Ночь – мой дом

СТРАШНАЯ СМЕРТЬ ПОЛИЦЕЙСКИХ. БОЙНЯ В ЗАПАДНОМ МАССАЧУСЕТСЕ

В двух мужчинах, которых Джо нашел в пруду, опознали Дональда Белински и Вирджила Ортена. У обоих остались вдовы. У Ортена — еще и двое детей. Рассмотрев их фотографии, Джо пришел к выводу, что Ортен сидел за рулем, а Белински лежал в воде с поднятой в указующем жесте рукой.

Он-то знал, почему они погибли: просто их коллеге хватило глупости палить из долбаного «томпсона» прямо из окна машины, подпрыгивающей на неровной земле. Он это знал. Он знал и то, что он — термит из притчи Хики и что Дональд и Вирджил никогда бы не оказались на этом поле, если бы он вместе с братьями Бартоло не приехал в их маленький городок, чтобы ограбить один из здешних маленьких банков.

Третий мертвый коп, Джейкоб Зоуб, был патрульным, который велел остановиться машине, шедшей вдоль опушки леса Октобер-маунтин. Ему выстрелили в живот, а когда он согнулся пополам, ему прострелили темя, что его и прикончило. Удирая, убийца (или убийцы) переехал ему лодыжку, расщепив кость пополам.

Судя по всему, стрелял Дион. Так он всегда дрался: бил парня в живот, а потом, когда тот согнется, обрабатывал голову, пока бедняга не падал, прося пощады. Насколько Джо знал, Дион никогда еще никого не убивал, но несколько раз бывал к этому близок, к тому же он терпеть не мог копов.

Следователи пока не сумели установить личности преступников — по крайней мере, публично об этом не заявляли. Одного из подозреваемых описывали как человека «тяжеловесного сложения», другого — как человека «с иностранным происхождением и запахом», а третьему (видимо, тоже иностранцу) успели выстрелить в лицо. Джо сверился со своим отражением в зеркале заднего вида. Он решил, что, строго-то говоря, это правда: мочка уха прилегает к лицу. В его случае — прилегала.

Хотя их имена оставались неизвестными, специальный художник, работавший при Питсфилдском управлении полиции, сделал по описаниям наброски. Так что большинство газет помещали на первой полосе фотографии трех убитых полицейских, а над ними — рисованные портреты Диона, Пабло и Джо. При этом Дион и Пабло выглядели более мордатыми, чем в жизни, а Джо подумал, что следовало бы спросить у Эммы, действительно ли у него такое тощее и по-волчьи заостренное лицо, но вообще сходство было разительное.

Объявили розыск по четырем штатам. Связались с ФБР, и сообщалось, что оно подключится к поискам.

Его отец наверняка уже видел газеты. Его отец, заместитель суперинтенданта Бостонского управления полиции.

Теперь его сын — соучастник убийства легавых.

С тех пор как два года назад умерла мать Джо, отец работал до изнеможения по шесть дней в неделю. Теперь, когда объявлена облава на его собственного сына, ему наверняка придется притащить в служебный кабинет раскладушку, и очень может быть, что он не вернется домой, пока дело не закроют.

Их семья жила в четырехэтажном доме с террасой, который стоял в сплошном ряду таких же домов, примыкая к ним торцовыми стенами. Это было внушительное строение — из красного кирпича, с выступающей средней частью, у окон комнат, выходивших на улицу, гордо выгибали спинки приоконные диванчики. Это был дом с лестницами красного дерева, раздвижными дверями, паркетом, шестью спальнями, двумя ванными (обе — с водопроводом и канализацией), со столовой, размерами напоминавшей зал в каком-нибудь английском замке.

Когда одна женщина спросила Джо, как это он вырос в таком замечательном доме, в такой приличной семье, а все-таки стал гангстером, Джо ответил, что, во-первых, он не гангстер, просто живет вне закона, а во-вторых, вырос не в замечательном доме, а в замечательном здании.

