Страница 47 из 48
Но прежде чем она успела полностью захлестнуть «Бродягу», Мышелов и некоторые другие из его экипажа, вцепившиеся кто в поручни, кто в мачты, успели, взлетев на несколько мгновений вверх на гребне волны, увидеть, как из самой середины бывшего водоворота ударило в небеса что-то вроде черной радуги (или вроде тонкого, изогнутого водяного смерча, как утверждали впоследствии некоторые), пробив дыру в темных небесах, через которую и унеслось навсегда нечто безумное и могущественное из разума людей, из их жизни и из всего Невона.
А потом Мышелов и вся его команда, включая женщин, заняты были только спасением «Бродяги» и самих себя в обезумевшем океане, над коим бесился ветер, сменивший вдруг направление и задувший с запада, неся с собою черный дым Мрачного. Вокруг вели ту же битву и все остальные корабли, пока великое волнение, взбаламутившее море на участке в несколько квадратных лиг, постепенно не улеглось. Тогда верткие рыбачьи лодки и одномачтовики (а также «Бродяга» и «Морской Ястреб») смогли лечь на юго-западный курс против ветра и медленно двинуться к Соленой Гавани. Мингольским же галерам с их квадратными парусами (сильное волнение мешало пустить в ход весла) оставалось только бежать подальше от протрезвившего их хаоса и от этого страшного острова, черный дым которого еще долго преследовал их и несчастных вымокших жеребцов. Несколько галер, должно быть, затонуло, ибо «Бродяга» подобрал в море парочку минголов, и эти бедолаги, которых, возможно, просто смыло за борт, выглядели до того жалкими, что трудно было видеть в них врагов. Урф, безмятежно улыбаясь, принес им позднее, когда западный ветер расчистил небо, горячей похлебки. (Что касается ветров, то западный, когда все кончилось, сменился на южный, задувая вдоль восточного побережья Льдистого, а восточный ветер стал северным и двинулся вдоль западного побережья, из-за чего промежуточный штормовой пояс закрутился по часовой стрелке, вызвав в Гибельных землях ужасающие смерчи.).
В тот миг, когда Мышелов метнул из пращи усмиритель с угольком, Фафхрд стоял на обращенной к морю земляной стене Холодной Гавани, глядя на приближавшийся к берегу флот идущих против солнца минголов, и размахивал мечом. Сие было не просто знаком вызова, но частью тщательно продуманной демонстрации сил в надежде устрашить минголов, хотя про себя Фафхрд считал, что надежда эта весьма слаба. Три мингольских рейдера, еще до этого бежавшие с побережья, отчего-то не стали останавливаться и поджидать свой флот, хотя не могли не видеть парусов, и, насколько можно было видеть, уплыли на юг. Фафхрда это заставило задуматься, не напугало ли минголов на острове что-то такое, с чем они не желали столкнуться снова, даже при поддержке всего своего войска. Тут он припомнил, какие отчаянные крики они издавали, когда вояки Гронигера, взойдя на холм, появились в их поле зрения. Афрейт уже призналась Фафхрду, что ее земляки стали казаться ей по пути сюда какими-то чудовищами и как будто увеличились в размерах, да и Фафхрду, честно говоря, показалось то же самое. И если им обоим так показалось, то, какое, интересно, впечатление могли произвести островитяне на минголов?
Так они поразмыслили вдвоем, Фафхрд и Афрейт, кое-что надумали и принялись отдавать приказы (дополняя их по мере надобности то угрозами, то лестью), и в результате выстроили освободительные силы Гронигера в одну длинную линию, расставив потрясающих оружием островитян на расстоянии двадцати шагов друг от друга, и этот строй начинался высоко на леднике, проходил вдоль валов поселка и заканчивался почти в лиге к югу от него. Между рыбаками там и сям разместили защитников Холодной Гавани (тоже островитян, но не похожих на чудовищ) и берсерков Фафхрда, дабы придать строю видимость огромного войска, а заодно и удерживать на постах жителей Соленой Гавани, ибо они, словно роботы, по-прежнему порывались маршировать дальше. В самой середине широкого вала Холодной Гавани установили носилки Одина, поставив над ними углом, как в Гибельных землях, виселицу, по бокам их в некотором отдалении разместились Гронигер и еще один пиковладелец, а вокруг встали Фафхрд, Афрейт и три девочки, нацепившие свои красные плащи на грабли и размахивавшие ими, как флагами. (Для пущего эффекта, так им сказал Фафхрд, и девочки очень старались.) Афрейт одолжила у кого-то, копье, а Фафхрд размахивал то мечом, то концами пяти петель, как бы грозя подходившим к гавани мингольским кораблям. Гронигер и все остальные островитяне скандировали марш Гейл (или Одина): «Смерть! Убей мингола! Смерть! Умри героем!»
