в облике Шамата, теперь он сам старательно копировал, чтобы нагонять страх на своих и чужих.

Угрызения совести больше не мучили Машада. Он окончательно усвоил мысль о своей неподсудности и таким образом переступил черту, отделяющую человека от хищного зверя…

Минувшим летом банда Фарахутдина ворвалась в маленький горный кишлак. Душманы первой линии прочесывали дворы в поисках красных. А Машад, свободный от боевых обязанностей, ждал, когда ему предстоит приступить к исполнению роли палача. Он забрел в чужой сад и стал срывать плоды мандэты — абрикосы. И вдруг увидел девушку, прятавшуюся в кустах. Кто знает, какие обстоятельства вынудили ее оставить дом и укрыться в саду. Может быть, посягательства какого-нибудь душмана.

При виде перепуганной девчонки у Машада взыграли темные страсти. Он наставил на нее пистолет, подошел к ней вплотную.

Девушка, от испуга потерявшая дар речи, смотрела на Машада глазами, полными ужаса и слез. Ее испуг еще больше распалил бандита. Он схватил свою жертву за шею, сунул пистолет в кобуру и стал срывать с девушки одежду.

Ветхая ткань — откуда в бедной семье ей быть прочной — поддавалась без особого сопротивления.

Притягивая девушку к себе, Машад шептал ей на ухо: «Не кричи, глупая! Убью! Раздавлю, как лягушку!»

Он намотал ее косы на руку, что было сил рванул на себя. Девушка не устояла на ногах. Вскрикнув, она упала на спину. Машад Рахим всей тяжестью рухнул на нее.

Девушка сопротивлялась. Она кусалась, отчаянно билась, царапалась, кричала. Тогда душман схватил ее за горло и стал душить. Он давил шею своей жертвы до тех пор, пока та не перестала хрипеть и биться.

Когда, добившись своего, он встал, то понял — девушка мертва.

Постоял над ней, махнул рукой — кисмат — судьба! — и пошел.

Отойдя несколько тагов от жертвы, он заметил, что у его гнусности был свидетель. У пролома в старом дувале стоял седобородый высокий базгар.

«Твое несчастье, старик, — подумал Машад с тупым безразличием. — Видимо, аллах начертал в твоей книге судьбы слово «смерть».

Он перезарядил автомат и подошел к старику.

— Сынок! — вдруг воскликнул тот, узнавая. — Машад!

Бандит замер и опустил автомат. Он тоже узнал старика. Это был его родной дядя по матери — Кохат. Постаревший, ссутулившийся с той поры, как они виделись в последний раз, дядя смотрел на племянника с удивлением и нескрываемым осуждением. Да и мог ли простой крестьянин, чье отношение к людям определяли его мозоли, благословить убийство?

— Как живете, дядя? — спросил Машад, повинуясь почти забытым правилам сельского приличия. — Здоровы ли? Как мои братья?

— Ты давно не был дома, — сказал старик Кохат. — Там многое изменилось. У нас народная власть. Базгары получили землю. Должно быть, это тебя интересует?

— Значит, вы тоже продались неверным? — спросил Машад с презрением. — И чужая земля не застряла у вас костью в горле?

— О каких неверных ты говоришь, сынок? — Дядя не скрывал удивления. — Все у нас по-старому. Мы молимся аллаху, как требует Книга. Единственное — нет теперь шакала маллака. Зато у каждого базгара — надел земли. Вернулся бы ты, сынок, домой. Власть прощает тех, кто сложил оружие.

Машад недовольно скривился. Этот старик словно забыл, с кем имеет дело. Другому мужахиду он не осмелился бы делать такие предложения. Выказывать раздражение и гнев Машад, однако, не стал. Спокойно, стараясь говорить как можно ласковее, сказал:

— Идите, дядя, своей дорогой. Лучше, если вас здесь не увидит никто другой.

— Я тоже так думаю. — Старый Кохат поднял с земли перекидную суму, забросил ее на плечо. — Спасибо, сынок. Прощай.

