Страница 6 из 11
– Я помню вашу свадьбу.
– Ах ты, господи! Ну конечно! Ты ведь цветы несла.
– Ага, вместе с этим говнюком, сынком тети Мэри. Ему доверили нести кольца, и мы с ним подрались.
– Да-да, конечно. Я помню. А Мэри тут же принялась плакать, приговаривая, что она, мол, никогда не думала, что в нашей семье есть люди, к которым отношение особое. Мама, помнится, так и взвилась и сразу предложила Мэри называть Билла латиносом, а Мэри взяла да и назвала его так, и еще разоралась: «А он и есть латинос! Латинос! Латинос!» А потом прямо в церкви у нее началась истерика, и брат Билла, ветеринар, взял да и засунул ее в ризницу. Ничего удивительного, что после такого «вступления» все пошло наперекосяк. Но вообще-то я о Стиве хотела сказать: он ведь действительно был тогда умным и милым. Но, видишь ли, Даффи я ничего такого рассказать не могу. Зачем зря человека ранить. Она и без того в себе не слишком уверена. И все же иногда мне просто необходимо это сказать – хотя бы для того, чтобы проявить справедливость как по отношению к нему, так и к себе самой. Потому что это было ужасно несправедливо – когда он стал алкоголиком и черт знает во что превратился. Представляешь, мне ведь в итоге пришлось просто сбежать. И ничего, мне все это даже на пользу пошло, и кончилось все просто прекрасно. Но когда я думаю о том, как он начинал и чем кончил… ну, я просто не знаю! Нет, это несправедливо!
– Ты с ним поддерживаешь какую-то связь?
Элла покачала головой.
– Где-то с год назад я уж решила, что он, наверное, умер, – сказала она по-прежнему спокойно. – Он ведь тогда совсем дошел. Но специально что-то узнавать я ни за что не буду.
– И он – единственный мужчина, с которым у тебя были серьезные отношения?
Элла лишь коротко кивнула.
А через некоторое время сказала, глядя на свои розовые пернатые шлепанцы:
– Знаешь, секс с пьяным – не самая большая радость. И, по-моему, никто, кроме Даффи, так и не сумел по-настоящему меня понять. – Она вдруг покраснела – слабый, но вполне живой румянец окрасил ее болезненно бледные щеки и медленно погас. – Даффи вообще очень добрая, – прибавила она.
– Мне она тоже нравится, – согласилась Энн.
Элла вздохнула. Легко высвободив ступни из их розового оперения, она свернулась клубком на диване; шлепанцы остались валяться на полу.
– У нас сегодня что, день исповедей? – спросила она. – Между прочим, я все хотела тебя спросить, отчего это ты не захотела остаться с отцом твоего ребенка? Он что, полный сопляк или еще что похуже?
– Господи, ну что ты такое говоришь!
– Извини.
– Да нет, ничего. Просто это так сразу и не объяснить. Тодду семнадцать. Теперь уже восемнадцать, наверное. Он – один из моих студентов, я им курс компьютерного программирования читала. – Энн села и склонила голову к коленям, снимая напряжение со спинных мышц, потом снова выпрямилась и улыбнулась.
– А он знает? – спросила Элла.
– Нет.
– Ты что, насчет аборта вовсе не думала?
– Да думала я. Но понимаешь… Это ведь я вела себя неосторожно. Вот я и задумалась: а почему я себя так вела? Кстати сказать, я все равно собиралась бросить преподавание. И убраться из этого Риверсайда куда подальше. Мне хотелось переехать поближе к Заливу и где-нибудь там работу подыскать. Для начала хотя бы временную. А уж потом и что-нибудь по душе нашлось бы. Для меня ведь не проблема работу найти. Пока что я бы хотела заниматься составлением программ и, возможно, консультации давать. И после родов работать неполный день. Мне сейчас вообще хочется жить одной, только со своим ребенком, и, в общем, никуда не спешить. Потому что я вечно куда-то мчалась сломя голову. Хотя, по-моему, главное во мне на самом деле – как раз материнство; я в гораздо меньшей степени гожусь в жены или в любовницы.
– Ну, это еще нужно проверить, – заметила Элла.
