Страница 97 из 117
В этой борьбе было много преступлений совершено. Большинство из этих преступлений лежит на моей душе! — мужественно заявляет он. — Но я категорически не могу признать себя виновным в одном, — чрезвычайно волнуясь, продолжает он, — что я своих партизан, которые в течение трех лет боролись вместе со мной против большевиков, я при прощании будто бы безобразно расстрелял. Этого не было, и я отрицаю это!
Далее Анненков переходит к анализу причин, по которым он потерпел поражение.
— Борьба закончилась полным нашим крахом, — говорит он. — Мы были разбиты и должны были отступить и спасаться в Китае. Причины нашего поражения, причины нашего краха мне были не совсем ясны. Мне казалось, что мы должны были победить. Мне казалось, что советская власть не может победить. Поэтому я был в недоумении, почему мы разбиты.
Разобраться в первые три года, проходившие в Китае, в этом я не мог, потому что находился в китайской тюрьме. В эти три года, будучи совершенно изолированным, я совершенно не знал, что творится не только в СССР, но и во всем мире.
После выхода из тюрьмы я стал подробнее разбираться в том, какая шла борьба гражданская, каковы ее последствия, что было после Гражданской войны.
Я имел возможность в первое время разбираться только исключительно по материалам белой прессы, по белым мемуарам, которые попадались мне под руку. В то время советских красных книг еще не было.
Несмотря на то что эти материалы и документы белые были написаны односторонне, несмотря на то что они были пристрастны, в них красной нитью проходило то, что эта борьба с советской властью, с Красной армией была проиграна нами и что методы борьбы были неправильны у нас. Благодаря этим методам борьбы как в Сибири, так и на юге России, как у Деникина, так и у Милича, оказалось то, что мы оттолкнули от себя население и заставили его с оружием в руках подняться против нас. Когда я читал мемуары, которые были в моих руках, — продолжает Анненков, — то, несмотря на то что все элементы победы были в наших руках, что у нас была армия более сильная, с более сильным командным составом, лучше снабженная, всеми мерами поддерживаемая союзниками, все-таки была разбита красными армиями, которые испытывали и недостаток в командном составе, которые были еще недостаточно сформированы, были раздеты, одним словом, и менее казались боеспособными, чем Белая армия. Они разбили нас благодаря тому, что у них была вера в то, за что они борются. В нашей армии веры в это не было.
Далее Анненков говорит о потере им веры в Белое движение:
— Но я был бы не прав, если бы сказал, что у меня тотчас после перехода границы симпатии были на стороне большевиков. Я оставался белым, не сочувствовавшим большевикам и советской власти, Но факт, что большевики нас разбили — был налицо. И для меня, как военного человека, было ясно, что в то время, когда у нас была огромная территория, средства, какие имелись у нас, — и вся наша армия потерпела крах.
Когда вся эмиграция не имеет ни клочка территории, никаких средств, не имеет никакого оружия, материально и физически потрясена, она не может играть той роли, которую играла раньше. Мне казалось, что Белое движение свою роль уже сыграло.
Но, когда я задержался в Центральном Китае, когда я временно отстал от Белого движения, я стал получать массу всевозможных предложений как от белых организаций, так и от иностранцев, с тем, чтобы я вновь вступил в руководство белыми организациями для будущей борьбы с большевиками. Я знал, что на Дальнем Востоке существуют еще белые отряды как боевые единицы для борьбы с большевиками. Я знал, что они должны быть тем ядром, вокруг которого объединяется эмиграция для выступления против советской власти. Я говорю: не верю, не верю в Белое движение, по крайней мере, как в самостоятельное Белое движение.
Значительная часть последнего слова Анненкова была посвящена характеристике белой эмиграции. На первый взгляд, рассказ атамана об этом вызывает недоумение: ведь это прямо к делу вроде бы не относится. Но обращение к теме белой эмиграции у Анненкова не случайно: он знает, что в недалеком будущем в СССР хлынут потоки задавленных нуждой, в том числе и милых его сердцу партизан, людей, пересмотревших свое отношение к советской власти, и хочет объяснить советским людям, почему белая эмиграция сейчас еще контрреволюционна, чтобы они были более снисходительны к будущим эмигрантам, чем к нему.
