Осенние сказки

Утреннее солнце, ползущее через комнату, разбудило меня своими лучами. Я подняла голову с подушки, недоумевая, почему же заспалась так долго, ведь обычно я вставала с рассветом. Обвела глазами комнату, увидела вчерашнее свое платье, небрежной кучкой сброшенное на ковер, и все вспомнила. И, застонав от приступа ярости и стыда, снова уткнулась в подушку.

Впервые в жизни мужчина осмелился не подчиниться мне. И какой мужчина – раб! Единственным человеком, которому дозволялось иметь свое мнение, был Тейран. Он и только он мог смеяться, видя меня в ярости, выслушивать мои упреки и отвечать на них. Только он, властелин мира, хозяин моей Вселенной. Но чтобы какой-то раб, которого я же сама привела в дом…

Я отшвырнула одеяло и вскочила. Если этот негодяй еще не на конюшне, я сама спущу с него шкуру!

Поднимавшийся по лестнице Тейран улыбнулся мне:

Доброе утро, сестренка. Куда торопишься?

Вниз, - мрачно ответствовала я. – Этот мерзавец еще жив?

Кто? – удивился брат. – Ах, да…

Он запрокинул голову и так захохотал, что бусины на его одежде отозвались тихим звоном.

Не понимаю, что ты смеешься! – крикнула я. – Если ты не отдашь приказ, это сделаю я!

Брат перестал смеяться.

Ты неразумна, дорогая. Если ты в первый же день сломаешь свою игрушку, чем ты будешь играть после?

Плевать! – крикнула я, топнув ногой.

Тейран пожал плечами.

Мне, в общем, все равно. Он твой, делай с ним все, что захочешь. Но знаешь… для меня будет большим разочарованием узнать, что моя сестра не захотела драться, а решила сдаться и отступить.

Он погладил меня по щеке и, посмеиваясь, зашагал дальше, неслышно ступая по ступеням ногами в мягких, высоких сапогах. А я осталась стоять, замерев, глядя ему вслед.

Ах, ты…! Это мы еще посмотрим, кто из нас решил сдаться!

Я развернулась и бросилась к себе.

Ахари уложила мои волосы в высокую прическу, украсив ее рубинами, оправленными в серебро. Такие же рубины сверкали в серебряных браслетах на запястьях, оттеняя мою смуглую кожу, украшали вырез платья, нарочито строгого, «замужнего» - оно мягкими складками спускалось до щиколоток, туго облегая талию и бедра. Конечно, это было скорее вечернее платье, но я надевала его уже несколько раз, и теперь платье перешло уже в разряд домашнего, носимого по особенным случаям – вроде семейных праздников. А кто сказал, что этот случай – не особый?

Мы столкнулись в коридоре, ведущем в кухню, - я не сразу сообразила, что означает этот ровный, неумолчный звон, доносившийся из-за поворота. И только когда в поклоне передо мной склонилась высокая фигура, я поняла – это звенит цепь его ножных кандалов. Брат мой умен, а я глупа – купила раба, пытавшегося бежать; в нашем доме нет ни отдельных комнат для опасных рабов, ни крепких запоров – только от воров, но разве остановит запор воина, державшего в руках оружие? Наверняка на ночь на него надевают и наручники, но не днем – днем раб должен работать.

Илан поклонился – так же, как и вчера, коротко, словно равный, а я топнула ногой:

Ниже кланяйся, раб! До земли!

Он выпрямился и посмотрел мне в лицо. И я едва не разрыдалась от отчаяния, потому что прочла в его взгляде не гнев, не ненависть и не презрение, а - жалость. Жалость и капельку сочувствия. Мне захотелось ударить его – так, чтобы брызнула кровь, но я просто прошла мимо.

* * *

Следующие несколько дней слились для меня в один длинный день, состоящий из злости, раздражения и черт знает чего еще – чего-то, чему я не могла подобрать названия. Нового раба Тейран отправил на конюшню – я это знала и едва удерживалось от того, чтобы не заглядывать туда каждый час по тому или иному поводу. Лишь Богине ведомо, отчего я так желала видеть Илана – каждую минуту, каждый час. Мы сталкивались во дворе или у ворот, и он вежливо кланялся, а глаза его смотрели на меня все с той же непонятной жалостью. И мне хотелось схватить его, тряхнуть, ощущая и утверждая свою власть, - но я почему-то не могла сделать этого. И уходила, кипя от ярости… а через несколько минут снова шла на поиски, потому что снова хотела видеть… и так без конца.

