Четыре королевы

Генрих рассердился на Ричарда, когда узнал об этом браке. Он боялся семейства Маршалов, и не без причины: они были богаты, влиятельны и зачастую находились в оппозиции к нему. Вскоре после женитьбы Ричарда Уильям Маршал II, брат Изабеллы, умер, но его место и влияние унаследовал другой Маршал, откровенный противник короны; он снова стал угрожать королю междоусобицей. Генрих, опасаясь, как бы Ричард не перешел на сторону семейки своей жены, третий раз купил верность брата новыми дарами в виде земель и поместий.

В 1233 году, когда конфликт с Маршалами достиг степени кризиса, Генрих дал Ричарду поистине королевскую взятку: ему разрешалось получить все штрафы, налагаемые выездной судебной коллегией, когда она прибудет в Корнуэлл. Поскольку то были первые королевские судьи, появившиеся в этой части страны более чем за тридцать лет, следовало ожидать беспрецедентного урожая. На самом деле приезд судейских привел местное население в такую панику, что многие бежали и попрятались по лесам, чтобы избежать преследования. Шерифу пришлось выкуривать их оттуда. «Ричард никогда не ссорился с Генрихом без того, чтобы стать еще богаче», — отмечал биограф Ричарда, оксфордский исследователь Н. Денхольм-Янг.

В итоге к моменту женитьбы Генриха на Элеоноре Ричард стал чрезвычайно богатым человеком. Когда у кого-то заводятся такие деньги, они сами по себе придают хозяину авторитет, и Ричард стал любимцем тех баронов, которые видели в нем противовес королю. Доходило до того, что Генрих обязательно советовался с братом, если возникал сложный политический вопрос.

Вторым примечательным персонажем на свадьбе был Симон де Монфор, третий сын воинственного крестоносца Симона де Монфора, который за двадцать лет до того одержал блестящие победы над беспомощными еретиками Тулузы и Лангедока. Воин, атлет, государственный деятель, ученый, умный, культурный, очаровательный, когда он этого хотел, свирепый в битве, решительный в политике — все это и еще многое составляло характер Симона-младшего.

Будучи младшим сыном, Симон сызмала усвоил, что для успеха в этом мире ему придется следовать по рыцарскому пути, добывая владения или богатую жену при помощи своего ума, боевых умений и храбрости. Кажется, эта перспектива его только радовала. Симон унаследовал ум своего отца, энергию, мужество и физическую ловкость. Он с равным усердием занимался своим образованием, штудируя латынь и другие важные для того времени предметы, и проводил утомительные часы в тренировках воинских умений. К двадцати одному году он умел острить по-латыни и по-французски, был знатоком верховой езды и работы с копьем. Экипированный таким образом для жизненной борьбы, в 1230 году он отправился искать счастья.

По своему деду Монфоры лелеяли слабую надежду заполучить графство Лестер, одно из самых престижных в Англии. Симон-старший был слишком занят в Лангедоке, чтобы активно бороться за это английское наследство, потому титул отошел [39] к короне и затем был вновь дарован Ранульфу, графу Честерскому. Ранульф, один из наиболее могущественных баронов Англии, владел этим графством десять с лишним лет, когда молодой Симон решил заявить о своем праве. Дальнейший невероятный успех Симона наглядно характеризует то, что он без труда раздобыл у своего старшего брата Амори документ, подтверждающий отказ того от всех прав на отцовское наследие. Нетрудно отдать то, чем не надеешься когда-нибудь завладеть!

Засим Симон, юнец, не достигший еще двадцати пяти лет, младший отпрыск семейства, честно служащего французскому королю, явился к графу Честеру, одному из самых почитаемых, закаленных, опытных патриархов Англии, чтобы просить его добровольно отказаться от значительной части своих владений. Это был ошеломляюще наглый ход, и столь же ошеломляюще он сработал. «И я отправился к графу, — безыскусно рассказывал впоследствии Симон де Монфор, — … и умолял его отдать… мое наследство, и он очень милостиво согласился, и в августе следующего года взял меня с собою в Англию, и просил короля принять у меня оммаж за наследие моего отца, на которое, как он сказал, я имел большее право, чем он, и отказался он от всего того, что подарил ему король, и затем принял мой оммаж».