И тут (как раз в тот момент, когда, как уже было сказано, Мышелов на другой стороне Льдистого метнул в водоворот свой усмиритель) всех их захлестнули, трепля красные флаги, смерчи с юга, предвещавшие перемену ветра, небеса потемнели и зарокотала Адова гора, начавшая извергаться одновременно с Мрачным. Море взволновалось, и под натиском громадных камней, сыпавшихся с Адовой горы в ритме песни «Смерть! Смерть!», волны его устремились на север. И флот идущих против солнца минголов отступил в море, гонимый ветром, который дул теперь с берега, – прочь, подальше от этого страшного пылающего острова, который охраняла стена великанов ростом выше деревьев и силы всех четырех стихий. И за ними черной завесой потянулся дым Адовой горы.
Но прежде, чем это случилось, а именно в тот самый миг, когда за сто лиг к востоку выстрелила в небо из центра водоворота не то черная радуга, не то водяной смерч, носилки Одина начали вдруг трястись и подпрыгивать, а тяжелая виселица стала приподниматься, покачиваясь, подобно игле компаса, которую притягивал расположенный где-то в небе магнит. Афрейт увидела, что левая рука Фафхрда на глазах у нее чернеет, и закричала. Неодолимая сила вдруг вздернула его руку кверху, и Фафхрд взревел от внезапной боли, когда сплетенные Мэй и украшенные цветочками петли безжалостно затянулись на запястье и, подобно стальной проволоке, стали врезаться все глубже и глубже меж косточками кисти и предплечья, разрывая хрящи, сухожилия и мягкие ткани Затем занавески носилок поднялись вертикально, виселица, вибрируя, встала на один из концов. Что-то черное и мерцающее выстрелило внезапно в небо, проделав дыру в облаках, и вслед за ним полетели все пять петель, прихватив с собою отрезанную руку Фафхрда.
После чего занавески упали на место, виселица с грохотом рухнула с вала, и Фафхрд, оцепенев, уставился на истекавший кровью обрубок. Афрейт же, совладав со своим ужасом, стиснула этот обрубок пальцами, пережимая кровеносные сосуды, и приказала Мэй, стоявшей ближе всех, взять нож и отрезать для перевязки лоскут от ее белого платьица. Девочка быстро исполнила приказание, и Афрейт, остановив поток крови, ловко перевязала рану, Фафхрд же взирал на это, пребывая все в том же оцепенении. Потом он пробормотал:
– Голова за голову, сказала она, и рука за руку, – на что Афрейт резко ответила:
– Лучше рука, чем голова.., или пять голов.
Кхахкт с силой ударил по стене своей тесной сферы из черного льда и в ярости попытался соскрести с карты Льдистый остров. Затем, зажав меж двух черных ороговелых ладоней фигурки, изображавшие Фафхрда, Мышелова и прочих, он злобно принялся искать те, что представляли двух назойливых богов – но эти фигурки исчезли бесследно. Тем временем изувеченный принц Фарумфар в далекой Звездной Пристани уснул спокойным сном, зная, что отомщен.
Через два месяца после вышеописанных событий Афрейт устроила в своем приземистом, фиолетового цвета домике на северной окраине Соленой Гавани скромный обед из рыбных блюд, на каковой были приглашены Гронигер, Скор, Пшаури, Рилл, старик Урф и, конечно же, Сиф, Серый Мышелов и Фафхрд – большее число народу за ее столом просто не поместилось бы. Поводом послужило назначенное на следующий день отплытие на «Морском Ястребе» Мышелова со Скором, минголами, Миккиду и еще тройкой воров в Но-Омбрульск с товарами на продажу, частью купленными, частью накопленными Сиф и самим Мышеловом. Они с Фафхрдом весьма нуждались в деньгах, чтобы оплатить ремонт своих кораблей и рассчитаться с экипажами, да и обе леди были нисколько не богаче, оставаясь в не просчитанном еще долгу перед Советом – членства в коем их, впрочем, пока еще никто не лишил. Фафхрду не пришлось далеко идти, чтобы попасть на пиршество, ибо он, оправляясь после увечья, проживал у Афрейт – а Мышелов гостил у Сиф и вовсе без какой бы то ни было уважительной причины. Жители острова, довольно строгие на этот счет, косились на них, конечно, но все четыре нарушителя приличий стойко игнорировали эти косые взгляды.