Брат поглядывал на меня добродушно-насмешливо, но ничего не говорил. И хвала Богине! Иначе я расцарапала бы ему лицо.

Впрочем, в эти дни Тейрану было не до меня и моих переживаний. Брат уезжал во дворец рано утром и возвращался поздно вечером - уставший, но непонятно довольный, насвистывая одну и ту же мелодию. Он ужинал в одиночестве, потом спускался в сад, раскуривал сигару и долго-долго покачивался в своем плетеном кресле, о чем-то размышляя или шелестя свитками, принесенными из дворца. Несколько раз я подходила, но Тейран поднимал на меня отсутствующий взгляд, небрежно трепал по волосам и вновь углублялся в записи. Я отходила, стараясь не мешать.

Послушай, - сказала я как-то вечером, целуя его перед сном, - завтра утром я поеду кататься. Оставь мне Рыжика, хорошо? И гнедую Вишню тоже не бери.

Ты будешь не одна? – рассеянно поинтересовался Тейран.

Да, - как можно небрежнее ответила я. – Я хочу поехать в степь и возьму с собой этого новенького… как его… Илана.

Моя сестра сошла с ума? – он развернулся и удивленно посмотрел на меня.

Почему?

Ты собираешься ехать верхом - одна, в компании головореза, которого даже в доме держат скованным, чтобы не сбежал. Этот раб – хороший воин… как ты думаешь, сколько времени ему нужно, чтобы скрутить тебя и утащить с собой? Или потребовать у короля себе свободу, прикрываясь моей сестрой?

Еще чего, - презрительно фыркнула я. – По-твоему, я не смогу за себя постоять?

Сможешь, - терпеливо сказал брат. – Даже в схватке со мной – сможешь. Но против воина у тебя нет шансов. Ты это понимаешь?

Я опустила голову.

Я знаю, зачем ты это делаешь, - продолжал Тейран. – Но я не могу тебя отпустить. Это слишком опасно. Мне, по большому счету, плевать на раба, пусть сбегает, если уж ему так приспичило – невелика потеря. Но рисковать единственной сестрой я не собираюсь

Я ведь все равно поеду, - тихо сказала я.

Не испытывай мое терпение, - ровно проговорил Тейран… и я поняла, что дальше настаивать нельзя.

Резко развернувшись на каблуках, я почти бегом кинулась в свою комнату и хлопнула дверью. Схватив вазу тонкого фарфора, изо всех сил швырнула ее в дверь. Жалобно зазвенев, ваза рассыпалась на сотни кусочков. Я схватила вторую вазу, размахнулась…

Не злись, - послышался за дверью голос брата. – Я что-нибудь придумаю…

Утром, едва взошло солнце, Ахари робко пропищала из-за двери, что лошади готовы, а лук господин велел взять свой и стрелы к нему проверил сам. Выглянув в окно, я действительно увидела двух оседланных лошадей, возле которых стояли двое - конюх и высокий незнакомый юноша. Брат решил, что этот вот тип поедет со мной? Очень мне это нужно… лучше я уеду одна… случись что – Рыжик унесет меня от любой погони. Юноша наклонился, проверяя подпругу, потом выпрямился… в движениях его была странная скованность, точно он долго не имел возможности свободно двигаться. Потом обернулся – и я увидела его лицо.

Жаркая волна разлилась в груди, пальцы задрожали. Рывком я распахнула дверцу шкафа, ища любимую амазонку. Черт возьми, я должна быть так прекрасна, как не была даже в тот вечер.

Илан действительно мало походил на себя прежнего – уже не сутулился из-за неудобных ножных кандалов, шаг его стал размашистым, а движения – быстрыми. Против воли я залюбовалась пластикой его худого, гибкого тела. Действительно, воин. Он мог бы справиться со мной и моим луком за доли секунды. И в седло взлетел легко и стремительно. Этот человек получил воспитание, подумала я. Кто же ты такой, а, мальчик?

Степь в эту пору года не назовешь красивой. Пыль, песок, хрустящий на зубах; яростно льющееся с небес солнце кажется карающим орудием Богини, а не дневным светилом – так беспощаден и жесток его свет. Выжженная трава – буро-желтая, низенькие, корявые заросли – все, что осталось от бескрайних ковров алых тюльпанов, столь прекрасных весной. Совсем скоро это море песка превратится в хлюпающую под ногами жижу, когда польют осенние дожди, ветер сорвет с чахлых кустарников листья – степь обнажит все свое неприглядное нутро. Но это будет потом…