Страница 4 из 12
— Не обольщайтесь — какое место кому уготовано Богом, один лишь Бог и знает. Следующим государем будет не Алексей Николаевич. Алексей долго не проживет, и это всем известно. Он ходит, держась за стены, из страха упасть, поцарапаться и умереть. И рано или поздно именно так и случится. Что касается высшего света, то вы требуете от меня невозможного. Я не в состоянии заткнуть всем рты. А весь высший свет о том только и судачит — кто займет трон следующим. Хотите вы того или нет, но вы — в числе кандидатов. Что до меня, то я бы, конечно, предпочел республику, но идея изъятия у государя всей власти и передачи ее Думе сейчас не в моде, хе-хе.
— Тем не менее я прошу вас по крайней мере донести до всех любопытствующих мою точку зрения на сей счет.
— О, это безусловно, — кивнул Николай Михайлович, и Олег Константинович в очередной раз подумал, что с великим князем никогда нельзя понять, когда он серьезен, а когда паясничает.
— Я вообще не понимаю, — перевел разговор с неприятной для себя темы Олег Константинович, — почему государь не распустил окончательно Думу после того, как она в феврале 1917-го устроила государственный переворот?
— Распустить окончательно Думу — значит признать очевидные, но страшные вещи, — хихикнул Николай Михайлович, — посудите сами. Когда в феврале 1917-го в Петрограде начались волнения, Дума ничего не делала. Потом сами собой разбежались министры, а государь уехал в ставку, где, верно, принимал свои любимые парады. В результате в столице настала анархия, Дума была вынуждена взять власть и назначить Временное правительство. Ну кто-то же должен был это сделать. Потом Гучков с Шульгиным[11] поехали к Ники рекомендовать ему отречься от престола. Никто, заметьте, револьвер к сей венценосной голове не приставлял и вопрос «жизнь или корона?» не ставил. Он отказался от своего царства, которое сберегали его отцы, деды и прадеды, даже не потрудившись за него повоевать. Добровольно! Потом публика увидела, что власть у Временного правительства не сегодня завтра отберут немецкие шпионы Ленин с Бронштейном, и потребовала генерала Корнилова в диктаторы. Посланный Корниловым генерал Крымов застрелил в Зимнем дворце Керенского, а его конный корпус прошел парадным маршем по Невскому, повесил на фонарях всех членов Петроградского совета и всю большевистскую братию. Тотчас же Временное правительство в полном составе, только что без Керенского, высказалось за возвращение вакантной короны обратно на голову Ники. И в чем после этого обвинять Думу? В том, что двое ее членов без оружия приехали в ставку, набитую верными государю войсками, и попросили его подписать отречение? А государь, вместо того чтобы повесить мятежников, покорно все подписал? А когда бравый генерал Корнилов за пару дней разогнал толпу дезертиров и плохо вооруженных рабочих, которых не могло разбить все царское войско, Николай надел обляпанную жирными пальцами Керенского корону обратно. То есть государь у нас как дите малое: скажут «отдай престол» — отдаст, не найдут вместо него никого получше, скажут «ладно, садись обратно» — и он сядет. Собственно, конечно, именно так оно и есть — но, чтобы разогнать Думу, надо себе в этом признаться. А Ники свои слабости не признает никогда!
Олег Константинович посмотрел в окно, где уже возникали огни приближающегося Царского Села. Может быть, Николай Михайлович и был прав в своих оценках личности государя. И даже, наверное, прав. Но какое имеет значение, плох царь или хорош? Разве солдаты на войне, умиравшие за отечество, рассуждали, плохи ли царь с отечеством или хороши, если хороши, то умирали с бóльшим воодушевлением? Долг всякого русского человека — быть верным своему государю. И его, Олега Константиновича, род, первый среди всех русских родов, имеющий перед ними особенные привилегии, имеет и особенную ответственность. Он должен быть первым во всем — и в служении своему государю в том числе. Олег Константинович жил, повинуясь долгу Романовых. Он физически не мог жить иначе. А раз так, то в чем польза от оценок личности государя?
— Как вы находите Петроград? — спросил между тем Николай Михайлович, поглаживая пальцами висевший на цепочке от часов маленький золотой, вероятно масонский, треугольник.
