Страница 98 из 104
— А он какой?
— Несчастный. — Я отвечаю не задумываясь и сам удивляюсь ответу. Дед бы обиделся, точно…
— Почему? — спрашивает Софка.
— Да ты представь, ему всю жизнь сломали! Из него монах, как из меня гном подземельный.
Софи хмурится:
— Серенький, а вдруг он все равно не захочет?
— По крайней мере, у него будет выбор.
Какое-то время мы едем молча. Мой гнедой нежно перефыркивается с Ласточкой, Софка вертит головой, хотя, как по мне, глазеть не на что. Голые деревья, голые поля… мрачно, сыро, скучно. Навязанная Карелом охрана нам не мешает: четверо едут на двадцать шагов впереди, еще шестеро — на двадцать позади. Пока Софи молчит, я думаю об отце. Правильно, что мы уехали из Корварены именно сейчас. Я не смог бы спокойно встретиться взглядом с его убийцей. Политика, будь она неладна…
— Серенький, а море, оно какое?
Незваная тоска накрывает меня.
— Оно похоже на степь перед рассветом. Только запах другой. Такой, знаешь… затхлый и свежий одновременно.
— Так не бывает. — Софка смешно морщит нос. — Серенький, ты опять меня дуришь!
— А еще там волны, — говорю я.
— Я знаю, что в море волны, — надменно сообщает Софи.
— Они шумят. Иногда тихо, а иногда так, что перекрикивать приходится. И птицы там тоже другие. Но все равно оно похоже на степь.
— Ой, Серенький, дуришь…
— Тогда подожди, пока доедем.
— А скоро?
Я слушаю Софкин голос — голос у нее не изменился, как был детский, так и есть; но сама она повзрослела. Невеста, надо же! А Карел-то, Карел… Вот не ожидал от него такой прыти! Раз-два, и окрутил…
— Серенький! — Софи дергает меня за рукав. — Так скоро доедем?
— Скоро. Наверное.
От Карела и Софи мысли мои снова перекидываются на дом. Мне трудно поверить, что у нас с Софкой нет больше отца, что сразу, в одну недобрую ночь, погибло столько людей, которых я знал… с которыми вырос, которых любил. Мне кажется, без них и Славышть не будет Славыштью.
— Серенький, а Готвянь, она красивая?
— Тебе понравится.
— Карел сказал, что подарит ее мне.
— Что-о?!
Женишок, прах его побери…
— Он сказал, что так будет правильно. Потому что это был бы мамочкин город, если бы мамочка не вышла за папочку. — Софи вдруг замолкает, кривит губы, и теперь уже я беру ее за руку. Сестренка сглатывает, сопит носом. Она не любит плакать при посторонних — и не простит себе, если разревется в дороге.
— Тебе там понравится, — повторяю я.
Софи вздыхает — и продолжает свою болтовню:
— А еще он сказал, что будет просить нашего деда, чтобы он управлял там… ну, как бы за меня. А я думаю, вдруг дед не согласится? Что мне тогда делать?
— Карел пускай думает, — ехидно предлагаю я. — А то — ишь, хорошо устроился! Свалил головную боль на невесту! Ему-то, понимаешь, Готвянь и даром не нужна, только тяжелые воспоминания от нее, и все такое…
— Почему?
— Есть почему… — Я вспоминаю больные глаза Карела… хриплый смех… бессонную ночь, безобразную попойку на полпути в Корварену, зычные голоса герольдов. — Уж поверь, Софка, есть…
…И вот уже видны впереди острые крыши, и белеет в ранних сумерках городская стена… Филипп, командир нашей охраны, придерживает коня, интересуется:
— Что дальше, Серж?
— Обитель знаешь? — спрашиваю я.
— Чего ж не знать.
— Как лучше — сразу туда или с утра?
— Серж, с королевской грамотой ты можешь ввалиться туда хоть посреди ночи, — скалится Филипп.
Ох, сомневаюсь, думаю я. А если и так… Это Лютый об церковь ноги вытирал, а Карелу отношения портить ни к чему!
Вопрос решает Софи.
— Едем сразу, — решительно командует моя повзрослевшая сестренка. — Серенький, чурбан ты дубовый, ты ведь сам говорил, что деду там плохо!
