Четыре королевы

Эдуард ответил, что охотно сопроводил бы Людовика, но в сложившихся обстоятельствах не может, так как недавно прошедшая смута, к сожалению, истощила его средства. «На это король Франции ответил: „Я ссужу тебе тридцать тысяч марок добрых и законных денег, или даже просто дам их тебе у если только уважишь мое желание“. Дело в том, что Эдуард был человек рослый, статный, обладавший великим мужеством и отвагой, и чрезвычайно сильный; король Франции счел бы большой удачей, если бы обрел такого спутника. Посему Эдуарду желавший взяться за это дело ничуть не менее, чем сам король Франции, согласился на это предложение». А поскольку куда шел Эдуард, туда же и Генрих Альмейн, куда шли они, туда же и Эдмунд, то все трое приняли крест 24 июня 1268 года в Нортхемптоне.

Генрих III пришел в ужас. Англия только-только обрела видимость нормальной жизни. Король был стар и нездоров, он во всем полагался на советы старшего сына. Он доказывал, что порядок в стране нарушится, если Эдуард надумает уехать, и просил сына остаться, но Эдуард и слушать не стал. Элеонора, видимо, соглашалась с мужем, но и она больше не могла требовать послушания от старшего сына. После того, как он совершил рискованный побег от Симона де Монфора и спас короля, отношения между матерью и сыном изменились. Политическое влияние Эдуарда возросло и затмило Элеонору. Кружок могущественных деятелей, некогда ограждавший королеву, распался в период военных бедствий. Джон Мэнсел умер еще до возвращения Элеоноры в Англию, не дожив до восстановления монархии. Дядюшка Пьер скончался в 1268 году, за ним, в 1270 году, ушел и дядюшка Бонифаций. Эдуард не обращался к матери за советом — наоборот, делал все, что мог, чтобы отстранить ее от власти. Лишившись политической базы, Элеонора не осмеливалась противостоять желаниям и решениям Эдуарда. Она теперь заметно сблизилась с Эдмундом, который вместе с нею провел за границей большую часть периода гражданской войны.

Планы крестового похода были составлены. Для финансирования экспедиции папа позволил королю Франции собрать десятину с доходов церкви в его владениях, помимо той десятины, которую уже взимал Карл для своей сицилийской кампании. Местные прелаты попытались протестовать — они не хотели становиться нищими ради очередной безнадежной затеи короля. Папа получил от них петицию с просьбой отменить поборы. Петиция была отклонена, Людовик получил свою десятину.

Король Франции со своим войском должен был отплыть из порта Эг-Морт в мае 1270 года. Вместе с ним уезжали брат Альфонс, трое сыновей и дочь. Эдуард намеревался последовать за ними с небольшим интервалом. Карл со своим флотом собирался плыть отдельно с Сицилии.

14 марта 1270 года Людовик объявил о начале крестового похода, вновь приняв посох пилигрима в Сен-Дени. На следующий день он прошел босиком из дворца до собора Нотр-Дам. Затем, во главе своей большой армии, он выступил в Прованс. Все шло точно так же, как более чем двадцать лет назад, с одним заметным исключением.

На этот раз Маргарита осталась дома.

В Провансе пришлось ненадолго задержаться — часть кораблей, заказанных Людовиком, еще не была готова, — и потому крестоносцы отплыли лишь 2 июля 1270 года. Только когда войско реально собралось в путь, Людовик открыл своим людям, что направляются они не в Акру, как все полагали, но в Тунис.

Выбор Туниса был весьма странен для человека, который посвятил жизнь защите и спасению Святой Земли. А Святая Земля в тот момент отчаянно нуждалась в спасении. Мамлюки, опасаясь совместного французско-монгольского удара, за несколько лет до того решили выместить злобу на местном христианском населении. Все поселения, которые Людовик в свое время так тщательно, с такими расходами укреплял, были взяты и разрушены.

Опасения мусульман насчет совместного нападения были не беспочвенными. Людовик на самом деле поддерживал контакт с монголами. Похоже, кого-то из монгольских предводителей сильно впечатлил шатер алого шелка, служивший также походной часовней, который Людовик подарил ему как раз перед началом своего предыдущего крестового похода. О нем особо упоминалось в письме, доставленном в Париж в 1262 году. В нем содержался также вопрос, не согласится ли король французский совместно пойти против египтян. Монголы были особенно заинтересованы в кораблях. Если бы Людовик любезно согласился прибыть вместе с флотом, они были бы весьма признательны. В качестве вознаграждения предводитель монголов обещал отдать французам Иерусалим.

Ответ Людовика на это предложение нам неизвестен. Однако возможно, что король Франции решил идти на Тунис, имея его в виду — видимо, там он полагал устроить базу, где его войско могло безопасно подождать подхода монголов. Скорее всего, именно это подразумевал хронист Виллани, когда объяснял: «Сочтя, что этот курс наилучший, они решили пойти против державы Тунисской. Если бы христианское воинство сумело ее захватить, то они оказались бы в очень выгодной позиции, чтобы затем без труда захватить державу Египетскую — там они могли преградить путь и полностью прогнать силы сарацин».

