Большое время

12. БОЛЬШИЕ ВОЗМОЖНОСТИ

Сейчас ноша не так тяжела. Если бы только

не добавившийся вес ошибок прошлого и опасений

за будущее.

Мне осталось только узнать, как закрывать

парадную дверь, ведущую в будущее и черный ход в

прошлое, а потом обустроиться в своем настоящем.

Никто не рассмеялся в ответ на эксцентричный сарказм Эриха, и все же я подумала, что конечно, он поганец, этот истеричный седой коротышка, но в чем-то он прав — Лили сейчас здорово повезло, и она желает преподнести нам это блюдо на тарелочке, но ведь любовь так не готовят и не сервируют.

Относительно Хранителя она в общем-то высказала неплохие мысли, особенно в том, что касалось девушек-призраков, которые в принципе могли бы сделать интроверсию — это по крайней мере объяснило бы, почему не было никакого сигнала, всей этой ерунды из инструкции насчет мигающих огоньков. И если что-то исчезает без движения, то это действительно может не привлечь к себе внимания. Похоже, что и все остальные над этим призадумались, потому что никто не отреагировал на злобную эскападу Эриха.

Однако я так и не могла представить себе, хотя старалась изо всех сил, куда же можно спрятаться в этом сером мешке Пустоты. Я снова начала задавать себе всякие вопросы, и под конец решила: «Давай-ка, Грета, жить своим умом. Надеяться можно только на себя».

— Самое ужасное в жизни Демона — это то, что все Время находится в твоем распоряжении, — говорила Лили с улыбкой. — Ты не можешь закрыть черный ход во вчера или парадную дверь в будущее и просто жить своим настоящим. Но сейчас это сделано для нас: Дверь закрыта, и нам не придется больше перелицовывать свое прошлое или будущее. Ни Пауки, ни Змеи никогда не смогут найти нас; разве приходилось кому-нибудь слышать о Станции, которую нашли после того, как она пропала? И вот что говорили мне знающие люди. Интроверсия — это конец в том, что касается тех, кто находится снаружи. Так что нам не угрожают ни Пауки, ни Змеи, нам не нужно снова быть чьими-то рабами или врагами, и у нас есть Станция, на которой мы можем жить в новой жизни, Станция, полностью приспособленная для нас.

Она сделала паузу.

— Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду? Мне это объяснили Сидней, Бургард и доктор Пешков. Станция — это самообеспечивающийся аквариум, как и космос. Никому не ведомо, сколь долго в Большом Времени она использовалась, причем на нее не завозили ни крошки новых материалов — только предметы роскоши и людей — и не выбрасывали ничего после использования. Никому не известно, сколько еще веков она сможет поддерживать жизнеобеспечение. Я никогда не слышала, чтобы Малый Хранитель мог испортиться. У нас есть будущее, мы в безопасности, насколько это вообще возможно. И у нас есть Станция, на которой мы можем жить все вместе.

Понимаете, она была чертовски права, и я осознала, что все это время в глубине души у меня зрело убеждение, что мы или отравимся чем-то, если немедленно не откроем Дверь — или еще что-нибудь стрясется. А уж я-то должна была знать, потому что мне пришлось целых сто снов провести на Станции без Двери, отсиживаясь в «лисьей норе». Мы были вынуждены тогда переключиться на замкнутый цикл жизнеобеспечения — и все было нормально.

Ну а потом — так уж устроены мои мозги — я попыталась представить себе последствия нашей совместной жизни, самих по себе, как говорила Лили.

Перво-наперво я начала разбивать всех на пары — ничего не могла с собой поделать. Посмотрим: четыре женщины, шесть мужчин и два внеземлянина. «Грета, — сказала я себе, — ты явно станешь мисс Полли Андрой. Мы будем выпускать ежедневную газету и организуем школу народных танцев, бар будем открывать только по вечерам, а Брюса заставим писать историю Станции в стихах». Я даже подумала, хотя это была вообще уже совершенная чушь, насчет школы и детей. Интересно, какие они были бы у Сидди или моего маленького коменданта. «Не подходите близко к Пустоте, малыши». Конечно, хуже всего пришлось бы двум внеземлянам, но Севенси по крайней мере не так уж сильно отличался от нас, а умники-генетики, говорят, добились потрясающих успехов; Мод, должно быть, об этом кое-что знает, и в Хирургии есть всякие удивительные штуковины, и когда Док протрезвеет… Топочут маленькие копытца…

— Мой любимый говорил вам о призыве к миру, который мы можем отправить в космос, — продолжила Лили, — и положить конец Большим Переменам, и исцелить все раны, которые мы нанесли Малому Времени.

Я глянула на Брюса. Его лицо было застывшим и напряженным, как случается даже с лучшими из мужчин, когда девушки начинают толковать об их мужских делах, и не знаю почему, но я сказала себе: «Она же его на кресте распинает, она его пришпиливает к той его идее. У женщин такое случается, даже когда в этом и нет особого смысла, как, скажем, сейчас».

— Это была прекрасная мысль, — продолжала тем временем Лили, — но сейчас мы не можем ни принимать, ни отправлять посланий, и мне кажется, что в нынешнем положении любая миротворческая попытка запоздала. Космос слишком запутался из-за перемен, они зашли слишком далеко. Он растворится, иссякнет, не оставив за собой и обломков. Мы — уцелевшие после кораблекрушения. В наши руки перешла эстафетная палочка — факел жизни. Быть может, мы — это все, что осталось от космоса; вы не подумали, что Ветры Перемен утихли оттого, что иссяк их источник? Может быть, мы никогда не достигнем иного космоса, может быть, мы будем вечно дрейфовать в Пустоте, но разве кто-нибудь из нас испытывал на себе, что такое интроверсия? Кто знает, что мы можем, а чего не можем делать? Мы — семя, из которого вырастет новое будущее. Быть может, все обреченные вселенные рассеивают вокруг себя семена, подобные этому? Это семя, это эмбрион, и пусть он растет.

Она бросила быстрый взгляд на Брюса, а затем на Сида и процитировала: «Идемте, друзья, никогда не поздно искать новый мир».

Я стиснула руку Сида и начала было что-то ему говорить, но он явно был сейчас далеко от меня; он слушал, как Лили цитирует Теннисона, глаза завороженно следили за ней, рот открыт, как будто он надеялся что-нибудь проглотить — ох, Сидди!