День совершенства

Молодой человек смотрел на них.

— Никому это не известно, — сказал он. — Есть разные теории. Дуроломы не могут решить, то ли их Бог их хранит, то ли Братство напугано их армией — бандой бездарных, спившихся подонков. Иммигранты думают, по крайней мере часть из них думает, что остров настолько разорен вырождением, что подвергать каждого процедурам было бы для Уни пустой тратой времени.

— А другие думают, — начал было Чип.

Молодой человек убрал фляжку под приборную панель. Сел на сиденье и повернулся к ним.

— Другие, — сказал он, — и я один из них, считают, что Уни просто использует остров и дуроломов и все подобные острова по всему миру.

— Использует? — удивился Чип, а Маттиола спросила:

— Каким образом?

— В качестве тюрем для таких, как мы.

Они недоуменно посмотрели на него.

— Как вы думаете, почему на берегу всегда оказывается лодка? — задал вопрос молодой человек. — Всегда, и в Евре и в Афре, старая лодка, но еще годная на то, чтобы добраться сюда. И для чего существуют в музеях столь подходяще залатанные карты? Разве было бы не проще напечатать липовые карты вовсе без островов?

Они смотрели на него, все еще не до конца понимая.

— Как вы поступаете, — продолжал он, пристально глядя на них, — когда программируете компьютер на поддержание и сохранение максимально эффективного, максимально устойчивого, максимально настроенного на сотрудничество общества? Разве вы допустите существование в нем биологических выродков, «неизлечимых», вероятных возмутителей спокойствия?

Они сидели и молча слушали.

Он наклонился к ним ближе.

— Вы оставляете несколько «неунифицированных» островов, раскиданных по всему миру, — сказал он. — Вы вешаете в музеях карты и оставляете на берегу лодки. Компьютеру незачем заниматься прополкой — сорняки выполют себя сами. Они благополучно переберутся в ближайшую зону изоляции, где их поджидают дуроломы во главе с генералом Костанцей, чтобы отобрать у них лодку, загнать их в «сталюгородки» и держать их там бесправными и безвредными такими способами, до которых мудрые последователи Христа, Маркса, Вуда и Вэня позволяют себе опускаться.

— Нет, это невозможно, — сказала Маттиола.

— Многие из нас считают это вполне вероятным, — сказал молодой человек.

Чип спросил:

— Выходит, это Уни позволил нам удрать сюда?

— Нет, — сказала Маттиола. — Это чересчур замысловато.

Чип сказал:

— А я-то считал себя довольно умным!

— То же самое думал о себе и я, — сказал молодой человек. — Понимаю, что вы сейчас чувствуете. На себе испытал.

— Нет, этого не может быть! — еще раз повторила Маттиола.

Они помолчали, потом молодой человек сказал:

— Теперь я отвезу вас на берег. «ССЭ» снимет с вас браслеты, зарегистрирует и даст вам взаймы двадцать пять баксов. Для начала. — Он улыбнулся. — Как бы тут ни было плохо, но все же это лучше, чем в Братстве. Здешняя ткань гораздо удобней, чем паплон — сами убедитесь. И даже гнилые фиги вкусней унипеков. Вы сможете заводить детей, пить, курить, иметь две комнаты, если будете как следует вкалывать. Кое-кто из сталюг даже разбогател — это, главным образом, люди искусства. Если вы будете обращаться к дуроломам «сэр» и не будете высовываться из сталюгородка, то все в порядке. Ни тебе сканеров, ни наставников и ни одного «Жития Маркса» по ТВ за целый год.

Маттиола улыбнулась. Улыбнулся и Чип.

— Наденьте теперь балахоны, — сказал молодой человек. — Дуроломы приходят в ужас от наготы. Это, говорят они, «неприлично». — Он повернулся к панели управления.

Они отложили одеяла и натянули влажные балахоны и потом стали за спиной у молодого человека, пока он вел катер к острову.

Остров Либерти распростерся перед ними, зеленый и золотистый, осиянный едва взошедшим солнцем, увенчанный горами, весь в белых, желтых, розовых и голубых крапинах.

— Как красиво! — сказала Маттиола прочувствованно.

Чип молча держал руку на ее плече и вглядывался прищуренными глазами в даль.

