Страница 96 из 117
— Почему Анненков встал на сторону Войскового правительства? — задается вопросом Цветков. — Потому, — отвечает он, — что Анненков был плоть от плоти от тех, с кем остался. Объявленный вне закона, он пошел по тому пути, к которому его готовили!
Был ли он монархистом? — Можно с уверенностью сказать, что монархистом он не был! Это видно из того, что его отряд не пел гимна, в нем не было трехцветного знамени, он изгонял из отряда «бывших людей». Если бы он был монархистом, то все это в его отряде было бы видно.
Сказав несколько слов о Денисове, Цветков заявил, что в отношении меры социальной защиты он полностью присоединяется к Борецкому.
Речи защитников продолжались более шести часов и были выслушаны еще более внимательно, чем речи остальных участников процесса. Более того, они, особенно речь Борецкого, внесли такой разлад в умы присутствовавших, породили у них столько вопросов и так поколебали выстроенную обвинителями формулу виновности подсудимых и уверенность в полноте предварительного и судебного следствий, что гособвинитель обратился к суду с ходатайством позволить ему выступить с репликой и дополнить свою речь. Суд ходатайство удовлетворил.
Остановившись на речах защиты, Павловский отметил два момента: первый касается методов защиты, второй — тех опровержений, которые ею были представлены суду в процессе судебного следствия.
— Я считаю, — говорит гособвинитель, — что если этот процесс действительно является историческим процессом, если мы здесь занимаемся не только установлением виновности подсудимых по тому или иному их действию, но одновременно изучаем и всю сумму их поступков, занимаемся изучением той среды, в которой они действовали, то понятно, что здесь нет абсолютно никакого основания для того, чтобы заниматься теми топографическими изысканиями, которыми занимались защитники, и изучением, сколько на лапке кузнечика волосков!
Оценив таким образом попытки защиты скрупулезно проверить все факты, вменяемые в вину подсудимым, гособвинитель, по сути, обвиняет ее в политической близорукости.
— Защитники, грубо выражаясь, из-за двух сосен улик, столь необходимых в обычном процессе, совершенно не видят того леса, который они все-таки чувствуют, и потому не могут увязать концы с концами, — заявляет он.
Продолжая оправдывать следствие, гособвинитель говорит о сложности задач, стоявших перед ним. Он считает, что для того чтобы изучить целую эпоху, ее сложнейшие социальные процессы, нужно просидеть год, а ни дни и недели, и поэтому естественно, что суд не в состоянии осилить эти задачи, которые не разрешила и защита. Этими словами, Павловский, не желая того, невольно признал слабость и предварительного и судебного следствий, их поспешность и заказной характер!
— Наша задача, однако, — продолжал он, — заключается в том, чтобы установить, что в определенное время и в определенном месте происходило определенное явление, которое повлекло за собой те или иные последствия.
Из этого заявления гособвинителя вытекает, что полнота и объективность расследования его не интересует, главное — это факт, а состоит он в причинной связи с субъектом обвинения или нет — это не важно!
Знакомясь с речью Павловского, ясно видишь, как начала складываться теория и практика формального следствия и бездоказательного обвинения, которую позже обосновал и возвел в высочайший принцип А. Я. Вышинский[112] и которая успешно заработала ровно через десять лет, в том числе и на процессах самих судей.
Далее гособвинитель возвращается к политическим убеждениям Анненкова и исправляет ошибку общественного обвинителя Яркова, заявившего, что Анненкова судят не только за совершенные преступления, но и за его монархизм.
— Я считаю необходимым сразу же заявить суду, что нет никаких оснований карать только за то, что Анненков был монархистом. За это, конечно, не судила советская власть и в прежние годы, не может судить и общественность. Поэтому я сейчас хочу заявить совершенно определенно и категорично, что прежняя идейная принадлежность к тем или иным социальным слоям, занятие той или иной должности — ни в коей степени не может являться составом уголовного преступления и рассматриваться как что-либо противоречащее и подлежащее остракизму советской общественностью.
