Страница 15 из 34
Простите за эти подробности, конечно хорошо Вам известные, потому что это ненормальное положение дела Вы сами, конечно, видите…
Многоуважаемый Эдуард Францевич, защитите и на этот раз интересы русского искусства, вступитесь за лучшую представительницу нашей бедной талантами сцены! Кого мы будем слушать, если уйдет г-жа Мравина? Если Вы встанете на ее защиту, неужели дирекция останется глуха к Вашим словам? Все посетители русской оперы надеются на Вас, глубокоуважаемый Эдуард Францевич, будут горячо благодарны Вам, никогда не забудут и этой новой защиты родного искусства…»
Направник, прочитав это горькое письмо, вспомнил госпожу Мравину. Она действительно держала себя как госпожа, никому не покорялась, никому не позволяла обидеть себя. Гордая и прекрасная, действительно высокодаровитая как артистка, она отказалась от «высокого покровительства» и нажила тем самым бесчисленное количество недоброжелателей в дирекции и высших сферах власти. И вот новый конфликт. Снова нужно обращаться к Всеволожскому, этому добрейшему человеку, но полностью зависящему от самых высоких покровителей, от царской семьи, где столько разных характеров, разных мнений. Бедный Иван Александрович… Тяжко стало Направнику.
Дела вроде бы складывались неплохо при могучей поддержке директора императорских театров. В Вене и Мюнхене поставили оперу «Гарольд». Благодарен Направник и за то, что Всеволожский написал Фигнеру письмо, порекомендовал ему участвовать в «Нижегородцах» Направника. А потом это хорошее отношение вдруг менялось, неожиданно наступало охлаждение. Ему, прямому и честному человеку, трудно было понять, чем все это вызвано… Бывало и раньше, что в течение сезона он не раз замечал, что прежнее столь дорогое для него расположение директора переходило шаг за шагом в охлаждение. И приходилось думать, переживать, не чувствуя за собой никакой вины в отношении к личности Ивана Александровича, которого он считает светлым человеком в дирекции императорских театров. Да и к своим служебным обязанностям он стремился относиться добросовестно, ведь уж сколько раз бывало, что из ста двух выступлений театра в сезон он управлял оркестром в семидесяти двух со ста семьюдесятью репетициями. Так что тут его не в чем упрекнуть. Значит, возникали другие причины, уже личного характера… Но какие? В управление или административные дела без согласия Всеволожского он не вмешивался, потому что ему давно дали понять, что он не состоит при русской опере старшим дирижером, и его мнение в художественных вопросах, в подборе репертуара, заключении и возобновлении контрактов становилось бесполезным и как бы некомпетентным. Как невыразимо больно было испытывать несправедливое отношение за свою долгую и беспорочную службу! Ясно, конечно, что его оклеветали и успели в своей некрасивой и темной проделке восстановить Всеволожского против него… Ведь получал он раздраженные письма от Всеволожского, которые его как громом поражали. И каждый раз это бывало тогда, когда ему было особенно тяжело из-за семейных неурядиц, когда он был физически и морально издерган: серьезно прихворнула жена, его добрейшая Варвара Эдуардовна, сын внушал какое-то беспокойство своими душевными поисками, далекими от столбовой дороги современных молодых людей, пришлось его по совету врачей отправить снова в Крым, а потом на Кавказ… Если бы не Петр Ильич Чайковский, оказавшийся на Кавказе, вряд ли что-нибудь Саша сообщил бы родителям, изнывавшим от тоски и неизвестности… А тут еще удар… Мучительные нравственные страдания, вызванные боязнью остаться без работы в такой тяжелый момент своей жизни, без материального обеспечения, — это кого хочешь подкосит…
