Страница 16 из 69
«Товарищ Сталин» — гак было принято называть Сталина как в кабинете, так и у него дома. Лишь Ворошилов и Молотов часто звали его по старой партийной кличке — Коба. Даже близко стоявшие к нему Жданов, Маленков и другие звали, как и мы, грешные, «товарищ Сталин».
Хотя я много раз виделся и разговаривал с ним в служебной и домашней обстановке, расстояние между нами всегда оставалось настолько большим, что мнение составлялось на известном расстоянии, от случая к случаю и, очевидно, без рассматривания каких-то штрихов. Да они и не нужны. Ведь это мое личное мнение, не претендующее на историческую объективность.
Я много думал, размышляя над такими связанными с репрессиями чертами Сталина, как суровость и деспотизм, и у меня сложилось мнение, что поводом для репрессий, возможно, и были какие-то факты, что я считаю неизбежным в период классовых битв на мировой арене. Враги не могли сидеть сложа руки. Но в борьбе с ними было так много сделано «перегибов», что справедливая часть возмездия потонула в море невинных жертв. Этого нельзя отрицать. Воля Сталина в данном случае обернулась ненужными жертвами. В ошибках при массовых арестах Сталин признавался и сам в дни XVIII съезда партии. Кое-что было исправлено, но далеко не все, а многое уже было невозможно выправить…
Кажется, еще с молодых лет Сталин воспитал в себе непримиримость в борьбе с классовыми врагами. Уверенный в своей правоте, он расправлялся даже со своими вчерашними соратниками, не задумываясь над количеством «врагов народа» и не вникая в правильность поступков людей, коим поручалась борьба с ними.
Видеть во всех недостатках или неудачах руку врага превратилось у Сталина в идею фикс. Уже после войны, кажется, в 1946 году, на Дальнем Востоке погибла подводная лодка Вышла на учения и не вернулась. Я находился в отпуске. Вернулся в Москву. Первым вопросом Сталина ко мне был: не увели ли лодку враги? Он даже высказал предположение, что наши люди «были усыплены». Это, конечно, исключалось, и, когда я со всей ответственностью заверил его, что лодка, очевидно, погибла при неудачном глубоководном погружении, а возможность попасть в руки врага я исключаю на сто процентов, это его успокоило. Надвигавшаяся гроза над многими командирами, причастными к этой катастрофе, прошла. Дальнейшее расследование шло спокойно, и даже в конце концов приказ о наказаниях было поручено подписать мне, не вынося решения правительства. Но стоило кому-либо «подлить масла в огонь» и убедить Сталина в вероятном действии вражеской руки, как все дело обернулось бы для многих в худшую сторону.
Отношение к людям у него было, как к шахматным фигурам и преимущественно пешкам. Он мог убрать любую фигуру с шахматной доски и поставить ее вновь, если игра требовала этого. В таких случаях он не был даже злопамятен, и репрессия, пронесшаяся над человеком по его же приказу, не служила препятствием для полного доверия к нему в последующем. Известно, как Сталин в начале войны (и до нее) выдергивал из казематов отдельных людей (Ванников, Мерецков, Рокоссовский)[53], вызывал их к себе, приказывал выпустить и потом так же твердо верил в их преданность, как верил до этого в их вражескую деятельность.
Всем неправомерным поступкам Сталина ведь есть какие-то объяснения. Они кроются в его характере (возможно, болезненном), фактах вражеской деятельности, вредном влиянии его окружения и особенно влиятельных лиц, причастных к репрессиям.
Конечно, самым простым является свалить все только на «культ личности» Сталина и после смерти всю вину возложить на него одного. Но я был в свое время удивлен заявлением Ворошилова, что он «не верит в виновность И.К. Кожанова[54]», как будто он не несет ответственности за его гибель.
Я считаю опасным стремление всю вину свалить на Сталина, и совсем не потому, что боюсь приписать ему что-либо лишнее. Опасность кроется в том, что, обвиняя одного Сталина, мы можем не обнаружить многих других ошибок и не принять меры к их недопущению в будущем.
Я начал с вины Сталина за репрессии потому, что это неоспоримо является самым большим злом его деятельности, объяснить которое смогут историки, сопоставив много фактов и приняв во внимание не только волю Сталина, но и его болезнь. Все это будет сделано не для его обвинения или оправдания, что уже потеряло смысл, но для объяснения и объективного выявления причин.