Филипп согласно бурчит, мы пришпориваем коней… Эх, Готвянь! Мы огибаем город снаружи, вдоль стены, но сердце мое колотится даже от этих острых, ощетинившихся флюгерами крыш над белой крепостной стеной… от слышимого уже шума волн, от долетающего с ветром запаха, бодрого, свежего и затхлого одновременно…
Ворота обители распахнуты. Гостей здесь встречают на удивление бестревожно; и как только при таких-то порядках обитель до сих пор не захватили какие-нибудь пираты… Молодые послушники уводят коней, нас приглашают в гостевую трапезную: Софку на женскую половину, остальных — на мужскую.
— Кто у вас главный здесь? — спрашиваю я.
— Отец Исидор вряд ли примет вас.
— Скажите ему, что у меня предписание от короля Карела.
Имя короля монашка не пугает.
— Хорошо, — спокойно отвечает он. — Я передам отцу Исидору вашу просьбу о встрече. Пока же извольте поесть и отдохнуть с дороги.
Кормят скудно: хлеб, вареная рыба, слабенькое вино. Рыба, правда, вкусная. После ужина нас разводят по гостевым комнатам… хотя «комнаты» — слишком роскошное слово для таких тесных закутков. Я сажусь на жесткую койку, приваливаюсь к стене. Закрываю глаза. Я тоже, как Софка, не люблю плакать на людях. Но беда в том, что двери здесь не запираются…
— Вы просили о встрече с отцом Исидором?
— Да. — Я растираю ладонями лицо, встаю.
— Идемте.
Мы проходим через двор, и я невольно замедляю шаг, вслушиваясь в рокот прибоя. Каково это — быть запертым рядом с морем, видеть каждый день простор без края — и возвращаться в тесные стены? Я бы не смог. Никакая клятва не удержала бы меня… Нет, я бы просто не дал такой клятвы. Ох, дед…
Отец Исидор еще не стар, но по-стариковски щурится и моргает, и свет в его кабинете мягкий, приглушенный.
— О чем ты хотел говорить, сын мой?
— Об одном из ваших монахов, светлейший отец. О том, что был направлен сюда именным королевским указом восемнадцать лет назад. Король Карел дает ему право покинуть стены обители. Если, конечно, он того пожелает. Вот предписание. — Я протягиваю отцу Исидору завязанный бело-фиолетовой лентой свиток.
Он не спешит читать. Отвечает неторопливым, тягучим голосом:
— Монах нашей обители не может вернуться в мир. Таков наш устав, сын мой.
— Но он может покинуть обитель, оставаясь человеком Господа, — возражаю я, припомнив наставления отца Готфрида. С аббатом Карелу повезло, я не встречал еще человека, способного так точно предвидеть острые точки переговоров… Что же там в Корварене? Не отвлекайся, Серый, одергиваю себя, в Корварене свои переговоры, а у тебя здесь свои.
А голос отца Исидора все тянется, обволакивает, убаюкивает…
— На это нужно особое соизволение, сын мой.
Серый, да встряхнись же!
— Оно есть, светлейший отец. В королевское предписание вложено решение Святого Суда, и оно заверено по всем правилам.
Отец Исидор неторопливо разворачивает свиток. Кивает задумчиво.
— Брат Покаяние, вот как… Хорошо, сын мой, я поговорю с ним.
— Я сам поговорю, светлейший отец. И если можно, прямо сейчас.
Отец Исидор хмурится… Похоже, я малость пережал.
— К чему такая спешка? Наша братия уже окончила вечерние труды, и сношения с миром прерваны до утра.
— Светлейший отец, я прошу вас сделать исключение.
— Чего ради? — Отец Исидор откидывается на спинку жесткого кресла и складывает руки на груди. — Скажи, сын мой, неужели молодой король намерен повторять ошибки своего отца? Я был о нем лучшего мнения. Здесь дом Господень, сын мой, и обитатели его служат Господу. Ты привез предписание — хорошо. Но больше тебе нечего здесь делать. Брат Покаяние способен принять решение и без твоей помощи.
А, будь он неладен! Надо было к Олли ехать и говорить с дедом там…
— Светлейший, — тихо говорю я, — недавно ко мне пришли плохие вести. У меня погиб отец.
— Соболезную, — приподнимает бровь отец Исидор.
— Тем дороже для меня возможность обрести деда. Понимаете, отец Исидор, временами мне не хватает поддержки, совета… пусть даже нарекания.
— Того, что может дать Церковь, — подсказывает отец Исидор.