Не возжелай мне зла

– …Только прикинь, Робби, ты будешь тогда поближе к кухне, и ванная совсем рядом…

Едем домой, я пытаюсь усмирить тревожный внутренний голос, успокаиваю себя, мол, надо благодарить Бога, что все так кончилось, что мы так легко отделались. На какое-то время мне это удается, но не успеваем доехать, как в груди снова шевелится беспокойный червячок, напоминая, что рано радоваться, что если Робби не принимал наркотик, то еще не известно, кто и с какой целью ему его подмешал. Мне очень хочется, чтобы, вернувшись домой, мы забыли о злополучном происшествии, но я понимаю, что это еще далеко не конец.

3

– Полиция борется с наркоманами, понятное дело, – говорит инспектор О’Рейли, оглядывая нас. – Но намеренное подмешивание наркотика – это очень серьезное преступление, виновнику грозит до десяти лет тюрьмы.

Воскресенье клонится к вечеру. Мы теснимся в нашей гостиной: Фил, Лейла, Арчи, Марк, Робби и я, расположившись кружком на трех диванах и в двух просторных креслах. Фила я обычно не приглашаю, но иначе нам пришлось бы ехать в полицейский участок, а у Робби, хотя он и уверяет, что чувствует себя прекрасно, под глазами все еще черные круги, а лицо такое, будто он целый месяц не спал.

Лорен с Эрикой вывели Бенсона. На пороге Лорен бросила на меня обиженный взгляд, тем самым дав знать, что гулять с Эрикой она хочет не больше, чем плавать с акулой. Кстати, Фил отрицает, что бросил меня ради Эрики, но я-то знаю, что это именно так, и мы с детьми, особенно дети, не любим ее, хотя, если честно, она не такая уж плохая женщина. Чуть-чуть задирает нос, конечно, но в сущности не делает ничего дурного. И я сейчас ей не завидую, потому что придется общаться с угрюмой, озабоченной Лорен.

Лейла сидит, подавшись вперед, лицо ее мрачно. В свои сорок один год она все еще поразительно красива, глаз не оторвать. Черные, как сажа, волосы до плеч, густые и натурально вьющиеся. Глаза рыжие, как тигровая шкура, этакая смесь старого золота и осенних листьев; на смуглом лице теплого карамельного оттенка обычно сверкают белоснежные зубы, но сейчас она не улыбается.

Вернувшись из больницы, я сразу позвонила ей и все рассказала. Она слушала молча, что на нее очень непохоже, пока я не добралась до того места, где ждала врача, а Робби лежал в палате реанимации и я понятия не имела, что он находится в критическом состоянии.

– А почему мне не позвонила? – спросила Лейла.

– Хотела, но тебе ведь час было добираться, да и у Арчи день рождения все-таки…

– Какая разница, ты должна была мне позвонить! В голове не укладывается, тебе пришлось столько испытать, а рядом никого.

– Слава богу, я скоро все узнала, но пока ждала, да, было очень страшно.

Я сообщила, что в полиции со всей серьезностью относятся к версии, что наркотик кто-то подмешал, и во второй половине дня нам собираются нанести визит.

– Мы немедленно возвращаемся.

– Но это вовсе не обязательно.

– А я считаю, что обязательно. – Она шумно вздохнула. – Ты вполне уверена, что мальчишки не врут?

– Насчет наркотиков? Вполне. Впрочем, Фил нет. Он думает, Робби врет, а я наивная дурочка.

– Значит, Фил будет с тобой спорить? Но все равно… – Лейла помолчала, а потом добавила: – В последнее время много пишут про случаи с наркотиками, но их подмешивают обычно, чтобы изнасиловать девушку… Ты как считаешь?

– Не всегда. В центре мы со всяким сталкиваемся. Я считаю, что дело гораздо шире, чем можно себе представить. Надеюсь, инцидент с Робби дополнит картину, имеющуюся у полиции.

Она раздраженно вздохнула:

– Погоди, приеду – возьму Марка за жабры.

– Лейла, Марк тут ни при чем. Конечно, мальчикам не следует шляться по пабам, тем более пить, но я считаю, что больше их обвинить не в чем.

– А разве мы не учили их всегда говорить правду? Не твердили, что они должны присматривать друг за другом, помогать и все такое?

– Марк и помог Робби. Поверь, он ему очень помог. И поехал с ним в больницу на «скорой».