Многим казалось, что плохим людям из дирекции не выжить, но жизнь с каждым годом доказывала их неистребимость. На смену одним приходили другие, тоже ничего общего с искусством не имеющие, и все шло по-старому, все по той же системе. Да и чего же требовать-то от них… Посадили бог знает кого управлять таким делом, откуда же взяться сразу и опытности, и знаниям… Но что хочет Всеволожский от него, почему такая немилость с той стороны, откуда давно ему уже ничто не грозило? Если б он знал, что так произойдет, он согласился бы на предложение стать директором консерватории… А разве можно было бросить театр, в который он столько вложил своих сил, страсти, организаторского таланта… И сколько людей благодарны ему за усилия, которые он вложил в русскую оперу… Разве может он забыть, как Федор Стравинский горько жаловался на то, что накануне закрытия сезона с ним единственным из всех перворазрядных артистов не возобновили контракт. Он старался его утешить и заверить, что и его контракт будет возобновлен. Вот ведь как бывают невнимательны чиновники дирекции. Да, голосовые данные его невелики, но из басов Стравинский у нас единственный с талантом и пользуется в течение многих лет полным уважением всей публики…
Как же было не оставить его до окончания службы в нашей труппе, талантами скудной… А столько лет уж продолжается наш теноровый голод. И чем дальше, тем более обостряется. Сколько лет Флорьянский ожидал приглашения, но ведь так и не пригласили, и Прага оставила его, дав ему прибавку. А теперь платить за него двенадцать тысяч гульденов неустойки никто, конечно, не будет. Так и потеряли прекрасного тенора. Правда, можно его приглашать на гастроли, но это уж совсем другое дело. Можно пригласить Преображенского, но с условием: непременно исполнять главную роль в опере Танеева… Однако может ли Преображенский часто исполнять роли, подобные роли Ореста? Вряд ли… А не попробовать ли снова Ивана Ершова, говорят, он в последнее время прогрессирует? Может, попробовать его в роли Дубровского… Ох, какое у него было невеселое прошлое лето. Жена настолько захворала, что ее пришлось снарядить в путь на лечение — сначала в Виши, а потом где она только не была… И всюду бесполезно, болезнь уже не остановить. Только работа его и спасала от тоски и скуки. «Дубровский» уже поставлен в Мариинском театре. 3 января 1895 года опера успешно прошла, публика тепло принимала и автора, и солистов. И все-таки что-то не удовлетворяло автора.
Снова только пение. А ведь в опере есть драматическая сторона, с которой мало кто справился… Вот Ершов… Если бы ему поручить заглавную роль. Прекрасный голос, внешность, умение держать себя на сцене. И еще прошлым летом говорил Ершов, что мечтает снова петь в императорской опере, может дебютировать в «Гугенотах», «Тангейзере», «Кармен», «Паяцах». И желает получать пятьсот рублей в месяц. Вот ведь какие пошли мальчишки!.. Еще не оперился, а уже хочет летать… Как будто не знает, что никакая дирекция в мире не заключает контрактов до дебютов. Ну пусть он уже дебютировал, пусть русская опера крайне нуждается в тенорах, пусть его условия — при исполнении первых партий — не чрезмерны, но кто же решится на контракт, не убедившись в том, что он справится со всеми этими труднейшими партиями?.. А если и этого пропустим, то нас ждет большая беда, скоро некому будет петь…
Везде погоня за тенорами, мы тоже нуждаемся в тенорах, но почему никому до этого дела нет?.. Пробы голосов в Петербурге и Москве мало что дают, слушать приходится многих, а допускать до дебютов почти некого… Подготовка певцов скверная, консерватория, музыкальные школы мало что дают… Что-то всех потянуло на сцену, в том числе и людей обеспеченных, с большими связями.
Его всегда удивляли непонятные протекции и покровительства некоторым певцам и особенно певицам. Ну, иной раз берут… И что выходит? Полная безрезультатность… Надо достойных двигать и нравственно поддерживать, а главному режиссеру Кондратьеву только и заботы служить каким-то личностям, лишь бы не делу. Нужно стремиться улучшить состав труппы качественно, а не только количественно. Готовых талантов нет. Их нужно самим воспитывать, но только достойных и способных, вот таких, как Мравина…
В эти зимние дни Эдуард Францевич Направник получил письмо Людмилы Ивановны Шестаковой, в котором она сообщала, что хлопоты о переводе в Петербург его старшего сына Александра начал Тертий Иванович Филиппов. Она была у него, разговаривала с ним, и он пообещал похлопотать, написал рекомендательное письмо. Так что вскорости можно ждать решения. Да и то уж очень соскучилась без Александра Варвара Эдуардовна, чуть жива, а все думает только о других, прежде всего о счастье детей…