– Да, именно поэтому я как раз и хочу несколько сбросить обороты. Хотя у меня имеются и кое-какие долгосрочные планы, которыми я могу с тобой поделиться. Я, например, собираюсь подыскать себе какого-нибудь крутого бизнесмена лет пятидесяти – пятидесяти пяти, а может, даже шестидесяти и выйти за него замуж. Мамочка выходит за папочку, представляешь? – Она снова склонилась головой к самым коленям, потом выпрямилась и с улыбкой посмотрела на Эллу.
– Ах ты, глупая, маленькая моя сестренка! Глупая-преглупая говнюшка! – покачала головой Элла. – Кстати, можешь оставить ребенка здесь, когда отправишься куда-нибудь на медовый месяц.
– С тетей Эллой?
– И «дядей» Даффи. Господи, я ведь ни разу не видела, чтобы Даффи ребенка на руках держала!
– А Даффи[3] – это ее настоящее имя?
– Нет. Но она меня просто убьет, если узнает, что я его тебе сказала. Ее зовут Мэри.
– Ей-богу, никому не скажу!
Они медленно разворачивали и сворачивали газетные листы. Энн рассматривала фотографии курортов у Северной Прибрежной Гряды, читала объявления туристических агентств – полеты на Гавайские острова, круиз вдоль берегов Аляски.
– А что все-таки сталось с тем маленьким говнюком, сыном тети Мэри? – вдруг спросила она.
– Его зовут Уэйн, и он окончил факультет бизнес-администрирования в Калифорнийском университете, в Лос-Анжелесе.
– Ого!
– Ты у нас кто? Рыбы?
– По-моему, да.
– Тут говорится, что сегодня у Рыб удачный день для составления долгосрочных планов и поисков важного покровителя, родившегося под знаком Скорпиона. По всей вероятности, это как раз и есть твой сладкий папик.
– А разве в ноябре у нас Скорпион?
– Ну да. Тут говорится – до двадцать четвертого ноября.
– Ну ладно. Значит, там такой долгосрочный план?.. Ладно, поищу.
Обе углубились в чтение и долго молчали. Потом Элла, не отрываясь от газеты, пробормотала:
– Надо же, всего семнадцать…
– Да все хорошо, ты не беспокойся, – откликнулась Энн и продолжала читать.
Зеркальное отражение
Нижний край лужайки над берегом реки был засажен красными каннами. За этим интенсивно красным окаймлением виднелась темно-синяя, как ружейное дуло, река. Обе эти полосы, синяя и красная, отражались в зеркальных темных очках Стивена и, двигаясь вверх-вниз, неуловимо меняли выражение его лица. Тодд с раздражением отвернулся от этого разноцветного экрана, и Стивен тут же спросил:
– В чем дело?
– Снял бы ты эти зеркальные очки, что ли!
– А что, ты видишь в них собственное отражение? – улыбнулся Стивен и медленно снял очки. – Неужели так плохо?
– Не себя я там вижу, а какие-то бесконечные цветные полосы, которые бегут у тебя по лицу, как у какого-то робота из фантастического кинофильма. А ты знаешь, что зеркальные очки – это вообще-то признак агрессивности? Чернокожие пижоны чувствуют себя в таких очках на редкость крутыми. Хэнк Уильямс Младший, например.
– Зато в них чувствуешь себя защищенным. Прячешься за ними, точно мягкотелый зверек в норке. Защитная мимикрия. Я их по случаю нашей поездки купил. – Без темных очков лицо Стивена действительно казалось мягким, но не тестообразным и не гуттаперчевым, как у резиновой куклы, а таким мягко-округлым, какими бывают хорошо обработанные камень или дерево, когда ими давно пользуются, и от этого все их поверхности как бы сглаживаются, снашиваются. На самом деле черты его лица были достаточно четкими и красивыми, а линия рта, ноздри и веки – даже изящными, однако все это выглядело как бы стертым, размытым, изношенным за долгие годы использования. И Тодд посмотрел на свои собственные крупные гладкие руки, на мощные колени и ляжки с таким смущением, что самому стало неприятно. Он перевел взгляд на руки Стивена.
– Нет, ты прав, – сказал Стивен, держа в руках свои солнечные очки, – они действительно агрессивные. – В выпуклых, точно глаза насекомого, линзах очков отражались его лицо и белый фасад гостиницы на фоне темной горы. – Я тебя вижу, а ты меня нет… Но мне все время хочется смотреть на тебя. И в темных очках я могу делать это совершенно беспрепятственно. А тебе вовсе не обязательно столь же пристально меня рассматривать.
3
Daffer (англ.) – тупица.