Страница 60 из 69
— Гаденыш! — проревел Клавдий, поднимаясь с пола. — Ты убил свою мать!
— Да ведь это вы ее отравили, — пожал плечами Гамлет. — Ну тут одно из двух: или вы ее, или она вас.
Клавдий покачал головой, глядя на распростертое на полу тело любовницы. Ему очень хотелось пить; он механически взял стакан и осушил его в один миг. Лицо его тут же исказилось, и в судорогах он упал на пол.
— Вот, блудодей, убийца окаянный! — прокомментировал Гамлет. — Пей свой напиток! Вот тебе твой жемчуг! Ступай за матерью моей! Смотреть надо, что людям подаете, — сказал он уже в адрес суетящегося метрдотеля
За окном завыли сирены. Гамлет развернулся и очень спокойно направился к двери.
***
Горацио с Лаэртом на улице не было. Гамлет огляделся, перешел на другую сторону и стоял там, пока в подъехавшую «скорую» не отгрузили трупы. Тогда он вздохнул и зашагал, одинокий, по улице, залитой лунным светом.
Он пришел туда, где они оставили машину. На крыше «Вольво», заляпанной кровью, сидели две вороны.
— Он на ужине, — сказала одна.
— Не на том, где он ест, а на том, где его едят, — уточнила вторая.
Гамлет шуганул птиц и сел за оторванный руль, размышляя, куда бы ему поехать. У него была своя маленькая идейка насчет того, куда и зачем смылись Лаэрт с Горацио. А он еще хотел взять этого паршивца в Амстердам...
У «Вольво» не было зеркала заднего вида, оттого Гамлет не заметил, как сзади подъехала полицейская машина. Из нее вышли двое полицейских. Приблизились, козырнули.
— Офицер полиции Розенкранц, — представился один.
— Офицер полиции Гильденстерн, — представился второй. — Не могли бы вы выйти из машины?
Гамлет нехотя вылез, прислонился к дверце и сунул руки в карманы.
— Могу я узнать ваше имя? — спросил Розенкранц.
— Я Гамлет Датчанин, — ответил он и носком правой кроссовки почесал левую лодыжку.
— С вами в машине кто-то есть? — спросил Гильденстерн.
— Мои воображаемые друзья, — пожал плечами Гамлет.
— Боюсь, мы должны вас арестовать.
— За хранение.
— И распространение.
— Откройте, пожалуйста, багажник.
Гамлет нарочито медленно прошел к багажнику и открыл его.
— Ты только посмотри, — сказал Розенкранц, доставая полиэтиленовый пакет с килограммом травы.
— Нет, ты на это посмотри, — показал ему Гильденстерн маленький мешочек с кокаином.
— Это не мое! — взвыл Гамлет в негодовании, праведном, потому что все и вправду было не его.
«Долбаный итальянец, ну покажись мне только!»
— Я хотел бы заявить об убийстве, — сказал он. — Мой дядя убил моего отца и пытался отравить меня.
Но Розенкранц и Гильденстерн ткнули его носом в капот и надели наручники.
— Вы имеете право хранить молчание, — сообщил Розенкранц.
— Все, что вы скажете, может быть использовано против вас, — добавил Гильденстерн.
Угрюмого Гамлета усадили в полицейскую машину.
— Желаете сделать заявление?
— Нет уж, — сказал он. — Дальше — тишина. Пока я не поговорю с адвокатом.
Розенкранц с Гильденстерном синхронно хлопнули дверями и умчались. Луна на секунду спряталась за облаками, вывалилась обратно в чистое небо и продолжала освещать ночной Эльсинор. Закаркали вороны и вдруг умолкли; и все замерло в ожидании Фортинбраса.
Примечание автора
Ольга Славникова как-то назвала Россию страной победившего постмодернизма. Вот и меня он стороной не обошел. Я очень люблю Шекспира и отдельно — «Гамлета»; когда-то я хотела написать по нему «альтернативную историю» (это желание вообще многих авторов не обошло). Не получилось, но частично из него зародилась идея «Пепла на укреплениях» — второго моего романа в работе, который, я надеюсь, мне удастся когда-нибудь дописать. А когда еще начитаешься Стоппарда и наслушаешься на лекциях про Беккета, а потом возьмешь, да и съездишь в Данию... хочется создать что-нибудь такое вот, без всякого смысла и слегка похожее на бред — но зато про Гамлета.
