Бен Гурион

«Мы открыли для себя Россию. Россию, которая бьется в огне мятежей и революционной тирании; страну глубоких противоречий и конфликтов, которая призывает весь мир к гражданской войне только для того, чтобы дать власть пролетариату и лишить своих трудящихся всех человеческих, гражданских И классовых прав; которая провозглашает коммунизм и отмену частной собственности, раздавая землю и хозяйства крестьянам. [Перераспределение земель и собственности существовали в России в период новой экономической политики (нэп), разработанной Лениным в 1921–1922 годах — Прим. авт.]. Это страна ослепительного света и непроницаемой тьмы; самые благородные порывы к свободе и справедливости среди отвратительной и нищей действительности; страна революции и спекуляции, коммунизма и нэпа, святых страданий и коррупции, протеста и взяточничества, высоких идеалов и материальных вознаграждений, новых ценностей и древней тирании, культа труда и поклонения золоту… Велика и сильна потребность мятежа — благородного бунта против лживости, обмана и лицемерия старого трухлявого мира, который разрушается от собственных грехов — мошенничества, злобы и наживы… Огромные препоны стоят на пути нового мира и нового общества. Кто кого?».

Несмотря на грустные размышления, Бен-Гурион продолжает поклоняться гению Ленина. Ленин был единственным иностранным политическим деятелем — неевреем, которому он адресовал восторженные дифирамбы. Вот как он описывает в своем дневнике «пророка русской революции»:

«Это великий человек Его проницательность позволяет ему видеть все как в чистом зеркале, не замутненном ни формулировками, ни афоризмами, ни риторикой, ни догматизмом… Его острый ум проникает в самые тайны существования, извлекая из глубины действительности доминирующие силы будущего… Он честен и открыт, верен своей идее, не знает компромиссов и снисходительности, преисполнен экстремизма и готовности на все ради достижения своей цели». В интересах революции он не пощадит ни одной невинной души — ни старика, ни младенца — этот гениальный тактик, знающий, когда надо отступить, чтобы подготовиться к новому штурму, он, не колеблясь, борется сегодня с тем, что защищал вчера… Он не сковывает себя догмами: голая правда, жестокая действительность и сила — вот его видение проблемы…».

Похоже, что самым большим желанием Бен-Гуриона «красного периода» было уподобиться Ленину, у которого он многому научился. В начале 1920 года он начинает носить модную в среде большевистских руководителей полувоенную форму: китель и брюки из толстой шерсти цвета хаки зимой и белого полотна летом.

Через несколько месяцев после возвращения в Палестину, весной 1924 года происходят события, которые окончательно рассеивают его иллюзии. В начале года польское правительство вводит в действие экономические меры против евреев, большинство которых копит деньги и распродает имущество с целью последующей иммиграции. Поскольку США строго ограничили приток иммигрантов в свою страну, люди морем отправляются в Палестину. Значительную часть новых иммигрантов составляют представители мелкой буржуазии — торговцы, ремесленники, портные. Они не были готовы к работе на земле, не стремились к ней и, что самое главное, сионистские идеалы были им безразличны. За период с 1924 по 1927 год число иммигрантов составило 65 000 человек, из которых лишь малое количество согласилось заниматься тяжелым физическим трудом.

Ни Бен-Гурион, ни его товарищи не восприняли всерьез иммигрантов среднего класса. Палестина испытывала жизненную необходимость в притоке новых поселенцев, а иммигранты-буржуа расселялись в городах, стремясь создать там экономические и социальные структуры, аналогичные тем, какие были в Польше. Они строят фабрики, открывают лавки и ремесленные цеха, устремляются в спекуляцию недвижимостью и земельной собственностью. Облик Тель-Авива и других городов преображается на глазах. Как грибы после дождя вырастают дома и здания, образуя улицы и кварталы; в срочном порядке насаждаются апельсиновые рощи, которые вскоре продаются, а затем перепродаются по стремительно растущим ценам. Все чаще и чаще на улицах появляются мужчины в костюме, при галстуке и в мягкой шляпе, варшавские и лодзинские франты заполоняют тротуары и кафе. Приток капиталов и свободное предпринимательство создают видимое благополучие и процветание. Вновь прибывшие иммигранты-буржуа спешат заявить о своей способности содействовать развитию страны и достижению целей и задач сионизма без крестьянских поселений, рабочих коммун и классовой борьбы. Появление новой политической силы доставляет огромное удовольствие значительной части руководителей мирового сионистского движения буржуазного происхождения, которые всегда опасались палестинских рабочих организаций.