Тяжело ступая, старик двинулся через сад. Шел, не оглядываясь, словно не хотел больше видеть племянника.

Машад, немного выждав, привычно вскинул автомат, чуть прикрыл глаз, дважды подряд нажал на спуск.

Тот, кто был его дядей, кто когда-то держал его на коленях и гладил рукой вихрастую головку, упал вниз лицом, тяжело ударился о землю. Машад подошел к убитому. Ногой небрежно отшвырнул от него переметную суму.

В сад, держа автоматы наготове, вбежали два душмана. Остановились, увидев Машада. Тот, закидывая автомат за плечо, кивнул в сторону убитого:

— Посмотрите, что старый пес сделал с девчонкой. Проверьте у него хурджин. Может, что-нибудь найдете себе.

Автоматчики бросились к переметной суме. Обстоятельства сулили поживу.

Машад отошел в сторону, тряхнул ветку дерева. Абрикосы, спелые, мягкие, дробно посыпались на землю. Он набрал их в полу затерханного пиджачка и, с аппетитом обсасывая косточки, двинулся своей дорогой. Ушел из сада, даже не обернувшись…

Когда год спустя при личной встрече с мэшром Фарахутдином полковник Исмаил попросил дать ему трех надежных парней в лагерь спецподготовки, мэшр колебался недолго. Он считал, что самые верные и падежные — Машад Рахим, Муфти Мангал и Мирзахан. Три волка — злые, безжалостные. Он даже не знал, что из волков будут готовить «медведей», но выбрал для полковника Исмаила готовых зверей.

В «Баглэбе» троица попала в твердые руки американских инструкторов. Тем было что преподать недоучкам.

Машад Рахим выпускал кишки людям безоружным, стреноженным путами, парализованным страхом. Его предстояло научить нападать на вооруженных, способных к сопротивлению людей. Заодно приучить и к дисциплине.

В первый же день пребывания в «Баглэбе» Машаду был преподан жестокий урок послушания.

В барак, где обитала троица, вошел сержант Барри Фултон, краснолицый бугай с бицепсами профессионального борца. При его появлении Машад Рахим не счел нужным встать, не принял подобающей стойки.

Барри молча приблизился к нему, сгреб его лапищами, поднял с постели, на которой Машад сидел, скрестив ноги, и швырнул в угол.

Машад пролетел по воздуху метра три, ударился о стену и хлопнулся на пол.

Он еще не успел сообразить, что произошло, а Барри уже стоял над ним.

— Встать! — скомандовал он на хорошем пушту. — Ты привык, сын упрямого осла, чтобы тебя вразумляли палкой? Она найдется!

Машад, охая и кривясь от боли в боку, вскочил и вытянулся перед сержантом.

— Собирайся, скотина! — рявкнул тот. — Через час я тебя отправлю к полковнику Исмаилу. Пусть он лично открутит тебе дурную башку.

Ничто другое так не испугало бы Машада, как это предупреждение. Он сам видел, как гнулся его несгибаемый мэшр Фарахутдин перед пакистанским полковником. Не приведи аллах, если ему доложат о прегрешении ничтожного мужахида. Сколько их исчезло среди бела дня только потому, что начальство высказало им свое неудовольствие. Не приведи аллах!..

С тех пор Машад уже твердо представлял строение сфер Вселенной. Внизу, под ногами, — земля. На ней тупые базгары — дехкане и грязные каргары — рабочие. Все равно, правоверные они или неверные, над ними стоят слуги господни — мужахиды. Они несут меч аллаха, сеют по земле его справедливость и волю. Заметно выше — мэшры, главари банд. Еще выше — богатые беки, муллы, военные, живущие за границей. Совсем высоко — американцы. И уже только над ними — аллах, непогрешимый, всевластный, всевидящий.

В «Баглэбе» Машад прошел испытание и заслужил похвалу сержанта Фултона.

Неподалеку от спецлагеря раскинулся большой табор беженцев из Афганистана. Люди там бедствовали, маялись и наконец решили вернуться домой. Вождям эмиграции такое решение таборной джирги пришлось не по нраву. Было решено проучить строптивых.