Звездочет поневоле

«Шуга!», – душевно приветствуя, окликнул «Вешайтесь Все» пойманного им Сахарного, отчего Шуга неожиданно для окружающих испугался, только прекратив подавать милостыню.

«Я встречаю тебя, когда мне пора уходить, я, признаться, уже и не помню, с чего началась эта загадочная последовательность. Открой тайну, почему? Сколько можно? Я ждал тебя к одиннадцати, но уже как двенадцать минут двенадцатого. Ничего не говори мне. У тебя есть просьбы?»

– Не знаю, возможно, ли это… просьба есть, – начиная издалека, Сахарный неизбежно стеснялся. – Навещая Писанину, я пришел к заключению… Я знаю, что его возвращенье невозможно, но мы могли бы использовать частицы его повести в виде ненавязчивой колонки вроде «Будни Писанины». Или, скажем, он бы констатировал продумывание своих сюжетов, скажем творческие муки, плюс ссылки на настоящие события… – Говоря все это, Шуга совершенно о себе забыл, да и о том, о ком говорил, в ту минуту все так же смутно помнил. Его тело совершенно ничего не ощущало, казалось, над ним совершается казнь, да и сам разговор он нашел для себя неудобным, непрактичным, портящим хорошую возможность.

– Страстная пятница! Скорее праздник луны на носу у распятого Эйнштейна сбудется, – неоспоримо заключил «Вешайтесь Все». – Решение принято единогласно. Писанине, как абсолютно невменяемой персоне, разве что открытку от всех нас отправить разрешается, а работать с ним большие риски.

Шуга покачал головой, разбирая законодателя, будто крышу для корабля, от этой пустыни день пыльный, под ногами гадкая соль и это все серьезное противоречие. «Элегия», – подумал Шуга. И они бегло расстались.

К вечеру от нелюбви к себе Шуга довольно грубо просил переставить горшок с лимонным деревцем, пытаясь подобрать наиболее подходящий ему угол – бренно метался посреди запущенного ключевого пространства. Затем нервно взвыл, порычав что-то невнятное, намекая на то, чтобы вообще унесли. Неожиданно задумавшись о бытии, Шуга резко остановил ситуацию, заметив командным тоном, что уж как лет двадцать так горшки никто не переставляет, и попросил немедля оставить в покое лимонное деревце. От лишних свидетелей и тщетных стараний горшок неожиданно треснул, неудачно развалившись на части, и все, кто мог, старательно убирал землю, фотографируя инцидент, – посмеивался. После шести отойдя от болезненных предрассудков, Шуга осмелился растоптать Ключа, решительно настроившись на победу, он бросил все и запросил ключевой аудиенции.

– Еще бы! – Ключ развел руками, встречая гостя. – Устраивайся как можно ближе ко мне – поудобней, я рад твоему визиту.

– А я, знаете ли, не очень. Не нравится мне то, что сейчас происходит, не нравится мне, когда меня обманывают.

– Обманывают? – честно изумился Ключ, всем своим смыслом прильнувшись к Сахарному. – Шуга, это плохие люди. Давай их накажем.

– Ключ… – начал он, крепко схватившись за вероятные сужденья. – Я недостоин своей работы. И вообще, каюсь над своим безразличием.

– Это все метель. Мне самому нелегко. Уж как месяц мне все противно, – поспешил Ключ, жестом отрубая свою голову.

– Я хотел бы высказать свое мнение…

– Не сметь! – разрубил толстяк, все более разводя руками. – Я недовольных не слушаю. Так звучит мое ключевое правило. Признаюсь, что мне порой кажется, что тобой овладел бессмысленный страх. Ты не веришь в завтрашний день? Или же ты настолько нам неблагодарен?

– Я всего лишь хотел разъяснить мое впечатление, я уже давно живу действиями, основывающимися на тонких значениях, которых нельзя взять или потрогать, ибо они воспринимаются и ощущаются интуитивно. Я говорю тебе о предсказаниях, – на что Ключ ошпаренно возжелал покрутить в области виска, с любовью припоминая свое последнее чаепитие с кокаином, однако, искусственно остановившись, перебился памятью любимых ягодичных мышц.

– Шуга, если тебе нужен психолог, у меня имеется номер одного натасканного чудака. Это несложно, просто ложишься и расслабляешься. Ты работаешь с нами, а значит, ты часть нашего нержавеющего механизма. То есть или с нами, или вообще ни с кем. Не забыл ли ты о нашем договоре? Не забыл ли ты, с чего все началось? Скажи, разве я лишаю тебя земных наслаждений? Если ты нуждаешься в чем-то, ты только скажи, хочешь куда-то поехать, пожалуйста. Шуга, мы с тобой…

– Что? Следом соберетесь? Да, уж решительности вам не занимать, – вздыхая, встрепенулся Сахарный. – Замок уж исхудал от зубчатого силуэта, вы, Ключ, такой неуступчивый по – медному, а от себя самого, уверен что, на поворотах тошно делается, – с угрозой упредил Сахарный, погружаясь в холодный жест.

– Пожалуй, стану платить тебе больше. Скорей всего, дело в деньгах. Видишь, я бескорыстен и либерален по отношению к тебе.