— Я считаю своим долгом, как бывший атаман анненковцев и как представитель эмиграции, сказать суду, в каком положении находится фактически эмиграция на Дальнем Востоке. Она находится в изгнании и продолжает оставаться контрреволюционной или она действительно является оголтелой массой, что она продолжает борьбу или, может быть, есть какие-нибудь причины, благодаря которым она должна вести эту борьбу? Эмиграция находилась и все время находится в таком положении, что она должна быть контрреволюционной! — заявляет он и переходит к ее подробной характеристике: — Эмиграцию можно разделить на две категории: верхушку, или политических руководителей эмиграции — их меньшинство, и рядовую массу эмигрантов, состоящую из бывших солдат, младшего командного состава, казаков, рабочих и крестьян, которые боролись против советской власти и отступили в Китай.
Верхушка эмиграции, как политические эмигранты, — это те лица, которые после поражения и бегства в конце концов встали во главе остальных эмигрантов, и верхушка держит крепко в своих руках всю остальную массу рядовых эмигрантов.
Рядовая масса эмигрантов по своему положению материально совершенно не обеспечена, питается исключительно слухами, которые приходят к ней из-за рубежа, читает исключительно белую прессу, которая бесплатно раздается в эмигрантской массе, читает те брошюры, которые выходят в Париже, и всевозможных монархических организаций, и этим живет.
О Советском Союзе, о советском правительстве, о порядках, которые установлены в Советском Союзе, эмиграция имеет самое маленькое представление. Откуда она может узнать это? Только лишь из газет и из той литературы, которая получается из Советского Союза. Но последняя не доступна эмиграции, потому что эмигранты живут сегодняшним днем. Если он зарабатывает себе, он знает, что будет сыт и спать под крышей. При таком положении покупать и выписывать литературу они не могут. Да если была бы возможность получать советскую литературу, то раз-два выпишешь, а на следующий раз на него начинают коситься и подозревать в том, что он сочувствует, симпатизирует советской власти. Он рискует очутиться на улице за расположение к советской власти. Больше: если эмигранты поступают к иностранцам на службу, то первый вопрос им задается, к какой организации принадлежите? Если ни к какой организации нанимающийся не принадлежит, его не принимают на службу. Ни одна иностранная и китайская фирма не примет на службу, если эмигрант не состоит в какой-нибудь организации. Он должен иметь членский билет одной из организаций, которые так обильно разрослись на Дальнем Востоке. Вот почему вся эмиграция и анненковцы находились в этих организациях и выйти из них было невозможно, если выйдет, он должен очутиться на улице.
То же самое и иностранные отряды, которые находятся там, отряды Нечаева[113] и другие. В эти отряды еще до китайской революции принимались эмигранты. Им было сказано, что эмигранты в будущем должны бороться против советской власти, они делают святое дело, если поступают к Чжан Цзолину, У Пэйфу и к другим. Эмигранты шли, они были уверены, что они делают святое дело. Им было сказано, что шесть месяцев отслужишь и затем можешь уходить.
В это время еще не было революции в Китае, но как У Пэйфу, так и Чжан Цзолин знали, что русские солдаты, как фронтовики, так и большевистского времени, несомненно, более боеспособны и стойки, поэтому стремились получить к себе эмигрантов. И создалось такое положение, когда У Пэйфу и Чжан Цзолин стали бороться между собой, стоя на одной и той же политической платформе, то эмигранты, находящиеся у Чжан Цзолина, боролись с эмигрантами, находящимися у У Пэйфу. Создалось такое положение: кирасир-анненковец, служивший у Чжан Цзолина, — объект кирасира-анненковца у У Пэйфу.
113
Один из дальневосточных атаманов.