Разобрав ряд фактических данных, которыми оперировала защита, гособвинитель сделал следующее заключение:
— Я считаю, что те доводы, которые были использованы защитой для опровержения бесчинств, проводившихся атаманом Анненковым, ни в коей степени не могли поколебать как общей природы деятельности отряда Анненкова, точно так же вырвать из истории тех беспримерных фактов расправы и зверства, которые имели место. Это все должно быть учтено судом в тот момент, когда он будет выносить приговор, и «чеканность» этого приговора должна заключаться именно в том, что он пройдет мимо всех мелочей, не будет через микроскоп изучать, сколько волосков на ножке кузнечика!
Защитники утверждали, — продолжал он, — что нет высшей меры социальной защиты для тех преступлений, которые совершили Анненков и Денисов. Ссылаясь на давность, защитник Борецкий восклицал: «Не мнение масс, а преклонение перед законом!» Я также подтверждаю это, но только в несколько иной форме: «И мнение масс, и веление закона!», ибо в Советском государстве это одно и то же!
— Демагогия! — скажет современный читатель, знакомый и с телефонным правом, и с другими методами воздействия на судей, и будет абсолютно прав! На суде должен работать только закон, и ни чьи мнения не должны влиять на решении по делу, ибо это как раз и влечет беззаконие. А именно к этому, к учету мнений, и призывал суд Павловский!
Возражая защитнику Цветкову, он говорит:
— Здесь Цветков из кожи лез, говоря, что Денисов никаких преступлений не совершал. Но он же сам сознался в преступлениях. Пусть он был только начальником штаба, но и это — не последняя спица в колеснице!
И далее обвинитель жестко настаивает на виновности Денисова.
Когда Анненкову предоставлено было последнее слово, зал замер: как поведет себя он на финишной прямой, что скажет, не опустится ли до элементарного отрицания вменяемых ему в вину фактов, будет ли говорить о своем раскаянии и просить снисхождения некогда грозный атаман? — такие вопросы возникали и у суда, и у обвинителей, и у защитников, и у всех присутствовавших. Все ожидали последнего слова атамана и полагали, что оно будет коротким и жалким. Но публика волновалась напрасно: последнее слово атамана было продуманно, аналитично, исповедально и в его положении — блестяще! Это — документ большой эмоциональной силы, в котором он пытался искренне объяснить людям свои действия как в период войны, так и в Китае. В него он включил только те периоды своей жизни, которые, на его взгляд, помогут людям заглянуть к нему в душу и, может быть, понять его! Я не хочу обеднять последнее слово Анненкова пересказом и привожу его полностью, чтобы читатель лично прочел его и, может быть, открыл в атамане то, что не удалось мне… Стиль атамана я сохраняю.
Вначале Анненков говорит о причинах его борьбы с советской властью:
— Когда я выступил и дрался против большевиков, — начинает он, — то я был убежден, что большевики, придя к власти захватническим путем, уже являются незаконной властью. Я был убежден в том, что большевики не смогут опираться на широкие массы населения, не смогут привести страну, разрушенную империалистической войной, в порядок, не смогут поднять ее, не смогут управлять ею. Я был убежден, что я должен выступить на бой с большевиками, я был убежден, что я был прав в этой борьбе.
Затем Анненков характеризует ведение борьбы сторонами и признает, что им было допущено много ошибок:
— Борьба была жестокая, упорная и беспощадная. Обе стороны, как та, так и другая, не щадили своих противников. Обе стороны старались выиграть эту борьбу.
В этой борьбе было допущено много произвола, было допущено много безобразий, как мною лично, так и моими подчиненными-партизанами, но я не сваливаю вину ни на кого. Кто бы ни был виноват в тех преступлениях, которые творились, все равно я, как старший начальник, являюсь ответственным за каждого партизана, за каждого, совершившего преступление в этой борьбе!
112
Вышинский А. Я. (1883–1954) — государственный, политический деятель. В 1935–1939 гг. — прокурор СССР, с 1953 г. — министр иностранных дел, в 1954 г. — Полномочный представитель СССР в ООН. Автор работ по вопросам государства и права, в которых содержались серьезные ошибки, в частности, переоценка как доказательства признания обвиняемым своей вины и др.