— Нахожу в нем огромную стальную башню и цеппелины, — ответил Олег Константинович, поворачиваясь к великому князю, — и климат поменялся не в лучшую сторону.
— Да, все так, все так, — задумчиво пробормотал Николай Михайлович, — вы вернулись в город башни и цеппелинов, идеальных механизмов. И ветра. Они, кстати, взаимосвязаны: ветер появился, когда достроили башню. Бытует даже мнение, что она каким-то образом изменила нашу розу ветров. Хотя это чушь, конечно. На самом деле, откуда взялся ветер, не знают даже в Академии наук. Вы уже успели полюбоваться башней в ночи? У вас же окна на Неву выходят?
Олег Константинович кивнул.
— А не находите ли вы странным, что ночью башню освещают прожекторами?
Олег Константинович удивленно посмотрел на великого князя.
— Я полагаю, в целях облегчения навигации… — растерянно сказал он, понимая, что это не причина, и действительно довольно странно освещать башню столь ярко.
— Бросьте, — махнул рукой Николай Михайлович, — для навигации достаточно нескольких маяков.
— Зачем же тогда? — спросил князь.
— Затем, что она здесь главная, — ответил Николай Михайлович, — в правящих кругах утвердилось мнение, что машины гораздо благонадежнее людей. Они не устраивают забастовки и не перекрывают улицы баррикадами. На войне не подвержены большевицкой агитации, не братаются с немцами и не бегут с поля боя. Но главную свою услугу они оказали государю уже после победы. Машины навели в Петрограде порядок, который не могли навести ни полиция, ни армия. Когда была построена башня и началось постоянное патрулирование цеппелинами, вакханалия грабежей и убийств, не прекращавшаяся на городских окраинах с самого окончания войны, была остановлена за несколько недель. Теперь цеппелины и башня для государя — единственные надежные защитники его власти. Но, — Николай Михайлович ухмыльнулся, — добро бы один только Ники и Ко уверовал в машины. Однако их полюбил и народ! Конечно, они избавили мещан от страха быть убитыми на улице бездомным солдатом, но вот городовые тоже общественный покой охраняют, а кто их любит? После февральского переворота в Фонтанке десятками топили! А потому что цеппелины, в отличие от городовых, не берут взяток. Пулеметы, стреляющие с неба, суровы, но справедливы. Их жестокость не в счет. Народ истосковался по справедливости, а кто справедливее машины?
Поезд остановился — железнодорожники, переводили стрелку, чтобы пустить его в объезд самого Царского Села на особую ветку, идущую прямо к Александровскому дворцу.
— Да и как народу не уважать машины? — продолжал разглагольствовать Николай Михайлович. — Придите на любой завод: машины там в почете, их тряпочкой протирают, а рабочие кому нужны? Отрезало ему руку — ну сам и виноват. А ведь машины с каждым днем все умнее и умнее. Скоро не люди ими — они людьми управлять будут! У нас тут, кстати — слышали ли, — театр открылся, в котором все актеры механические. Так что недалек тот день, хе-хе!
— Так народу, наверное, обидно должно быть, — возразил Олег Константинович, с улыбкой следивший за ходом рассуждений Николая Михайловича.
— Это нам с вами, ваше высочество, обидно будет, когда над нами консервную банку начальником поставят, — ответил великий князь, — а народу цеппелин с пулеметом лучше, чем городовой с ржавой шашкой. На заводе мастер, такой же, как ты, из подлого сословия, а тобой помыкает. Оштрафовать волен. Разве не лучше подчиниться высшему разуму, воплощенному в машине? От нее хоть луком да портянками не воняет. Ну а иные, которые совсем философски на вещи смотрят, прямо говорят: грядет царствие машин! И башня — символ этого царствия — каждую ночь уже горит неугасимой лампадой.
— Кто же это говорит? — спросил Олег Константинович.
11
Гучков и Шульгин — члены Государственной думы, по требованию которых Николай II отрекся от престола. Бронштейн — настоящая фамилия Льва Троцкого, военного вождя большевиков. Керенский — министр-председатель Временного правительства. Петроградский совет — альтернативный Временному правительству орган власти, в котором к концу лета 1917 года верховодили большевики.