Страница 17 из 77
Когда боль отступала, она просто лучилась счастьем и говорила, что это лучшие дни в ее жизни. Как-то мы сидели вдвоем, а мама подняла костлявый палец и сказала: «Смотри на меня. И запоминай».
Местный священник навестил ее, чтобы удостовериться, не пришла ли пора провожать прихожанку в последний путь. Я отвела его к ней в комнату и закрыла дверь. Мама нечасто ходила в церковь, зато пела в хоре. Она всегда говорила, что ее молитва – это пение. Через несколько минут священник вышел; он выглядел потрясенным и все говорил, что никогда прежде не встречал настолько умиротворенного человека. Шах и мат.
Наполовину актриса, наполовину гуру, мама ослепляла нас всех.
Присев на кровать, я слушала, как мама планирует собственные похороны, и делала пометки в блокноте. Она не хотела, чтобы гости сразу впали в уныние, поэтому выбрала в качестве первой песни «Утро настало» Кэт Стивенс. Затем мама хотела, чтобы друзья из хора выстроились перед алтарем и спели ее любимый гимн «Дай мне, Господи, быть орудием Твоего мира». Слова, приписываемые святому Франциску Ассизскому, – высшее выражение материнской любви: «Дай мне, Господи, утешать, а не ждать утешения, понимать, а не ждать понимания, любить, а не ждать любви».
– Я так волнуюсь, – прошептала мама. – Как думаешь, сколько людей придет?
– Не знаю, – ответила я, стараясь придумать цифру побольше. – Человек сто пятьдесят?
– И все? – Маму мой ответ не обрадовал.
– Ну, нет. Может, в два раза больше.
Устроившись поудобнее на подушках, чья белизна подчеркивала ее заострившиеся черты, мама довольно улыбнулась.
– А когда гроб будут выносить из церкви, пусть кто-нибудь поет «Bali Ha’i»[14], – продолжила она давать инструкции.
В 1963 году мама прославилась в городе, сыграв Кровавую Мэри в мюзикле «South Pacifi c». Я спросила, не знает ли она кого-нибудь из местных, чей голос может сравниться с ее. Мама весьма категорично покачала головой. Тут потребуется исполнитель международной величины. Вот Сара Вон[15] подошла бы.
– Да, потрясающее будет зрелище, – вздохнула мама. – Жалко, что я не смогу прийти. Хотя, думаю, часть меня все-таки будет там присутствовать.
Сомневаюсь, что я когда-нибудь смогу быть такой же сильной ради своих детей. По сравнению с мамой я настоящая трусиха. Хотя мы с ней нередко ссорились (в основном по поводу секса и замужества), мы были очень близки. Фактически, мы спорили с собственным отражением. Я до сих пор иногда набираю мамин номер, чтобы ощутить связь с ней.
Будучи журналистом, мама с раннего возраста приучала меня к печатной машинке. Я, конечно, сопротивлялась, как могла, но в результате стала именно тем, кем она хотела меня видеть. Когда мы узнали, что мама умирает, я ощутила виноватое предвкушение свободы. Наконец-то я разделаюсь с образом, в рамки которого она меня загнала! Но было слишком поздно. Я жила по ее выкройке.
Когда мы с Филиппом встретились в тот день в клинике, у хирурга были плохие и хорошие новости. Да, анализы подтвердили, что у меня рак. Опухоль разрослась почти до семи сантиметров в диаметре. Зато, судя по всему, пока обошлось без метастазов. Конечно, еще рано об этом говорить, но, вполне возможно, после удаления правой груди – при условии, что в левой все чисто, – я смогу вернуться к нормальной жизни.
Нормальная. Жизнь. Аллилуйя! Я бы расцеловала доктора, если бы она не находилась под надежной защитой письменного стола. Я давно заметила, что хирурги не слишком любят, когда их трогают, хотя это странно, если учесть, как глубоко они сами погружаются в других людей. Идя по улице после беседы с врачом, я с наслаждением подставляла лицо зимнему солнцу. Голые ветви деревьев тянулись к невинно-голубому небу. Чайка, сидящая на макушке статуи, чистила перья и снисходительно поглядывала на тепло одетых людей, с поднятыми воротниками.