Не может быть более веского доказательства уникальности качеств Симона де Монфора, чем этот поступок, который за одну ночь поднял его из безвестности мелкопоместного дворянства в ряды правящей элиты королевства. Правда, у Ранульфа не было прямых наследников, но имелось множество кузенов, более близкой родни, чем этот француз, который не мог ничем похвастать, кроме памятной многим свирепости его отца. То ли граф Честер был до щепетильности справедлив и великодушен, то ли, глядя на Симона, он вспомнил себя молодого — а может быть, подумал, что именно таким человеком ему всегда хотелось быть.

При поддержке графа Честера Симон обратил на себя внимание своего нового сюзерена, Генриха III, которому принес оммаж за Лестер в 1231 году. Генрих мгновенно привязался к Симону. У короля была манера бросать старых советников ради новых, как ребенок бросает любимого прежде мягкого медведя, завидев новую игрушку. Он много сделал для Симона, подарил еще земли вдобавок к унаследованным и включил в круг ближайших друзей. Ко времени замужества Элеоноры Симон де Монфор в свои двадцать восемь лет был уже одним из влиятельнейших баронов Англии.

Элеонора должна была заметить его на свадьбе, поскольку он, в качестве графа Лестера, исполнял наследственную обязанность — присматривал за королевской кухней во время банкета, а кроме того, согласно Матвею Парижскому, ему поручили «поднести королю сосуд с водою для омовения рук перед едой» — именно этот символический акт служения давал ему право носить мантию придворного. Симону тогда впервые пришлось исполнять свою часть церемониала, и уж он постарался, чтобы никто и слова худого про него сказать не мог. Он даже брался за дела, формально находившиеся в ведении графа Норфолка, и не сдавался, когда возникали трудности. Честолюбие внимательно к мелочам.

Лондон, с его лабиринтом узких кривых улиц, шумными рынками и постоянно пасмурным небом, стал резкой переменой обстановки для тринадцатилетней девочки, выросшей в солнечном, почти пасторальном Провансе. Все 40 000 жителей города теснились поближе к Темзе, что неизбежно приводило к скученности, а в зимнее ненастье — и к ужасной грязи. Дома здесь, как и в Париже, строились на каркасе из деревянных балок, промежутки заполняли кирпичом и снаружи белили известкой; они теснились так близко один к другому, что опасность пожара была постоянной реальностью для горожан. Незадолго перед тем был издан новый закон, чтобы дома впредь покрывали не традиционными соломенными крышами, а сланцевыми плитами, но старые (и более дешевые) привычки от запрета не пострадали.

Только в языковом вопросе у Элеоноры не было трудностей: ей не пришлось учить местное наречие. Здешняя аристократия презирала английский язык как простонародный, и все дворяне говорили на том же северно-французском диалекте, langue d'Oil, что и в Париже[40].

Основные постройки Лондона также тяготели к северному берегу реки. С обоих концов город прикрывали королевские резиденции: дворец в Вестминстере — на западе и укрепленный замок, прозванный «Башней» (лондонский Тауэр) — на востоке. В последующие века Тауэр прославился как страшная тюрьма, но в дни Элеоноры там проживала королевская семья; его также использовали как убежище во время смут. Преступников же содержали в тюрьме Ньюгейт (Newgate), в центре города, далеко от реки.

К востоку от Вестминстера тянулся Стренд, одна из самых привлекательных частей Лондона, где бароны Генриха строили роскошные резиденции на тот случай, когда дела призывали их в город. Неподалеку от Стренда удобно располагался Темпл («Храм») — каменное строение, служившее городским хранилищем. В его стенах и королевская семья, и знать, и богатые купцы хранили деньги, украшения и прочие ценности. Между Темплом и Тауэром был проложен Лондонский мост, самый длинный и прочный каменный мост в Англии. Одно из чудес королевства, Лондонский мост, строили тридцать лет и закончили только в первые годы правления Генриха. Как и все прочее в этом городе, мост был тесно застроен, и проезд по нему так часто забивали телеги и другие повозки, что быстрее можно было переправиться через Темзу, наняв лодку [41].

