Страница 24 из 77
Песня напомнила мне о боли, которая сопровождает человека всю жизнь, о святых существах, которые даруют утешение и собственную сияющую чистоту через музыку или (в редких случаях) посредством современной медицины. Я рыдала впервые с тех пор, как в последний раз разговаривала с Лидией по телефону.
В больнице время обретало иное значение. Когда речь шла о возвращении домой, был важен каждый день. Женщине, лежавшей в палате по соседству, операцию сделали тогда же, когда и мне, но выписывали ее раньше. Потому что она официально справлялась лучше. Я ей не завидовала. Мысль о том, чтобы вернуться домой с двумя дренажными бутылками и учиться самостоятельно за собой ухаживать, меня пока не радовала.
Лидия нередко помогала мне ходить по коридору со всеми капельницами и трубками. Иногда мы отваживались спуститься на лифте и выйти во внутренний двор. Там я жадно вдыхала свежий воздух. Слегка тронутый сигаретным дымом, он казался сырым и опьяняющим.
Дни были похожи один на другой: мрачная женщина из Восточной Европы приносила хлопья, я принимала лекарства, затем меня навещали хирурги, а медсестры измеряли температуру и давление. Удивительно, как быстро я привыкла. Наверное, в тюрьме происходит то же самое. Меня радовали вещи, на которые я прежде и внимания бы не обратила: чайный пакетик в синей упаковке, незнакомые консервированные фрукты…
С шипящими рукавами, массировавшими мои ноги, спать было невозможно. Но считать проведенные без сна часы тоже не имело смысла. Четыре утра ничем не отличались от четырех после полудня, за исключением отсутствия посетителей.
Из всех ночных звуков самым раздражающим был самозабвенный храп, доносившийся из коридора. Кто посмел забыться блаженным сном, пока я тут лежу и изучаю потолок?
На третью ночь я увлеклась программой, посвященной английской архитектуре. Ее передавали по крошечному телевизору, который был прикреплен к стене в правом углу палаты. Пока я любовалась королевской резиденцией в Бате, мой кишечник подал признаки жизни впервые с момента операции.
Я позвала сестру Мэй, которая помогла мне дойти до туалета. Обернутая дренажными трубками, я медленно двигалась по палате в сопровождении верной капельницы и сама себе напоминала столетнюю старуху. Вцепившись в блестящий стальной поручень, я опустилась на унитаз. Убедившись, что со мной все в порядке, Мэй закрыла дверь и сказала, что, если возникнут проблемы, я должна сразу ее вызвать. Я сидела, как на троне, а телеведущий продолжал рассказывать, что Бат стал невероятно модным в начале XVIII века, а добытый в окрестных холмах камень превратился в основу для архитектурных шедевров.
К сожалению, архитекторы XVIII века не уделяли особого внимания интимным потребностям организма – во всяком случае, ведущий не сказал об этом ни слова. Но в тот момент меня куда больше беспокоило, где Мэй. Из палаты не доносилось никаких звуков. Наверное, она ушла по делам. И оставила меня одну.
Мне стало страшно. Накатила волна дурноты. Ярко освещенная ванная закружилась, слова ведущего слились в ничего не значащий гул. Позвякивая дренажными бутылками и трубками, я сползла на пол, успев по дороге нажать тревожную кнопку.
Дверь тут же распахнулась. Надо мной склонились сразу несколько медсестер.
– Тащите сюда кресло! – приказал властный голос.
– У нее малокровие, – предположил кто-то. – Она такая бледная с тех пор, как ее привезли из операционной.
– И явно недосыпает.
Опять говорят обо мне в третьем лице. Спасибо, девочки.
– Но уровень кислорода в крови в норме, – возразила Мэй.
Меня прикатили обратно в палату и уложили в кровать. Дурнота отступила не сразу. Стоявший на тумбочке телефон запищал. Я была не в настроении совершать подвиги Геракла, поэтому просто смахнула трубку и рухнула на подушки.
Наконец в палату заглянула хирург, вырезавшая опухоль. Только что пришли результаты анализов тканей, которые взяли на обследование. Опухоль полностью удалена. Она оказалась больше, чем врачи предполагали. Если бы мы опоздали на полгода, болезнь распространилась бы по всему телу.