Но возможно также, что король Франции вспомнил о Тунисе под влиянием Карла. Мохаммед, эмир Туниса, благоволил Манфреду и Конрадину и предоставлял убежище их сторонникам и другим недовольным сицилийцам. Соответственно, эмир поощрял мятежные настроения, подрывающие власть Карла в Италии. И еще хуже — по меркам нового короля Сицилии — было то, что Мохаммеду полагалось выплачивать ему ежегодно 34 300 золотых, но с самой коронации Карла он ничего не присылал. Людовик не мог не знать об этой задолженности.

Перед отъездом король Франции рассказал исповеднику, что избрал целью Тунис, поскольку полагал, что может обратить эмира в христианство. До сих пор остается открытым вопрос, кто именно вбил в голову Людовику, что личность, носящая имя «Мохаммед», может жаждать обращения в христианство.

Так или иначе, крестоносцы поплыли в Тунис. Погода на этот раз держалась хорошей, и флот Людовика прибыл на место в полном комплекте и сохранности 18 июля. Порт Тунис, как выяснилось, никто не защищал, и потому его взяли быстро. Мохаммед, узнав о намерениях французов, послал за подкреплениями и отступил за степы своей столицы, расположенной в нескольких милях от побережья. В связи с нехваткой питьевой воды Людовик отошел от порта и расположил свое войско на равнине вне стен города Карфагена, «каковой Карфаген, часть коего была восстановлена и укреплена сарацинами ради защиты порта, христиане вскоре взялись штурмовать», — писал Виллани. Людовик и в этот город не вошел, разбил лагерь под жарким августовским небом, ожидая прибытия Карла Анжуйского. Крестоносцы так и стояли всего в пятнадцати милях от столицы Туниса.

Ждать всегда неприятно; ждать в ограниченном пространстве, хоть и под открытым небом, но среди толп немытых соотечественников, в условиях жестокого зноя и влажности, было пыткой. И эта задержка стала роковой. Почти сразу, после прибытия французские солдаты начали болеть. Салимбене называет это заболевание чумой, но по всей вероятности, это был тиф. «И когда христиане вознамерились войти в город Тунис, по воле божией, из-за грехов христиан, воздух того побережья начал сильно портиться, и особенно в лагере христианском, по той причине, что они к этому воздуху не привыкли, а также потому, что условия были трудные, и скученность людей и животных чрезмерна», — объяснял Виллани[115]. Войско Людовика редело на глазах. Жан-Тристан, чьи двадцать лет жизни вместились между двумя безуспешными крестовыми походами, умер через десять дней. Папский легат и кардинал Альба продержались ненамного дольше, а вместе с ними умерли также «многие графы, и бароны, и простолюдины», — писал Салимбене. «Не только вода, но даже деревья распространяли лихорадку», — утверждал другой хронист. Наследный принц Филипп также заболел.

Как можно было ожидать в этих обстоятельствах, пожилой и ослабленный человек становился легкой добычей болезни. Король Людовик слег и пережил Жана-Тристана всего на три недели. Незадолго до смерти он призвал к своему ложу старшего сына и дал ему наставления о том, как стать хорошим королем. Эти советы записал Жуанвиль. Это искреннее, благочестивое послание определяло принципы правильного управления. Как писал умирающий Людовик в завещании сыну:

115

Очень характерное замечание: воздух портится не от того, что всюду лежат гниющие отбросы, а по божьей воле. Возможности средневековой европейской медицины были чрезвычайно ограничены. Порой читать о «подвигах» тогдашних врачей становится страшно: они могли лечить колотую рану, смазывая ее яичным белком (немытыми руками!), а ревматизм — холодными ваннами. Диагностика заболеваний основывалась на чисто внешних вторичных признаках: например, лихорадка, вызванная множеством причин, всегда лечилась одними и теми же приемами. В качестве лекарств применялись порой минералы и предметы, наделенные лишь магическими свойствами в воображении людей, а реальные знания деревенских знахарок «учеными» врачами не слишком уважались. Религия запрещала исследование человеческих тел, вообще любые эксперименты. Свод знаний арабских врачей, основанный на наблюдениях и опыте, был практически недоступен. Распространение болезней приписывалось плохой воде, климату, божьему гневу и т. п., а о передаче заразы от человека к человеку не догадывались вплоть до великой чумы 1348 года.

О санитарии не задумывались, в военных лагерях не было даже таких доступных и элементарных удобства, как яма для отходов и особое место для отправления нужд. Остается только удивляться: как вообще могли жить люди в условиях такой грязи и вопи, и как удавалось выжить заболевшим? (Прим. перев.).