Джо пробрался в отцовский дом. С кухонного телефона позвонил Гулдам, но никто не взял трубку. В сумке, которую он принес с собой, находилось шестьдесят две тысячи долларов. Даже трети, которая останется после дележа, любому бережливому и благоразумному человеку хватит на десять, а то и пятнадцать лет. Джо не отличался бережливостью, поэтому прикинул, что ему этого — года на четыре. Впрочем, в бегах эти деньги уйдут года за полтора. А к тому времени он что-нибудь придумает. Ему всегда это хорошо удавалось — изобретать по ходу дела.

Ну, разумеется, зазвучал внутри его голос, подозрительно напоминающий голос старшего брата. Ведь пока у тебя отлично получалось.

Он позвонил в бутлегерский бар дядюшки Бобо, но тоже не добился ответа. Тут он вспомнил, что сегодня вечером Эмма собирается посетить церемонию открытия отеля «Статлер», начало — в шесть часов. Джо вынул из жилетного кармана часы: без десяти четыре.

Предстоит как-то убить два часа — в городе, который только и ждет, чтобы убить его.

Слишком большой промежуток, на улице его проводить нельзя. За это время они уже выяснят его имя и адрес, составят перечень всех его известных подельников и любимых мест. Установят наблюдение на всех железнодорожных и автобусных станциях, даже на пригородных. Не говоря уж о постах на всех без исключения дорогах.

Но это палка о двух концах. Заставы будут препятствовать проникновению в город, поскольку считается, что он еще за его пределами. Никто не предполагает, что он уже здесь и теперь намерен улизнуть из города. Никто не сможет этого предположить, ибо даже самый тупой преступник в мире не станет рисковать и возвращаться в единственный город, который может назвать родным, после того как он совершил самое крупное преступление из всех, какие случались в тамошних краях за последние пять-шесть лет.

А значит, он и есть самый тупой преступник на свете.

Или самый хитрый. Потому что они сейчас наверняка не ищут в одном-единственном месте — у себя под носом.

Во всяком случае, он уверял себя в этом.

Но он еще может сделать одно. Ему следовало проделать это еще в Питсфилде. Исчезнуть. Не через два часа, а прямо сейчас. Не ждать женщину, которая теперь может и запросто отказаться от побега с ним. Не ждать, а просто сбежать, в этой же рубашке, держа в руке сумку с деньгами. Ну да, все дороги под наблюдением. То же самое касается поездов и автобусов. И даже если удастся выбраться в фермерские угодья к югу или западу от города и украсть там лошадь, это не поможет, потому что он не умеет ездить верхом.

Остается море.

Ему понадобится судно, причем не какая-нибудь яхта и не обычная посудина контрабандистов, перевозящая ром, то есть не ялик и не скиф. Нет, нужна рыболовная шхуна, с ржавыми креплениями и потрепанным такелажем, с палубой, заваленной дырявыми ловушками на омаров. Что-нибудь, что стоит на якоре в Халле, или в Зеленой гавани, или в Глостере. Если он поднимется на борт к семи вечера, рыбак хватится ее, скорее всего, не раньше трех-четырех утра.

Значит, теперь он ворует у простых работяг. Докатился.

Впрочем, может быть, шхуна зарегистрирована. Если окажется, что нет, он выберет другую. Спишет адрес регистрации, а потом отправит владельцу достаточно денег, чтобы тот смог купить целых две шхуны или вообще бросить, на хрен, весь этот омаровый бизнес.

В голове мелькнуло, что такого рода намерения объясняют, почему деньги у него в карманах не задерживались. Казалось, иногда он похищает деньги в одном месте, чтобы тут же отправить их в другое. Но грабить ему нравилось, и проделывал он это ловко, и это было связано с другими вещами, которые он ловко проделывал: с бутлегерством или контрабандой рома, благодаря чему он научился управляться со всякого рода лодками. В июне прошлого года он гонял шхуну из богом забытой рыболовецкой деревушки в провинции Онтарио черед озеро Гурон прямиком в Бэй-Сити, штат Мичиган, а потом, в октябре, еще одну — из Джексонвилла в Балтимор. Прошлой зимой переправлял бочки с только что сделанным ромом через Мексиканский залив, из Сарагосы в Новый Орлеан, где спустил всю прибыль во французском квартале на развлечения, которые теперь мог припомнить лишь отрывочно.