В ожидании счастья

— Доброе утро, — говорит он, сжимая мои бедра.

— Майкл, — говорю я, — нам надо поговорить.

— Поговорить? — Он встает. — Звучит очень серьезно. — Он улыбается. — Может, разрешишь мне сначала почистить зубы?

— Пожалуйста, — говорю я.

Он поднимается, я освобождаюсь от этого груза, и кровать принимает свою обычную форму. Неожиданно для себя я тоже встаю и иду вслед за ним в ванную, делая вид, что мне там что-то нужно. Нахожу свои глазные капли. Сзади подходит Майкл, обнимает меня. Я отстраняюсь.

— Ну вот, — говорит он. — Что случилось?

— Майкл, — говорю я и замолкаю.

— Не нравится мне твой тон, Робин, совсем не нравится.

— Кофе хочешь? — спрашиваю я, кусая верхнюю губу.

— Ты знаешь, хочу. Тяжелый разговор предстоит?

— Я не знаю… Кофе уже готов, пошли.

Он берет со спинки кровати свой халат в бело-голубую полоску и обвязывает его вокруг талии или того, что было бы его талией, если бы у него была таковая. Прекрати, Робин, прекрати! Ты все-таки не Ванесса Уильямс, поэтому заткнись. Я наливаю нам по чашке, и мы садимся за стол на кухне.

— Так что, Робин? — спрашивает он. — В чем причина такой неотложной беседы, хотя, кажется, я догадываюсь…

— Я еще ничего не сказала Ты что, телепат? — говорю я. — Извини, Майкл, я не хотела.

— Я до сих пор тебя не удовлетворяю, ведь так? Никаких улучшений?

Я не отвечаю. Вместо этого делаю еще один глоток кофе.

— Я старался, — говорит он.

— Я знаю, что ты старался, в последнее время у тебя действительно получается лучше, но дело не только в этом. — Я протягиваю руку за печеньем. — Ты замечательный человек, на самом деле. Я думала что произойдет нечто волшебное, и мы с тобой будем жить как в сказке, но все оказалось не так. И дело не в том, что ты не самый лучший любовник или плохой человек.

— Тогда в чем проблема? Это Рассел? Он снова объявился?

— Нет. Я не разговариваю с Расселом.

— Я люблю тебя, Робин.

— Я знаю, Майкл, поэтому это все так тяжело.

— Ты хочешь сказать, что больше не собираешься видеться со мной?

— Мне просто нужно чуть-чуть побольше свободы. Может, на расстоянии я смогу получше разглядеть тебя. Я хотела сказать, что мы видимся почти каждый день — на работе, дома. У меня уже скопилось столько стирки, квартиру не убираю несколько недель. Подруг не вижу, к родителям не ездила сто лет, совсем не остается времени на свои дела… Ты понимаешь?

— Ты хочешь продолжать встречаться со мной, Робин, или нет?

— Нам просто надо видеться пореже, вот и все, что я хотела сказать. Столько дел, я просто не успеваю разобраться.

Ловко я все-таки вывернулась. Интересно, наверное, мужчины чувствуют то же самое, когда просят немного „свободы" и потом никогда уже не возвращаются? Ты сидишь и думаешь, что он хотел этим сказать, а он на самом деле просто хотел от тебя избавиться.

— Хорошо, что мы работаем на разных этажах, — сказал он.

— И еще, ты не волнуйся. Я верну тебе все до цента.

— Я и не думал о деньгах. Я думал, что бы тебе такое сказать, чтобы ты передумала.

— Сейчас ничего. — Я снова отпиваю кофе. — Майкл?

— Да?

Опираясь на локти, я наклоняюсь к нему.

— А что ты во мне вообще нашел?

— Я уже сто раз тебе говорил, Робин.

— Напомни, пожалуйста.

— Не хочу выглядеть дураком.

— Ты им не будешь выглядеть, поверь мне.

С полминуты он молчит, но, видно, терять ему все равно нечего, и он произносит:

— Что в тебе привлекает, Робин, так это то, что мы с тобой полные противоположности. Ты всегда неожиданная и немножко дикая, только пойми меня правильно. Я имею в виду, ты всегда делаешь то, что тебе хочется в данный момент, и не думаешь о последствиях. Ты непредсказуема, умна, у тебя интересный аналитический ум. Ты любишь жизнь, и у тебя хорошее чувство юмора. Вдобавок ко всему, ты очень красивая.

— Ух ты! — Я вздыхаю, сказать мне нечего.