Когда начались репрессии, я был в Испании. В мою бытность командующим Тихоокеанским флотом я застал их, когда они уже шли на убыль, видел реабилитацию многих командиров, а когда приступил к работе в Москве, то надвигавшаяся война заслонила на время все остальное. Признаться, я тоже первое время верил в наличие «врагов народа», хотя не сомневался в честности многих. Работая в Москве и встречаясь со Сталиным, я долгое время все еще ходил под сложившимся ранее впечатлением о его непогрешимости. Но не во всем я остался убежденным до конца. И.В. Сталин — человек незаурядного ума. Это был образованный и начитанный человек. У него была сильная воля, которая под влиянием окружающей среды (а возможно, и болезни) иногда переходила в упрямство. Именно это, по-моему, сыграло отрицательную роль в вопросе, нападет ли на нас Германия и когда. Упрямство Сталина в отношении малой вероятности нападения на нас фашистской Германии, как ни что другое, требовало умелого и настойчивого, подчас рискованного разубеждения его в этом со стороны лиц, окружавших его и имевших на него влияние. Мне как-то не верится, что все его приближенные при наличии множества фактов не ожидали скорого нападения немцев на Советский Союз. Я не хочу умалять его вины в неудачном начале войны.
«Победителей не судят» — гласит старая поговорка, но история не оправдывает победителей и пользы ради отмечает их недостатки. Его ошибки полезно знать, чтобы они не повторялись… Но было бы неправильно, вспоминая военные годы, не сказать и о тех чертах в характере Сталина, которые оказались полезны в трудные дни осени 1941 года. Именно тогда требовалась железная воля руководителя, и ее Сталин проявил. Невозможно отрицать, что, пережив минуты моральной депрессии, когда он вынужден был признать свои просчеты относительно сроков возможного столкновения, когда убедился, что, несмотря на принятые меры (подобно сообщению ТАСС от 14 июня, мирному обхождению с самолетами-нарушителями и пр.), войну не удалось оттянуть хотя бы до зимы, Сталин перестроился и начал с поразительным упорством, любой ценой добиваться победы над врагом. Возможно, это присуще человеку с сильной волей. Можно говорить об ошибках и в ходе войны, но сказанного выше отрицать нельзя.
В доказательство этого приведу мнения, высказанные государственными деятелями или крупными войсковыми начальниками. «Казалось, невозможное становится возможным», — писал маршал Г.К. Жуков на страницах «Военно-исторического журнала», описывая разгром немцев под Москвой. Об этом же говорил мне и маршал А.М. Василевский, делясь, как в критические октябрьские и ноябрьские дни 1941 года северо-западное направление на подходах к столице оказывалось плохо защищенным, а все настойчивые просьбы и обращения к Сталину взять войска и артиллерию из резерва были напрасны. Сталин в те дни с удивительным упорством собирал резервы для контрнаступления и провел это в жизнь. Казалось, нереальная в тех условиях победа под Москвой стала возможной.
Нечто подобное позднее происходило и под Сталинградом, когда советские войска готовились окружить и разбить армию Ф. Паулюса[55]. Тогда решением Ставки и лично Верховного Главнокомандующего в течение нескольких месяцев буквально со всех концов страны подтягивались людские резервы и материальная часть, чтобы окружить и «загубить» (по выражению Сталина) немецкие войска. Как известно, обстановка была весьма сложная. Немцы угрожали еще наступлением в районе Курска, и легко можно было распылить силы. Но проведенное с известным оправданным риском и удивительной настойчивостью решение об обеспечении сражения под Сталинградом не только определило исход этой великой битвы, но фактически предрешило окончание в нашу пользу всей войны. Нужно прямо сказать, что при огромном, а иногда и решающем значении роли полководцев, проводивших планы операции в жизнь, зарождение идеи в Ставке и воля Верховного Главнокомандующего определили успех сражения.
53
Ванников Борис Львович (1897—1962) — в 1939—1941 гг. нарком вооружения, в 1942—1946 гг. нарком боеприпасов. Генерал-полковник (1946). Трижды Герой Социалистического Труда (1942, 1949, 1954).
Мерецков Кирилл Афанасьевич (1897—1968) — с августа 1940 г. начальник Генерального штаба, с января 1941 г. — заместитель наркома обороны СССР. В годы Великой Отечественной войны командовал войсками ряда армий и фронтов. Маршал Советского Союза (1944 г.). Герой Советского Союза (1940).
Рокоссовский Константин Константинович (1896—1968) — советский военачальник, командовал войсками ряда фронтов. Маршал Советского Союза (1944 г.). Дважды Герой Советского Союза (1944, 1945).
54
Кожанов Иван Кузьмич (1897—19380) — флагман флота 2-го ранга. В 1931—1937 гг. командующий Черноморским флотом. Репрессирован. Посмертно реабилитирован.
55
Паулюс Фридрих (1890—1957) — генерал-фельдмаршал германской армии, командовал 6-й армией, окруженной и капитулировавшей под Сталинградом.