Страница 38 из 50
«Точность продана с молотка! Впрочем, торгую, – разумно заметил инкогнито. – Да так, что ни одна сделка без меня не проходит, – и он вскрыл кольцо, что-то тщательно слизнув. – Имя мое – Февраль Сатанинский… ты не приготовишь мне коньяк с нефтью?» – и он прикусил губу, не сводя сложного взгляда с мистера Крестика.
«Какое странное имя. Какой странный напиток», – мистер Крестик растерялся, пытаясь преобразовать происходящее в шутку.
«В твоем стеклянном ящике хранится полный графин южного коньяка и небольшой пузырек с нефтью. Смешай их и поднеси мне. Все не в счет, угости же меня».
«Это невозможно, еще утром я разбил три графина… осталась лишь маленькая бутылочка со спиртом», – заявил Крестик, но все же в сомнениях поднялся с кресла, словно боялся, что все сделается иначе, и неуверенно потащился к стеклянному ящику. Нелепо медля, он ощущал необъяснимую близость с тем, кто заделался непрошеным гостем, но между тем страх, воплощенный в километры полей, бесконечно длился внутри него. Через мгновенье, и вправду подойдя к стеклянному ящичку, он еще больше опомнился. За пломбой стекла стоял хрустальный наполненный южным коньяком графин, почти соединяясь с небольшим мутным пузырьком, что напоминал медицинскую хранительницу сывороток. «Размешай их», – приказал Февраль, и человек приоткрыл стеклянную дверцу, почувствовав резкий запах каучука. Он был особенно чувствителен к различным видам запаха. Бывало, ветры различал, чуя, откуда те несутся. «Что-то не прибран ты, братец, слишком уж захламлен, будто ветхий русский сад. От Бога, что ль отбился?», – лукавил Сатанинский, принимая из рук мистера Крестика стакан зелья.
«И ты пей, раз не в ответе», – и здесь Февраль рассмеялся, ударив себя в грудь кулаком. И было в его смехе довольно звуков забытых темных русских лесов, смотрящих в прорези космоса, еще в прошлых столетьях. В глазах гостя билась крупная рыба, он видел это где-то в Сибири, вот так выбрасывает чудо сама природа, и не найдется воли, чтобы к нему прикоснуться, разворовать, потревожить. Он закидывает руку за пазуху, словно револьвер подыскивает и, немного шерстя, достает окровавленную рубашку.
«Что, собака, не помнишь? Письмецо свое. Иль забывчив плут?» – спрашивая, Сатанинский заставил пасть свою жертву на колени, продолжая упрекать его в том, о чем обвиняемый уже и не помнил. «Убиение твое первое. Вот оно!», – и тот возвысил хлопковую залитую кровью ткань, а после вытер ею лицо униженного им мистера Крестика, в ярости причитая: «Помнишь, как я разжигал в тебе страсти? Как обещал тебе многое? Как ты желал этой власти? Так бери теперь строгое!» – Февраль задрожал, сжимая в руках уязвимую шею мистера Крестика. Момент удушенья проскользнул в голове настигнутой жертвы и во всем доме разом треснули лампочки.
«Всю жизнь я принимаю послов чьей-то воли, я изменюсь только в том случае, если вырастет новая луна. Сейчас весьма подходящий шанс, – продолжал думать Сахарный. – Прочь разработки, и не расчесывай кожу». Сняв часы с правой руки, он отпускает мысль: «Вот так бы исчезло все мое прошлое, оставив карту жизни без горячих точек».
Шуга что-то от меня скрывает, удивительно перекладывает вещи и вовсе не берет сигар, часами молчит в мокрую раковину, а после волнительно постукивает, словно проверяет наличие тайника, не то прогоняет плохую примету. «Дух», – сам себе бормочет слово, укладывая ящик для письменных принадлежностей под кровать. «Когда растущая луна в близнецах, мне снятся духи. Ну, где я мог это услышать? Или прочесть? Возможно, что в отрывном календаре? Они что-то сказали мне, надо бы вспомнить что именно». Размышляя, Шуга усердно разделывал рыбу, заведомо зная, что, едва окончив, он должен будет уложить пять самых нежных кусочков на белую фарфоровую тарелочку – это был рыбный закон. Шуга принял его вследствие неадекватного поведения Петра, при появлении в доме рыбных продуктов. И наступала череда тревожных известий под знаком домашнего духа. «Так ведь размажет сырые яйца вдоль коридора, а захочет, повыдергивает из всех книг, что есть в доме, по одной странице, да и сложит их в кухню вместо салфеток. Будет потом собиралка-мозайка, вполне хватило и одного подобного случая». И здесь ему вспомнилась центровая старушка, что навязчиво щелкала тапочками при ходьбе, ворожа его орхидеями, упрашивала за спирт какие-то копейки. «Это случилось в доме „У“, что удивительно схож с вымыслом», – Шуга нахмурил лоб, поясняя пережитое обстоятельство. «Она снилась мне этой ночью, я только прилег, а она мне тут же сказала: „Царица Шива наслала вредность на моего котика, так что теперь он писает в розетку“. Нет, Сахарный! Чушь все это, как можно писать в розетку? Розетка связана с электричеством».
