Страница 23 из 77
Время в больнице течет по-другому. Внешний мир уплывает далеко-далеко. Подходит к концу ночная смена. Капли дождя бегут по стеклу, как черные бриллианты, но засухе все равно не видно конца и края. Темное небо постепенно выцветает и становится серым.
Больница медленно просыпается. Торопливые шаги, грохот подносов и болтовня медсестер прогоняют остатки ночи. Мимо моей палаты проносятся каталки с пациентами, тележки с едой и медицинское оборудование.
Неприветливая девушка из Восточной Европы приносит завтрак. Кукурузные хлопья в пластиковой чашке и чай в пакетиках. Поскольку руки и ноги у меня по-прежнему не работают, я не могу даже поднести ложку ко рту. На помощь приходит Лидия. Она кормит меня и придерживает чашку, пока я с шумом втягиваю чай.
Дочка выглядит усталой. Я говорю, чтобы она шла домой и отдыхала. Но в ответ Лидия только прижимается щекой к моей щеке. И тогда я вспоминаю, о чем хотела спросить ночью. Слова даются мне нелегко.
– Ты надолго вернулась?
Рукава на ногах с шипением выпускают воздух. Если Лидия уедет завтра, то разобьет мне сердце.
– Я буду рядом столько, сколько понадобится, – отвечает дочка.
Я падаю на подушки. Именно это я и хотела услышать.
В последующие дни моя палата постепенно заполнялась цветами. Я была очень благодарна родным и близким, которые их прислали. На огромной открытке, подписанной всеми женщинами из моей группы по йоге, почему-то был изображен сиамский котенок.
Подруги по несчастью, о которых рассказывала Мэри, не замедлили проявить себя. Они присылали открытки и электронные письма, а Филипп распечатывал их и приносил мне в больницу. Еще он рассказывал, что кто-то оставляет кастрюли с едой на пороге нашего дома.
В замкнутом мирке больничной палаты амбиции и дедлайны утратили какое-либо значение. Мастэктомия – лучший путь к осознанию того, что важнее всего любовь и доброта.
Сожалела ли я о чем-то? Да, конечно, но в основном о том, что слишком серьезно относилась к жизни, год за годом убеждая себя в том, что впереди еще будет время для веселья. Я провела бесчисленные часы, закрывшись от мира и склонившись над клавиатурой. Вместо того чтобы проживать жизнь, я о ней писала.
Лидия, Мэри, друзья, женщины из группы по йоге и читатели, принявшие мою беду близко к сердцу… иногда мне казалось, что все они собрались здесь, в палате. Их добрые пожелания и молитвы наполняли комнату. Это чувствовали даже медсестры.
– В вашей палате удивительная атмосфера. Так бы и просидела тут весь день, – сказала сестра Мэй, после чего добавила, что на голове у меня полный беспорядок.
Пока она копалась в моей сумочке с туалетными принадлежностями, я вдруг, к стыду своему, поняла, что забыла положить туда расческу. Сестра Мэй предложила купить ее в больничном магазине. И через несколько минут уже аккуратно причесывала меня. Воплощенная доброта. Поскольку я не могла ни сидеть, ни шевелить руками, о том, чтобы самой ухаживать за собой, и речи не шло.
Посетители. Я и ждала их, и боялась. Хотя Лидия часами сидела в моей палате, ее я посетителем не считала – с ней не нужно было разговаривать или что-то изображать. Дочь стала моим счастливым талисманом, одно ее присутствие наполняло меня надеждой и спокойствием. При ней я спокойно засыпала и не боялась показаться невежливой.
Я соскучилась по другим членам семьи, но не хотела, чтобы они видели меня в таком мумиеподобном состоянии, в окружении капельниц и пикающих аппаратов. И все же однажды вечером дверь в палату открылась. Роб и Шантель. Принесший минеральную воду и лаймы Роб прекрасно знал, что мне сейчас нужно. Он настроил кровать, убедился, что кнопка вызова медсестры находится в зоне досягаемости, и внимательно проверил уровень жидкости в капельнице. Во рту у меня было сухо, как в кошачьем лотке, так что минералка с долькой лайма пришлась как нельзя более кстати.