39

Дед Симона де Монфора был женат на дочери графа Лестерского (Leicester), единственной его наследнице — то есть и земли, и титул перешли от нее к мужу, а потом и к сыну. Симон-старший был слишком занят военными делами на континенте, чтобы лично явиться в Англию и напомнить о своих правах. В итоге владение было попросту отобрано королем Иоанном Безземельным, который никогда не стеснялся брать то, что плохо лежит. Есть мнение, что Симон-старший так усердствовал в Лангедоке именно потому, что стремился восполнить потерю. (Прим. перев.).

40

Презрение к местному языку возникло со времен Вильгельма Завоевателя и его соратников-норманнов, которые действительно говорили на langue d'Oil — но на своем диалекте, который отличался от парижского. Элеонора же с детства говорила на langue d’Oc, т. е. провансальском (или окситанском) наречии. Северный langue d'Oil был для нее чужим в любом варианте. См. прим. 9. (Прим. перев.).

41

Лондонские реалии требуют некоторых пояснений. Ньюгейт (Newgate — Новые ворота) — район Лондона, примыкавший в Средние века к одним из городских ворот. Возле ворот возникали новые кварталы, к ним переходили названия, когда сами ворота со временем исчезали. Что касается упоминаемого «Темпла», тут автор, кажется, чего-то недопонял. В описываемое время Стренд представлял собой просто дорогу, которая соединяла Вестминстер (политический центр) с Лондоном (основным торговым центром страны). Его застройка «роскошными резиденциями» началась намного позже. Вблизи от этой дороги вплоть до конца XIII века располагался комплекс зданий, принадлежавших рыцарям ордена тамплиеров (храмовникам). В частности, там имелась «церковь Храма» (Temple Church), а неподалеку от нее застава, соответственно названная Темпл-Бар. В Средние века власть городского совета Лондона кое-где простиралась за пределы его стен; на основных дорогах, там, где граница городских полномочий (норм торговли) далеко отстояла от ворот, были установлены барьеры («рогатки») — дорогу, видимо, просто перегораживали цепью или бревном (bar). «Рогатка» Темпл-Бар впервые упоминается в 1293 году, около 1351 года ее заменили на деревянные ворота, над которыми располагалась небольшая тюрьма. С тех пор Темпл-Бар многократно упоминался в истории. Согласно древнему обычаю, здесь должен был остановиться король, прежде чем въехать в пределы Лондона; его встречал лорд-мэр и вручал ключи от города. Именно по этой дороге прошло торжественное шествие, когда Елизавета I отмечала победу над испанской Армадой. Она дополнила обычай, подарив лорду-мэру особый меч, украшенный жемчугом, как символ верности. Уже более 400 лет в торжественных случаях у Темпл-Бар производится церемония передачи этого меча. Упоминаемое же в тексте хранилище ценностей, несомненно, представляло собой подвальные помещения под тамплиерской церковью — хорошо охраняемые прецептории (то есть штаб-квартиры ордена в некоторой географической области) ордена по всей Европе служили такими хранилищами. Но уж явно никто не мог называть подвал «храмом».

Лондонский мост — одна из самых оригинальных достопримечательностей столицы Англии. Первый мост на этом месте построили римляне около 50 года н. э. Король Иоанн разрешил строить на мосту дома с торговыми лавками, чтобы окупить расходы на его содержание. В то время мост имел 19 каменных арок с подъемным мостом и укрепленными воротами со стороны Сити. Дома на нем (числом около двухсот) порой имели до семи этажей и стояли вплотную, а верхние этажи с обеих сторон почти смыкались, что создавало большую опасность пожаров. В 1212 году пожар начался одновременно на двух концах моста, погибло 3000 человек. Проезжая часть имела ширину всего около 4 метров, и на мосту постоянно создавались заторы. В течение трехсот с лишним лет над воротами моста выставлялись головы казненных — первой стала голова Уильяма Уоллеса в 1305 году. (Прим. перев.).