Казалось ему, что розетка есть, а значит и финики рядом. Финики? Да, Шуга, это они. Сладкие и лежат ровно, это старуха их положила в ту ночь. В какую ночь? В ночь, когда смерть к тебе повернулась лицом! Остановись, что за глупость. Сахарный отрубил сгоряча хвост форели. «Я ухожу», – говорит он себе и, превращенный в нежность воспоминаниями, прячется в Бристоле, едва завернув от кассы, пропадая все больше с данных страниц, в движении революционирует, едва чувствуя чей-то пьяненький диалог:
– Волчий? – бормотал напившейся Опер. – Волчий… Я тебе что скажу… Какое дело? Узнаешь… Да, я пьян, по-сахарному пьян, и теперь редкое горит во мне самолюбие…
Растерзанная дьяволом и богом, прогневанная на все чья-то любимая земля. «Разве я мало отдаю тебе? – обратится она к недовольному человеку. – Дьявол и Бог – это целое состояние». Однажды точеный Мистер с узенькой чистой улицы, что ведет к площади его родного спокойного города, совершенно точно мне так и сказал: «Я над своими противоречиями не плачу, я их приручаю друг к другу. Чтобы потом возгордиться не только ими, но и своей хорошо проделанной работой. В противном случае традиций не хватит для усмирения своих проблемных желаний», – понимая, что со своего берега чужое движение всегда смотрится с завистью, в то время когда на твоем берегу никакой жизни толком и нет. Глубина неба и ночь, как краткая остановка некого общественного механизма. Но вдумайся в то, что я тебе напишу. «Это история редкого, философичного, фантастического пространства, и здесь возможность, как подарок любви. Не смей отрицать ее законные жертвы, которые ты сам же приносишь собою, забирая взамен нечто то, что тебе отдается».
Лишь раз в столетие идет особенный дождь, не похожий на общее представление дождей, но каждый год в противовес тому редкому магическому явлению расцветает яркий бьющий оранжевым цветом куст алоэ. Так переходит из века в век вселенское волшебство, полное тайн и природных решений, заведомо охваченных космическим наблюдением, чтобы не поскупиться над расчетами сущего. Только ищи свой заветный алмаз, либо выкатывай апельсиновые деревья, в глиняных кадках, каждое лето своей пролетающей жизни, и сделай все, чтобы на этот сезон все стены дома твоего заросли небесного цвета глициниями. Твое сердце празднует день, когда там, где о тебе ничего не известно, человек с коричневыми ладонями зачерпывает спящие мягкие зернышки плода какао. И у человека с коричневыми ладонями в сердце тоже есть свое особенное ощущение, когда ты берешь готовую плитку шоколада, чашку, блюдце, чай, чтобы не разочаровываться в своем, как тебе кажется, обыкновенном дне. Или же от бесполезной привычки повторяешь обычное действие, добавляя шоколадную крошку в молоко от счастливой коровы. «Шоколад!», – произносит весьма предушевно разменявший скрытный десяток лет человек, что имеет два пальца с чертой не слабого лидера.
– Так вы тот самый член? – прервал незнакомый голос мысли, что приходили к нему из космоса. – О, Боже и вправду член! Что тот, самый? Настоящий? Вечно опаздывающий на свое бессмысленное терпеливое заседание? Так вы, наверное, помните, голубчик, то жаркое лето в Сорренто? Сейчас припомню… точно, вы зарегистрировали свое странное предприятие на территории Сейшельских островов, открыв новый счет своей жизни. Мои следующие соображения? А уж после получения вида на жительства сроком на пять лет вы отправились в Италию на берега загадочного Сорренто, где обмочили свои волосатые ноги. Ваш отель располагался в старинном парке, в особняке шестнадцатого века. Помните, как вы заказали ровно десять самодельных шоколадных конфеток с вишневым сиропом, и весь вечер бросали в мраморный камин списки пропавших людей? Скажите, вот именно тогда вы догадались о своей печени? Когда отправились на рыночную площадь, чтобы поужинать свежими морскими гребешками. Я всегда спрашивал себя, к чему морские гребешки? Ну, где же мать их осетрина со слезой?! Вот если бы я бывал на вашем месте, употреблял бы только это, минуя всякого рода кокаиновые закуски.