Напоминает строчки из какой-то песни… Слава богу, я не стала слушать терапевта, который советовал отложить скрининг груди! Я заставила доктора повторить эти чудесные новости еще три раза. Чтобы отпраздновать, мне позволили оставить на ночь подкладное судно. Какая роскошь!
На следующее утро медсестра все-таки отвела меня в туалет, и там уж я воздвигла памятник нерукотворный, достойный всех архитектурных шедевров Бата. За бледно-зеленый цвет «памятника» стоило благодарить предоперационное сканирование, во время которого меня накачали радиоактивным красителем. С трудом наклонившись, чтобы смыть свое творение, я мысленно попросила прощения у специалистов по охране окружающей среды, отвечавших за муниципальные очистные сооружения. Только радиоактивных какашек им не хватало!
После завтрака Мэй вытащила меня из кровати и помогла принять душ. Она призналась, что заметила страх в моих глазах, когда я вчера пошла в туалет, но сегодня я явно взяла себя в руки. Когда Мэй сказала, что ей нравится запах моего крема для рук, я сделала мысленную пометку прислать ей баночку, когда вернусь домой.
Такими же беспомощными, наверное, чувствовали себя раненые солдаты с дырками от пуль по всему телу. Неудивительно, что они влюблялись в медсестер. Я и сама в них почти влюбилась – по крайней мере, в компетентных. Хорошие медсестры – настоящие ангелы, добрые и сильные. Мне нравилось, с какой заботой они поднимают меня, чтобы поправить постель, или помогают передвигаться по палате на подкашивающихся ногах.
Но скоро мне придется обходиться без их помощи. Скоро, очень скоро.
13
Провокация
Не клянитесь, что никогда больше не заведете кошку
Вцепившись в руку Филиппа, я торжественно сползала по больничным ступеням, чтобы выйти в мир, полный режущих глаз красок. По-зимнему серые улицы и тротуары пульсировали свинцовыми оттенками. Красная реклама сияла так ярко, что я вынуждена была отвести взгляд. Может, за время, проведенное в больнице, мои чувства обострились. Или я просто забыла, какой яркой бывает жизнь за ее стенами.
Лидия с Катариной семенили следом с моими вещами и остатками букетов, словно подружки невесты.
Мне казалось, что я вышла из больницы слишком рано. Живот все еще был раздут, а из-под ребер с правой стороны торчала дренажная трубка, прикрепленная к бутылке. Я бы с радостью осталась в палате до тех пор, пока ее не снимут. Но медсестры ясно выразили свое мнение. Если я останусь в больнице, мне будут уделять куда меньше внимания. Есть и другие пациенты, за которыми нужно ухаживать.
Впрочем, шести суток в больнице мне хватило с лихвой, с учетом местной еды, постоянного шума и кошмарной картины на стене. Где-то там, над городом моя раковая опухоль уже смешивалась в облаках с другими частицами, чтобы пролиться дождем на головы ни о чем не подозревающих людей. Если задуматься, я получила новую грудь, сделанную из складки на животе, а другую мне уменьшили и подтянули. Так что где-то под всеми этими повязками и припухлостями пряталась новая женщина. Теоретически. Пока я чувствовала себя плохо скроенным лоскутным одеялом.
По дороге домой Филипп отказался от привычного итальянского стиля вождения и вел машину так, будто под капотом у него была спрятана бомба. Когда муж заехал на подъездную дорожку, я мысленно поприветствовала Ширли. Я соскучилась по своему дому. В прежней жизни я вряд ли заметила бы, что ведущая к дому тропинка слегка поднимается. Сейчас преодолеть этот подъем было все равно что взойти на Эверест. Тяжело дыша, я брела по дорожке, и каждый шаг сопровождался плеском жидкости в дренажной бутылке. Я чувствовала себя зданием, предназначенным под снос. Легкий удар по фундаменту – и я рухну.
Дома было хорошо, но непривычно. Родные накрыли стол к обеду, разложили тарелки, ножи, но забыли вилки. Раньше я побежала бы на кухню и принесла недостающие приборы раньше, чем кто-нибудь успел бы взяться за салфетку. Теперь мне оставалось только сидеть и ждать, когда окружающие заметят свой промах. Впрочем, они не спешили.