Забыв о распространении рабочей коммуны по всей стране, социалистическое движение Палестины борется за собственное существование. Местные и зарубежные представители буржуазных классов со всех сторон атакуют рабочие партии, которые годами утверждали, что являются единственными носителями секрета создания и развития страны. Кажущиеся процветание и благополучие упрочивают доверие к сионистским партиям центристского и левого толка. Одним из первых в атаку на социалистические партии бросается Владимир Жаботинский, примеру которого вскоре следуют сионистские общества и федерации Европы, США, а затем и Палестины. Повторяя слова Жаботинского, они подвергают безжалостной критике экономические неудачи социалистического движения, доказывают, что большинство новых поселений нежизнеспособны, подчеркивают трудности, с которыми сталкиваются предприятия «Гистадрут». XIV и XV сессии конгресса сионистов постановляют создать наиболее выгодные условия для урбанизации, способствовать приезду иммигрантов, обладающих значительными личными капиталами, и препятствовать въезду в страну нищим оборванцам с тем, чтобы экономическое развитие Палестины основывалось на капиталистической основе. Это новое направление тут же получает название «доходного социализма» и провоцирует генерального секретаря «Гистадрут» на следующее высказывание:

«Мы боролись и будем бороться с теми, кто впадает в заблуждение, считая, что эта благородная и трудная задача — осуществление идей сионизма — может быть решена только посредством общества, основанного на выгоде; что можно творить «добрые дела», приведя в эту маленькую обнищавшую страну народ, лишенный родины. Если эта бредовая, ничем не подкрепленная идея существует, так это — пустое понятие, согласно которому в поисках выгоды можно было бы довести до добра это прибыльное дело, которое заключается в том, чтобы собрать воедино не знающий физического труда, рассеявшийся по всему свету народ и заселить им эту обездоленную землю».

Мрачные пророчества Бен-Гуриона вскоре сбываются. После двухлетней экспансии разражается жестокий экономический кризис, первыми жертвами которого становятся иммигранты новой водны. В 1926 году строительство остановлено, банкротства и безработица охватывают страну. Иммигранты-буржуа, не имевшие сионистской жилки, бегут из страны. В 1927 году численность покинувших Палестину евреев в два раза превышала число приехавших. «Буржуазия пришла, — писал Бен-Гурион, — и проиграла. Она проиграла потому, что хотела использовать в Палестине те же методы, которыми зарабатывали на жизнь евреи, жившие в диаспоре; она не поняла, что Палестина совсем другая, чем Польша».

Эти события заслуживали того, чтобы извлечь из них политические уроки. Теперь Бен-Гурион был убежден, что руководители сионистского движения «[поддерживали] идеалы сионизма, но [были] далеки от претворения их в жизнь, ограничиваясь большими или меньшими денежными взносами и не понимая, что для создания новой страны или нового государства одних денег недостаточно». Считая «упадок» сионизма проявлением фрустрации и горечи, охвативших руководителей социалистического движения в Палестине, он разработал дерзкий и честолюбивый замысел: спровоцировать революционный мятеж в самом сердце мирового сионизма и заставить последний распахнуть двери для новой иммиграции. Для этого было необходимо, чтобы палестинские трудящиеся при поддержке евреев всего мира упрочили свое политическое влияние. Так вырисовывалась новая цель: победить сионистское движение.