Никогда еще не смотрела на себя глазами другого человека и должна признаться, что польщена. Надеюсь, кто-нибудь еще будет думать обо мне то же самое, только пусть в следующий раз этот кто-то будет вызывать и у меня положительные эмоции.

— Я говорю это, Робин, и могу повторить еще и еще. Я люблю тебя и хочу жениться на тебе. И думай столько, сколько тебе нужно, я не тороплю. Можешь в это время встречаться с другими мужчинами — пожалуйста. Но когда устанешь и тебе потребуется забота настоящего мужчины, который даст тебе то, что ты захочешь, вспомни обо мне. Обещаешь?

— Ты говоришь так, будто все уже обдумал.

— Потому что ты не знаешь, чего хочешь. Мне кажется, должно пройти еще достаточно времени, пока ты не поймешь, что хочешь быть со мной.

— Что это значит?

— Это значит, что я уже давно живу на этом свете, намного больше тебя, Робин. Ты все ждешь мужчину, который превратит твою жизнь в фейерверк. Очень может быть, что он и на самом деле существует. Я просто хочу сказать, что иногда надо приложить немало усилий, чтобы огонь начал разгораться, и тогда он может гореть гораздо дольше.

Очень разумно, но, черт возьми, почему он всегда говорит разумные вещи. И это так скучно.

Майкл встает из-за стола и кладет пустую чашку в раковину.

— Ты все еще хочешь пойти сегодня в кино? — спрашивает он.

— Не думаю, — говорю я и тоже встаю. — Я уезжаю в Таксон. Маме тяжело приходится с отцом, мне надо ехать.

После его ухода я почувствовала невероятное облегчение. Теперь мне хватит энергии на много дней. Сейчас только половина девятого, и я заканчиваю стирку и даже складываю все белье и убираю. Я вытираю пыль, работаю с пылесосом. Потом принимаю ванну, долго нежась в большом количестве пены. Пролежав в ванне двадцать минут, вылезаю, накладываю на лицо грязевую маску и стелю чистые простыни. Смываю маску, надеваю спортивные шорты, неоново-желтую футболку, толстые желтые носки и спортивную куртку. В задний карман я кладу носовой платок и нахлобучиваю на голову бейсболку с надписью: „Лос-Анджелес Лейкерс", чтобы поднять волосы наверх. Потом беру машину и еду на мойку. И вот начинается путешествие в Таксон длиной в сто пятьдесят километров. Я надеваю солнечные очки и подпеваю песенкам, звучащим по радио, пока не начинается сплошной рэп. Тогда я ставлю кассету с Трэйси Чэпмен, но тут мне хочется чего-то поэнергичней, и я достаю кассету с Бобби Брауном. Мой путь лежит через индейскую резервацию Джила, и я, как обычно, удивляюсь, куда все ее жители подевались. Навстречу бегут золотые апельсиновые сады, а на смену им — плантации с зелеными апельсинами на ветках. Следом проносятся хлопковые поля, которые теперь, по иронии судьбы, обрабатывают мексиканцы. Я смеюсь, проезжая мимо дорожного знака „НЕ ПОДБИРАЙТЕ ПАССАЖИРОВ" — он висит возле тюрьмы. Горы вдали кажутся будто нарисованными на голубом фоне неба. Ближе всех Пикачо-Пик, и мне ужасно хочется остановить машину и забраться на его вершину. Когда-нибудь обязательно сделаю это. Проезжаю Паймский музей авиации, как-нибудь надо развернуть здесь машину и посмотреть, что особенного в этих самолетах. Чем ближе родительский дом, тем яснее становится то, что мне никак не удается отвлечься от мрачных мыслей. Во время моего путешествия я старалась думать о красоте природы здешних мест, о том, как прекрасна Аризона. Старалась обращать как можно больше внимания на все, что встречается по пути, — только бы не думать об отце. Но мысль о том, что ему с каждой минутой все хуже, уже ни на минуту не покидает меня.

Мама открывает мне дверь. Лицо грустное и совсем изможденное, она еще больше похудела. Мама никогда не была крупной женщиной, а сейчас стала совсем худенькой, и я знаю, что это из-за отца. Мы здороваемся, целуем друг друга в щеку. Похоже, она хочет что-то сказать мне, но почему-то не говорит. Или просто не может. На руках у нее выступили зеленовато-голубые вены, а ведь так недавно у нее была такая гладкая коричневая кожа. На голове до сих пор бигуди, на ней скучный халат в цветочек. Видно, что лифчик с подложным бюстом, который она носит после операции, тоже стал ей очень велик. У меня сжимается сердце.