Последнее Ключ слегка прошептал, и внезапное недоумение так и зависло над ними, озираясь в расстановке дальнейшего. Шуга забыл, что хотел сформулировать, и в ответ Ключ поэтично расслабился.

– Скажи мне, что за мысли в твоей голове, кто осмелился надоумить тебя до измены, – своим частым дыханием Ключ изрезал слух собеседника, вцепившись в возможности его рта.

– Тебя сложно разрушить – ты отличный боец, и я, признаться, боюсь твоего мнения, Шуга. Спрячь его хорошенько, по-доброму. Сейф, что ль, обживи. Будь здесь со мной, не лишай меня надежности и спокойствия.

– Надежность – это миф, лишенный постоянства правды. Увы, не имею нужных для этого способностей, оттого не решусь стать источником лживой сказки.

– Куда тебя уносят твои рассуждения? Подумай, ждут ли тебя в том краю.

– Раньше подобных разговоров между нами не велось. Не является ли этот диалог отцом скорых божественных слухов?

– Слухов? – шепнув, Ключ испуганно замер.

– Я говорю тебе о том времени, когда был жив Антиквар.

– Признаешь, что ты отличный слуга? Шуга, именно поэтому я не могу отказаться от надуманного мной ранее. В моей жизни такие, как ты, встречались крайне редко, и даже для Андрея ты был роскошным подарком. А теперь давай отменим это разногласие, и все останется на своих местах. Ты с нами, как и прежде, без нас – тебя нет, но и мы не останемся перед тобой в долгу.

– Эта одежда мне мала… и покрой не четкий, – застонал Сахарный, приложив ладони ко лбу. Ему не нравилось это отвратительное соприкосновение в их общих с Ключом разногласиях. «Упертая скотина!» – подумал Сахарный, его ощущенья сводились к нулю, казалось ему, что это был последний ведущий шанс, пролагающий путь к предотвращению нарушения целостности. «Все ставлю на все». Они мирно расстались, пообещав держаться друг друга.

Импровизацию хранил свежий снег вместе с любовью к стихийным формам, только спускаясь с небес, волновался, заканчивая варианты своего неожиданного положения. К весне самый крепкий разложится. Это почти путь человеческий из чистого неба, на землю, а далее глубоко к корням, чтобы помочь другому прорасти.

«Я знаю, что ты делаешь каждый день, я знаю, чего ты боишься», – все больше, сильнее крутилось в голове осажденного. «Последний год был годом, исследовавшим падение чести. После смерти мне дали время подумать. Это редкий шанс. Это особо масштабно, это на редкость болезненно». Он вспомнил божье утро, то самое время, когда он вернулся к себе, тогда он еще мало что знал о том, что с ним произошло. Тогда он еще смутно представлял свою дальнейшую жизнь. В его настоящей жизни поселилось сотни украденных вещей, стянутых из его прошлого мира. Это излишняя непредсказуемость срубает с корнями. Человеку, проводящему все дни в шелковом замусоленном кресле, под задернутыми шторами, средь комнатного мрака было излишне тяжко. Сердечность, сопровождающаяся нездоровой опухлостью, тяжелым почернением вокруг глаз, разрушала его, не давая ему передохнуть. Он задыхался при звуках, постукивая кистью рук. Изнеможенное тело уже давно отказывало ему на просьбу передвигаться. Уж как десятый месяц выглянул со дня его возвращенья в жилище, а то все не ведало рук чистоплотных фей. Были еще обманные звонки, неизвестным ему голоском спрашивающие явно не хозяина этой квартиры. Он пролил чернила на стол, пытаясь ответить на входящий звонок, спотыкнулся и, блаженно перепачкавшись, перевернул застой на своих темных полках, заставив пошатнуться всю неподвижность предметов, а именно с треском разбиться хорошим вещам. Грусть овладела им. «Горные вишни в цвету», – шептал в нерабочей ванной розовый кафель, изредка вытягивая сквозняком тонкое «У», он грезил лица в каждом квадрате, и самый последний произносил: «Норикиё», потным пальцем в иллюзорном огне пытался прижечь говорящего губы, но те исчезали, как и его сломленная память, и он забывался на долгие часы. «Как ваше имя? – плутовал нежный голос. – Выздоравливает ли оно? „У“ нет, я звоню не туда!», – голос дико смеется, усугубляя его владение разумом. Шесть минут капает кран, на шестой минуте замирает, отпуская остановку в вечность. Все ручки обмотаны желтеющей марлей, все краны перекрыты надежно до плотности поворота, на трубах узелок из ниток, он считывает информацию возможного проникновения. Шесть минут, и вода снова летит вниз. Неправда – владеющая его головой царила в каждой непознанной клетке, он разрушался без всякой надежды, ощущая свой первый закат, но все же веря в возмездие дней. «Истомляешь себя? Беглец влажности. Я здесь. Кто? Твоя гнилость». Он прячет лоб под ладонью, несдержанно дышит. Шумит, раскидывая трепет. Вдруг затихает… Кончен день, и он ложится спать. Все безызвестно, все под замком неизвестного.