Она что-то пробормотала, но я не поняла. У Лейлы четверо детей, Марк старший и единственный сын, и она возлагает на него большие надежды. Часа через два она примчалась к нам, и тут то и дело отводила Марка в сторонку и что-то ему втолковывала. Я видела, что он всякий раз пытался возразить, но Лейла не слушала, и в конце концов он просто опустил перед ней голову и стоически перенес выволочку.

Потом приехали двое полицейских, и вот мы все сидим и слушаем, как идет расследование. Говорит в основном инспектор Шон О’Рейли. У этого широкоплечего и темноволосого детины, несмотря на ирландское имя, явный шотландский акцент. Манера и ритм речи отсылают к Глазго, а не к Эдинбургу. Говорит он ровно, чуть нараспев, несколько расслабленно, совсем не так, как на восточном побережье. Его коллега, констебль Харри Буллуоркс, время от времени вставляет несколько слов, и становится понятно, что он, скорее всего, уроженец горной Шотландии. У него светлые волосы, практически рыжие, нежная кожа на лице покрыта веснушками, черты тонкие, почти женские. Едва ли не каждое слово он торопливо записывает в блокнот, то и дело внимательно поглядывая на босса.

– Двое наших коллег сейчас в баре на Хай-стрит, опрашивают управляющего, – говорит О’Рейли, – проверяют камеры видеонаблюдения и ищут свидетелей. Весь персонал, который работал в тот вечер, допросят, и всю следующую неделю наши ребята каждый вечер будут туда ходить и беседовать с клиентами.

– Вы считаете, это сделал человек, уже известный полиции? – спрашиваю. – То есть он не в первый раз совершает такое преступление?

– Возможно. В делах об изнасиловании, например, злоумышленник участвовал в нескольких эпизодах. Но в вашем случае… Скорее всего, Робби преступника хорошо знает.

Мы все смотрим на Робби. Трудно сказать, о чем он сейчас думает. Уставился на свои босые ноги, утопив пальцы в ковре. Ему явно не по себе. Мне хочется прижать его к груди, но я понимаю, что ему вряд ли понравится прилюдное проявление чувств.

– Иногда наркотики в напиток друг другу подмешивают друзья. Обычно смеха ради. Все остальное относится к злому умыслу, – поясняет О’Рейли. – Судя по тому состоянию, в котором Робби привезли в больницу, он проглотил очень большую дозу.

– Значит, злой умысел? – тихо спрашиваю я.

– Существует вероятность, что человек, который это сделал, ошибся в дозировке, но… – (Видно, что ему очень не хочется договаривать.) – Лично я склонен думать, что мы имеем дело именно со злым умыслом.

– Но кто мог совершить такое? И зачем?

Меня снова охватывает тревога. Фил сидит рядом на диване, и я ловлю себя на мысли, что мне хочется взять его за руку; пальцы сами тянутся, но я вовремя спохватываюсь, хватаюсь за подушку и крепко прижимаю ее к груди.

– Бессмыслица какая-то.

– Никто из моих друзей этого сделать не мог, – заявляет Робби.

– Ты же не знаешь, на что способны эти твои друзья, – говорит Фил.

– Это ты не знаешь, на что способны мои друзья! – огрызается Робби, сверкая на отца глазами. – А я знаю.

– Факт остается фактом: если ты не принимал оксибутират сам, то…

– Я уже сто раз повторял, – чуть не кричит Робби, всем телом подавшись к отцу, – я ничего такого не принимал!

– Значит, у кого-то из твоих приятелей на тебя зуб, – гнет свое Фил. – Может, ты кого-то обидел?

Лицо Робби каменеет. Он что-то бормочет вполголоса и откидывается на спинку дивана, раздраженно отбивая какой-то ритм ногой по ковру. Фил переводит взгляд на Марка:

– Марк, ты, случайно, не знаешь, кого Робби мог обидеть?

– Да ради бога! – вскидывается Робби, так что Марк не успевает раскрыть рот. – Они не такие, как вы думаете! Никто из них вообще ни разу не пробовал бутират, не то что подсовывать его мне!

– Надо учитывать любую возможность, – говорит Фил. – Иначе так и не узнаем, как наркотик попал в твой организм.

– Да зачем узнавать? – с вызовом кричит Робби. – Это уже случилось, и все позади, а теперь я просто хочу жить прежней жизнью.