Я скользила по морю бесстрастных лиц, уткнувшихся в айподы и мобильные телефоны. Такое чувство, что весь мир поразил синдром Аспергера. Склонившись над маленькими коробками и подключившись к ним при помощи свисающих с ушей проводов, люди все сильнее привязывались к несуществующей реальности. Прикованные к абстрактному, оторванные от жизни, они превращались в полулюдей-полуроботов. Как бы мне хотелось, чтобы они на секунду остановились и почувствовали эфемерную радость быть человеком, впитали красоту этого мира. Ведь мы здесь так ненадолго…
Ожидая в приемной, когда меня вызовут на МРТ, я заполняла анкету и наткнулась на вопрос, не страдаю ли я клаустрофобией. «Слегка», – нацарапала я посредине между вариантами «да» и «нет». Некоторым пациентам приходится давать общий наркоз перед тем, как погрузить в утробу МРТ. Лично мне эта процедура напоминала рождение наоборот.
Врачи снова принялись называть меня «милочкой», в частности рентгенолог, который делал мне в руку укол с окрашивающим раствором. Ради спокойствия и процветания этой больницы, всех медсестер, докторов, техников, лаборантов и санитаров с анализами и тележками я бы хотела вытатуировать у себя на лбу фразу: «Милые милочки, ПОЖАЛУЙСТА, не называйте меня так!»
Сестра предупредила, что в аппарате будет шумно, и предложила на выбор джаз или классику в наушниках. В обычной ситуации я предпочла бы классику, но у медиков странные понятия о вкусе (вспомните белые лилии!). С них станется включить оперу Вагнера или похоронный марш. Джаз безопаснее.
Две медсестры уложили меня на каталку, как кусок мяса на поднос, и вручили тревожную кнопку на случай, если в МРТ мне станет дурно. Лежа на животе, так что груди торчали точно в нужных отверстиях, я поехала внутрь аппарата под «Девушку из Ипанемы»: «Высокая и загорелая, юная и привлекательная…»
Я всегда недолюбливала эту песню, а теперь прямо-таки возненавидела, поскольку в этот момент чувствовала себя приземистой, бледной, старой и уродливой – словом, полной противоположностью той бразильской красотки. Слава богу, вскоре все звуки потонули в гудении МРТ.
– Все в порядке, миссис Браун? – спросил мужской голос в наушниках.
Предупредительность молодости в голосе, солнечный австралийский акцент… Я неожиданно приободрилась. К тому же он не назвал меня милочкой!
– Да! – крикнула я, хотя, наверное, кричать было совсем не обязательно.
Гудение сменилось ритмичным позвякиванием. Меня как будто засунули внутрь гигантского колокола. Я подумала о Лидии и представила, что мы вместе медитируем где-нибудь в монастыре на Шри-Ланке. В самом сердце загадочной земли и спокойствия. Вот только монастырский колокол хорошо бы слегка приглушить!
Я позволила воспоминаниям увлечь меня в другое время и перенести в тот день на пляже, когда я со своим другом Яном прогуливала уроки после экзаменов в шестом классе. Блестящий черный песок, мандариновое солнце, нависшее над горизонтом. Совершенный момент между детством и юностью, когда я впервые познала блаженство.
– Вы хорошо справились, – сказал рыжеволосый молодой человек. Именно его голос я слышала в наушниках.
– А разве могло быть иначе?
– Некоторые люди двигаются.
К счастью, МРТ показала, что в левой груди все чисто.
В тот же день я позвонила сестре Мэри в Новую Зеландию. Восемь лет назад она перенесла мастэктомию и понимала, как я себя чувствую, поэтому разговаривала со мной спокойным, мягким тоном.
– Не бойся, ты не будешь одинока, – сказала она. – Очень скоро ты найдешь друзей. Я нашла, и ты тоже найдешь. Многие женщины прошли через это, они знают, как тебе помочь. Ты даже не представляешь, насколько важна может быть их поддержка.
Мэри не разговаривала со мной таким тоном с тех самых пор, как мы были детьми. Она очень ответственно подходила к роли старшей сестры, Защитницы. Расстояние, которое проложило между нами время, испарилось. Сестра потеряла левую грудь. Я лишусь правой. Мы будем идеальной парой.
Мы словно вернулись в нашу общую комнату с желтыми нарциссами на обоях. По утрам я смотрела на разбросанные по подушке кудри Мэри, и меня охватывало удивительно сильное чувство привязанности. Мы все делали вместе: играли в куклы и поздно ночью слушали сериалы по радио, пока не начинали слипаться глаза.