Глава 5

Они жили в сталюгородке города Полленса, снимали полкомнаты в полуразвалившемся доме, где из крана текла ржавая вода, а электричество подавалось с частыми перебоями. У них был матрац, стол и стул и был еще ящик для одежды, который использовали как второй стул. В другой половине комнаты жили с девятилетней дочкой Ньюмены — муж и жена. Им было за сорок; они разрешали пользоваться их плитой, телевизором и полкой «фриджа», где они хранили продукты. Комната принадлежала Ньюменам; Чип с Маттиолой платили четыре доллара в неделю за свою половину.

Зарабатывали они вдвоем девять долларов и двадцать центов в неделю. Чип работал на шахте: грузил железную руду в вагонетки в бригаде других иммигрантов. А рядом автоматический погрузчик стоял в бездействии, грязный и не подлежавший ремонту. Маттиола работала на швейной фабрике — пришивала к сорочкам застежки. Там тоже была машина, но и там она стояла под толстым слоем пыли и бездействовала.

Девяти долларов и двадцати центов в неделю им хватало на то, чтобы оплатить жилье, еду, транспорт, несколько сигарет и газету «Либерти Иммигрант». Пятьдесят центов они откладывали на одежду и на непредвиденные расходы. Еще пятьдесят центов уходили на погашение долга «Содействию» за двадцатипятидолларовое пособие, которое им выдали по прибытии. Они питались хлебом, рыбой, картофелем и фигами. Поначалу эта пища вызывала у них судороги и запоры, но очень скоро стала им нравиться, и теперь они получали удовольствие от того, что разные блюда имеют различный вкус и консистенцию. Они заранее предвкушали радость от очередной трапезы, хотя готовка и мытье посуды после еды были большой докукой. Произошли у них и некоторые телесные изменения. У Маттиолы несколько дней было кровотечение, но Ньюмены заверили их, что это нормальное явление у женщин, не подвергающихся лечебным процедурам; ее тело немного округлилось и стало более гибким, отросли волосы. От работы на шахте у Чипа окрепли мускулы, у него стала расти черная и прямая борода, которую он раз в неделю подстригал ножницами Ньюменов.

Клерк в Эмиграционном бюро присвоил им имена. Чип стал теперь Эйко Ньюмарком, а Маттиола — Грейс Ньюбридж. Впоследствии, когда они поженились — без обращения за соизволением к Уни, но с соблюдением всех проформ и с уплатой мзды и обетом «Богу», — фамилия Маттиолы изменилась на Ньюмарк. Грейс Ньюмарк. Однако они по-прежнему звали друг друга Чипом и Маттиолой.

Они привыкли к обращению с деньгами, с лавочниками и к поездкам в битком набитом задрипанном вагоне монорельсового поезда. Они научились уступать дорогу местным и избегать ссор с ними; вызубрили Присягу на Верность и приветствовали красно-желтый флаг Либерти. Прежде чем войти в дом в дверь, они стучались, говорили вторник вместо вудденя и март вместо маркса. Они запомнили, что слова «борьба» и его производные и «гадость» — обычные слова в речи, а «трахаться» слово «грязное».

Хассан Ньюмен много пил. Вернувшись домой, — он работал на самой большой мебельной фабрике острова, — Ньюмен, по обыкновению, затевал какие-то шумные игры со своей дочкой Гиги, после чего, качаясь и растопырив руки, шел в их отгороженную занавеской половину комнаты, неся в трехпалой, покалеченной пилой руке бутылку.

— Давай ко мне, сталюги унылые, — говаривал он нередко, — где ваши стаканы, гадо? Давайте тяпнем, веселей будет!

Чип и Маттиола несколько раз выпили с ним, но заметили, что всякий раз от виски они делались дурными и неуклюжими и впоследствии обычно они отклоняли приглашение.

— Давай сюда, — сказал он как-то вечером. — Я знаю, что я квартирохозяин, но я же не совсем дуролом, а? Как по-вашему? Или думаете, я ожидаю, вы мне тоже поставите в ответ? Я знаю, что вы бережете каждый пенни.

— Дело не в этом, — сказал Чип.

— Тогда в чем же? — спросил Хассан. Его качало, он пытался устоять на ногах.