Новиков-Прибой

Итак, в сентябре 1906 года бывший русский матрос, на долю которого и после цусимской трагедии выпало немало испытаний, покидает родное село и добирается до Петербурга, устраивается на работу: теперь он письмоводитель у помощника присяжного поверенного. Но мятежная душа не позволяет вести спокойную, размеренную жизнь, и Новиков снова втягивается в революционную работу, налаживая старые связи и устанавливая новые. Общается он и с Костенко. Правда, совсем недолго, поскольку Владимир Полиевктович уезжает в Англию, назначенный членом комиссии по приёмке строящегося в городе Глазго крейсера «Рюрик».

Активная революционная работа не лишает Новикова желания писать. Уже не мысля своей жизни без того, чтобы, по его словам, не «грешить пером», Новиков по-крестьянски упорно продолжает свои литературные занятия. Он видит себя в будущем только писателем, держа в голове и сердце примеры «самоучек» Кольцова, Решетникова и «самого Горького». Видит себя писателем, истово уверовав, что не университетская учёба делает из обыкновенных людей людей пишущих, а упорный, настойчивый труд и, главное, судьба — судьба, подарившая человеку стремление искать слова, плести из них правдивое и занимательное повествование и пославшая ему для этого испытания и опыт. Что ж, привычка к тяжёлому труду у него имелась с детства. Море и война дали такие впечатления, что ни один писатель не отказался бы. Ну и верилось, что искра Божья мимо него не пролетела. Значит — писать!

В Петербурге почти сразу выяснилось, как очерк «Гибель эскадренного броненосца „Бородино“ 14 мая 1905 года» без ведома автора попал в «Новое время». Оказывается, Семён Ющин отнёс заветную тетрадку с сочинением Новикова вдове своего командира — Серебренниковой. Очерк, в котором описывалась гибель её любимого мужа, достойного и храброго офицера, не один раз поливался её слезами. Но, справившись с эмоциями, вдова, перепечатав статью, отправила её в газету.

В Петербурге Новиков изредка встречался со своими бывшими сослуживцами. Об одной из таких встреч он напишет в рассказе «Первый гонорар», а позднее включит этот рассказ в предисловие к «Цусиме». Надо сказать, что впоследствии на встречах с читателями Новиков-Прибой очень часто обращался именно к этому фрагменту своей главной книги и всегда имел громкий успех у публики.

«Дело было так, — начинал он обычно. — Как-то собрались мы на квартире одного товарища. Вспоминали о Цусиме, а потом захотелось гульнуть, но денег ни у кого не было. Один из товарищей обратился ко мне:

— Ты с „Нового времени“ за своё сочинение ничего не получил?

— Нет.

— Так что же ты смотришь, голова?

Я тоже слышал, что редакции платят за статьи какой-то гонорар, но было стыдно идти, и я отнекивался:

— А вдруг откажут? Да ещё дураком назовут…

— Не имеют права, раз твоё сочинение напечатали. А смотришь — трёшница или вся пятёрка перепадёт тебе. Вспрыснем тогда твою первую литературную работу.

Идея была дана, её подхватили другие и начали уговаривать меня:

— Разве можно упускать такие деньги? Мы тоже с тобой пойдём.

В конце концов я согласился с ними, и мы, восемь человек, отправились получать гонорар.

У подъезда „Нового времени“ пятеро остались на улице, а я и ещё двое матросов пошли в редакцию. Ноги мои плохо слушались, лицо горело, как будто я собирался совершить какое-то преступление, но меня подбадривали мои товарищи:

— Страшнее Цусимы не будет. Чудак!

В редакции, показывая свои документы, я заплетающимся языком объяснил о цели своего прихода».

Гонорар Новикову готовы были выдать, но на это требовалось письменное согласие госпожи Серебренниковой, ибо именно через неё материал попал в редакцию. Адрес в редакции имелся.

Гурьбой отправились искать нужный дом. Оставив товарищей у ворот, Новиков отправился в квартиру с ещё бо́льшим страхом, чем в редакцию. Серебренникова встретила Новикова очень хорошо. Конечно, поплакала. Поблагодарила. Написала несколько строчек в редакцию.