Наша кровь
Остланд, Южный регион
— Так значит, — говорю, — ты не видел, как воспитанник Белта укусил учителя?
— Не. Ниц я не видел, пан директор.
Смотрит в угол стола, странно как-то повернув голову, лицо тупое, как коровья морда. Толстые губы сжаты, для ответа на вопрос расклеиваются медленно, сжимаются снова.
— Ты же сидел со всеми на уроке. Как же ты мог не видеть?
— А я... в окно смотрел, пан директор. Там эти... птички.
— Птички, — говорю. Взять бы розог да выбить из них этого «пана»... пока не дошло до чужих ушей. Так ведь не выбьешь.
— Аха, — просиял. — Птички, пан директор... Спивают.
— Вон, — говорю. — Марш.
Со следующего еще меньше спросу — хотя по этому сразу видно, что белая кость. Один из самых старших в интернате, помнит еще отца и отцовские заветы. Франт с черными, непроглядными глазами. Жулья тут хватает, но этот — не жулье. Хуже.
— Дозвольте спросить, пан директор, — начинает прямо с порога. — Слухи о проступке воспитанника Белты... это вам пан учитель пожаловался или... непроверенные источники донесли?
— Сядь, Домбровский.
Садится. Прямой, как палка. Смотрит в глаза. А за окном и правда птички. Трещат оглушительно. Весна уже совсем.
— Ты, — чеканю, — видел, как воспитанник Белта напал на учителя?
— Я ничего не видел, пан директор. К сожалению, в тот момент я отвлекся от учебы. Как это ни прискорбно.
— И чем же, — спрашиваю, — ты отвлекся?
За окном птицы, скоро вечер наступит, Лина на веревке вывешивает бесконечное белье. Лучше б мне сидеть да смотреть на Лину, как она тянется, чтоб прицепить на веревку латаные подштанники.
— Я, с позволения пана директора, читал под партой некий роман. Какой — не скажу, ибо мне приличия не дадут...
Какие тут романы... В такой глуши и скудный запас школьной программы уже исчитан до дыр. Цесарь их знает, что это за отношения. Вроде бы внутри группы и колотят друг друга, и подлянки делают, и воруют — но перед начальством запираться будут до конца — если свой.
— Ты же его знаешь, Домбровский. Он же мухи не пристукнет лишний раз. Если там что-то серьезное было...
В первый раз глядит на меня без позерства:
— Ну честно, не было ничего. Пан учитель же не пожаловался? А непроверенным источникам... вы не верьте так уж.
— На вас пожалуешься. Вы бедного учителя с первых дней запугали.
— Мы не пугали, пан директор, — опять глаза непрозрачные. — Он приехал пуганый. А Белту вы оставьте. Не трогал он никого.
— Свободен. И вот что, Домбровский...
— Так, пан директор?
— С этого момента любой, кто скажет мне «пан», получит двое суток карцера. И передай это тем, кто там у двери.
— Обязательно, — вежливый кивок, — пан директор.
Непроверенный источник прибежал полтора часа назад, отчаянно крутя хвостом желтого, штопанного-перештопанного платья, унаследованного от пропавшей сестры. Вертелся, охал и ахал, рассказывая, как «Белта господина учителя за руку — хвать! А оттуда кровь как ливанет, ой-ой!».
Господин учитель, конечно, жаловаться не пошел — стоик. А разбираться надо все равно. И Белта в расстроенных чувствах, похоже, исчез со двора. Будет ему, голубчику, еще и за отлучку...
Появился он, когда совсем уже стемнело и я, кляня все на свете, собирался идти его искать — мало ли, близко лес, речка и деревня, куда эта группа голодного сопротивления недавно наведалась, — там с ребятами давнишние счеты...
Появился. Сам по себе забрел в кабинет, встал по стойке смирно, свесив голову. За окнами давно легла темнота, Лина погасила у себя окна, и птицы видели десятый сон.
— Извините, — говорит тихо.
— За что же, позволь узнать?
Вот к этому парнишке княжеский титул вообще не лепится. От предков только и осталось, что темные волосы. Курносый, глаза непонятного цвета, лицо простоватое. Адам Белта, десять лет, отец повешен за преступление против цесаря...