В палату регулярно заглядывал взволнованный Филипп. Гладил меня по голове, восхищался цветами и спрашивал, может ли он что-нибудь сделать. Лучшим подарком стало радио, которое муж принес из дома. Настроенное на волну классической музыки, оно наполняло палату мелодиями Баха, Бетховена и Моцарта. Музыканты и цветы – о чем еще может мечтать женщина?
Дополнительным источником комфорта неожиданно стал плед из овчины, который порекомендовала мне подруга медсестры, перенесшая похожую операцию. Я целыми днями лежала на спине и радовалась мягкости овчины, а также тому, что она позволяла воздуху свободно циркулировать подо мной.
Во время дневной смены медсестра ускорила капельницу, и в моем животе скопилось столько жидкости, что меня вполне можно было принять за беременную на седьмом месяце.
Глядя на свой раздувшийся, выпирающий из-под корсета живот, я вспомнила, как выглядела мама в последние дни болезни. К горлу подступила тошнота. В палату прибежали взволнованные медсестры.
– Оцените силу боли по шкале от одного до десяти, – попросила одна из них.
Живот по ощущениям напоминал мешок с битым стеклом. Я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание, но не хотела, чтобы они сочли меня нытиком. Поэтому выбрала консервативные шесть баллов.
Медсестры переглянулись. Одна уточнила:
– Так сильно?
Мне было слишком больно, чтобы ответить.
– Все это субъективно, – сказала старшая медсестра. – Если она оценивает боль на шесть баллов, значит, так оно и есть.
Медсестры иногда разговаривают так, будто вас нет в комнате. Благодаря этому можно получить примерное представление о том, насколько сильно вы в действительности больны.
Тем временем медсестры решили, что беспокоиться не о чем, и сделали мне укол. Послеоперационный корсет сменили на мягкий бандаж. Несколько часов спустя пришла Мэй; она обтерла меня, как расстроенного младенца, выпавшего из колыбели. Поправила простыни и устроила на ночь. Эту женщину надо причислить к лику святых.
Вскоре после ее ухода появился Грег. Он регулярно меня проведывал, но на этот раз с гордостью сообщил, что его «садоводческие» опыты увенчались успехом. Пересаженная ткань прижилась. Я поблагодарила хирурга, а он заметил, что в первый раз видит мои волосы в приличном состоянии. Льстец!
Воодушевленная, я стала выбирать, что хочу съесть завтра. Средиземноморская паста со шпинатом и пармезаном и карамельный крем на десерт. На бумаге это выглядело как кухня высшего разряда, но больничная еда везде одинакова. Главное блюдо на вкус напоминало картон, а десерт я и вовсе предпочла оставить нетронутым.
На следующее утро с меня сняли несколько дренажных трубок и катетер. Хотя с последним я была бы рада не расставаться. Постоянный катетер невероятно облегчает перелеты и походы в театр. А без него мне приходилось, подобно древней старушке из сказки, ковылять в сторону туалета, согнувшись в три погибели.
И если бы только это! Теперь мне предстояло пройти через «высаживание». Может показаться, что нет ничего сложного в том, чтобы пересесть с кровати на стул. Но в действительности это совсем непросто. По словам медсестер, «высаживание» должно было пойти мне на пользу. Оно позволит легким развернуться в полную силу, а кровь будет циркулировать гораздо свободнее.
Но сидеть на стуле было тяжело. У меня болел копчик. Я все время тоскливо поглядывала на кровать, мечтая вернуться туда и с наслаждением вытянуться. Но нужно было высидеть на стуле двадцать минут. Для меня это было слишком. Я нажимала кнопку вызова уже через несколько минут, и медсестры помогали мне перебраться в кровать.
Еще были упражнения для рук, которые заставлял меня делать добрый физиотерапевт. По десять раз в день. Неужели он и правда думал, что я смогу отжиматься от стены?
После операции я ни разу не заплакала. Может, со мной что-то не так? Но однажды Филипп привел Катарину. Дочка выглядела бледной и взволнованной, но старательно делала вид, что все в порядке. Она хотела показать мне запись школьного концерта. Я согласилась только ради того, чтобы ее порадовать. Но когда юные солисты затянули первые ноты «Моста над беспокойными водами», в груди что-то надломилось.