«Через полчаса, с письмом в кармане, мы уже мчались в редакцию. Опять двое сопровождали меня наверх. После каких-то формальностей мы втроём двинулись к кассе. Мне сказали:

— Распишитесь и получите пятьдесят два рубля.

Я остолбенел от названной суммы. Она мне казалась невероятной.

Я робко переспросил:

— А вы не ошиблись?

В этот момент с одной стороны товарищ дёрнул меня за полу пиджака, а с другой — я получил в бок толчок, означавший, что я круглый дурак. Кассир тоже обиделся на меня и строго заговорил:

— Какая же здесь может быть ошибка? Пятьсот двадцать строчек. По десять копеек за строчку. Итого пятьдесят два рубля.

Мучительно долго я расписывался, выводя дрожащим пером буквы, но вниз мы сбежали с такой быстротой, как будто спускались на крыльях.

Я с гордостью заявил остальным товарищам, потрясая деньгами:

— Вот они — пятьдесят два целковых!

— Пятьдесят два? — словно вздох вырвалось у них.

— Да.

Возвращались мы домой бодрым шагом. У каждого из нас был какой-нибудь кулёк. Мы несли водку, вина и массу разных закусок. Почти на все деньги закупили.

В полуподвальном помещении на большом столе разложили закуски, поставили выпивку.

— Ну, друг Алёша, за твой литературный успех!

Чокались, выпивали, закусывали. В комнате становилось всё шумнее. Товарищи возбуждённо говорили мне:

— Ведь матросом был! Любой начальник мог тебе всю физию расквасить. А теперь стал литератором. Каково, а? Вон куда махнул!»

Обращаясь к Алексею Новикову, друзья говорили: «Друг наш Алёша! Больше пиши! Опиши всю нашу жизнь, все наши страдания. Пусть все знают, как моряки умирали при Цусиме».

Работа у помощника присяжного поверенного Топорова, человека с добрым сердцем и либеральными взглядами («Это был прекрасный человек. Он разрешил мне пользоваться своей библиотекой», — напишет много позже Новиков-Прибой всё в том же предисловии к «Цусиме»), давала возможность как много читать, так и предаваться делу, которому Алексей собирался посвятить свою жизнь.

В архиве Алексея Силыча Новикова-Прибоя долгое время хранился «Рассказ сторожа», опубликованный только в 2007 году в уже упоминавшемся сборнике «Победитель бурь». Сборник этот был издан к 130-летию со дня рождения писателя стараниями его дочери Ирины Алексеевны (женщины удивительной, для которой непременно найдётся место в данном повествовании) и Сасовской центральной библиотеки им. А. С. Новикова-Прибоя (а небольшой город Сасово — центр района, к которому относится вот уже более семидесяти лет некогда тамбовское село Матвеевское, родина знаменитого советского мариниста).

Так вот. Рукопись «Рассказа сторожа» не была датирована, но, по авторитетному мнению В. А. Красильникова, она относится к концу 1906-го — началу 1907 года, то есть к тому самому времени, когда будущий писатель служил у Топорова. Красильников пишет: «Очевидно, что „Рассказ сторожа“ писался Новиковым-Прибоем именно в этот период его петербургской жизни, когда наблюдения и впечатления от бесед с многочисленными жалобщиками, обращавшимися за помощью к Топорову, и от судебных беззаконий были свежи и горячи. В этом убеждает непосредственность и неподдельная искренность рассказа. При чтении его создаётся впечатление, что трагическую историю кормильца семьи, ставшего инвалидом вследствие производственной травмы, рассказывает сам пострадавший».

«Рассказ сторожа» представляет собой вполне законченное произведение, и не совсем понятно, почему писатель не включил его позднее ни в свои сборники, ни в собрание сочинений. Более того, по своей художественной силе оно могло бы стать в один ряд, например, с чеховскими рассказами «Ванька» или «Тоска», потрясающими своей пронзительной, невыносимой правдой о страданиях человеческих, своей безысходностью, выливающейся в риторический вопрос: «Кому повем печаль мою?..» «Рассказ сторожа» выявляет в начинающем литераторе главное свойство таланта настоящего русского писателя: чувствовать, как свою, чужую боль и уметь передать её так, чтобы защемило сердце, чтобы захотелось встать на защиту всех «униженных и оскорблённых». Кстати, именно в это время Алексей Новиков по-настоящему открывает для себя Достоевского.