Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 12

— Я готов прибыть к государю в любое время, когда он пожелает меня видеть, — ответил Олег Константинович.

— Ну тогда, скажем, в шесть? Вам удобно это время? Подъезжайте в четверть шестого к Царскому павильону Царскосельского вокзала — оттуда отходит поезд, идущий прямо ко дворцу.

Только положив трубку на рычаг аппарата, Романов подумал, что зря не спросил у Фредерикса, откуда тот знает об его возвращении.

II

В вагоне поезда было тепло и уютно. Поезда имеют прекрасное свойство: сидя в них, можно представлять себя ребенком или выбрать любой другой возраст, стерев из памяти все, что было после. В жизни так не получится: все время будет встречаться что-то из наставшего потом — если не предмет, то запах, звук, а если и не они — то мысль, что нужно сейчас встать и идти, или говорить, или делать, или рубить саблей. Поезда лишают этих возможностей — в них в любом возрасте нужно просто сидеть и ждать.

Олег Константинович закрыл глаза и вспомнил, как давно-давно, до Германской войны[9], когда он еще жил с мамой, папой и многочисленными братьями, они иногда ездили в Царское Село — и точно такие же мягкие были сиденья, и качался на рельсах поезд, вот только тогда все были вместе, а теперь он один. На фронте погибли братья, не выдержало сердце матери, и умер отец.

Поезд уже отошел с вокзала, когда дверь купе Олега Константиновича с шумом отъехала, и внутрь заглянул великий князь Николай Михайлович, или Бимбо, как называли его за глаза в большой императорской семье, где почти у каждого было свое прозвище.

Было у Николая Михайловича и другое прозвище — Филипп Эгалитэ, в честь герцога Луи-Филиппа Орлеанского, радостно встретившего Французскую революцию и даже голосовавшего в Конвенте за казнь Людовика XVI. Правда, спустя несколько месяцев тоже кончившего свою жизнь на революционной гильотине.

Николай Михайлович был тучен и, вопреки традиции императорской фамилии, одет не по-военному: в чуть мятом костюме с галстуком, хотя имел звание генерал-лейтенанта и участвовал в последней русско-турецкой войне. Вообще, великий князь не только одеждой и манерами, но и лицом больше походил на богатого промышленника, чем на внука Николая I и отцом нынешнего государя, Александром III, был однажды отправлен на гауптвахту за то, что катался по Невскому, развалясь на извозчике с сигаретой в зубах. В это теперь невозможно было поверить, так распустил нынешний слабовольный государь всю императорскую фамилию.

Свое прозвище Филиппа Эгалитэ Николай Михайлович вполне оправдывал: он был сторонником парламентской формы правления и главным заводилой великокняжеской фронды, призывавшей государя отдать реальную власть Думе, а в марте 1917-го поддержавшей Временное правительство. Единственный из всех Романовых, он всерьез занимался наукой, и в ученом мире его исследования Наполеоновских войн пользовались большим авторитетом. Состоял мастером масонской ложи.

— Олег Константинович, — радостно воскликнул Николай Михайлович, — не помешаю? А то я по всему вагону прошел — ни одного человека, с кем бы захотелось провести эти полчаса до Царского, нет. Совсем было опечалился, а тут — вы! Такая удача! Уж не гоните старика.

Манеру общения Николая Михайловича многие считали несколько более развязной, чем мог себе позволить член императорской фамилии. Но Олег Константинович любил Николая Михайловича — он тоже был из его детства, как и весь этот поезд, и тоже нисколько не изменился. Лишь, может быть, еще более потолстел, и в его короткой густой бороде добавилось седых волос.

— Конечно, — улыбнулся Олег Константинович, — заходите.

Николай Михайлович тяжело плюхнулся в кресло напротив.

— А вы что же, к государю? — спросил Олег Константинович.

— Какое, — махнул рукой Николай Михайлович, изображая на своем лице маску печали, — меня теперь и на порог не пускают. Как Ники на престол вернулся — в деревню сослал. Ладно, спасибо, хоть не на каторгу. Я так, в гости к приятелю. А вы давно с фронта?

— Вчера.

— Вот как? — воскликнул Николай Михайлович. — И с фронта — сразу к государю? Едете правду ему рассказывать?

— Сказать откровенно, не знаю, зачем я еду, — ответил князь, — просьбу явиться к государю мне по телефону сегодня с утра передал Фредерикс. Чем меня немало удивил, поскольку я о своем возвращении никого не уведомлял и планирую через несколько дней вернуться в действующую армию.

— Да что там Фредерикс, — рассмеялся Николай Михайлович, — весь Петроград об этом знает. Мне сегодня с утра два человека рассказывали: вернулся князь Олег Константинович. Слухи в столице, как вы знаете, разлетаются быстрее ветра — а ветер нынче быстр как никогда. Но расскажите же, что у нас на фронте? Я так понимаю, все идет по сценарию Германской войны?





— На земле да, — кивнул Олег Константинович, — линии окопов на десятки верст в длину. Колючая проволока и минные поля, все как тогда.

— А танки, которые мы купили у французов за 300 тысяч? Тут был даже парад по этому поводу, когда они приплыли в Кронштадт.

— Танков на войне больше не будет. Оказалось, что бронебойные винтовки пробивают их почти с любого расстояния. Даже странно, что никто об этом не подумал, прежде чем платить французам.

— Почему вы считаете, что не подумал?

— По крайней мере, я буду в это верить до тех пор, пока мне не предъявят убедительные доказательства иного. Считайте, что это — моя прихоть, — ответил Олег Константинович.

Николай Михайлович не стал настаивать.

— А воздушный флот? — спросил великий князь.

— У нас шесть воздушных линкоров с главным калибром семь дюймов, у японцев — пять. Но противовоздушная артиллерия с обеих сторон настолько сильна, что использовать линкоры никто не решается. Три месяца назад летали в ночной рейд — разбомбили один железнодорожный узел, потеряли крейсер, и еще один серьезно поврежден. Непонятно, кто проиграл больше. За два дня до моего отъезда поймали и повесили двух японских шпионов. Вот и все новости с фронта.

— Это общая ситуация, — кивнул великий князь, — на Балканах то же самое. Закопались и сидим. Мне кажется, это всех устраивает. Хоть и без побед, зато поражений нет.

— Не думаю, что государю нравится война, на которую тратятся русские жизни и русские деньги и которая не дает побед, — покачал головой Олег Константинович.

— Вы, Олег Константинович, безусловно, самый достойный среди Романовых, — сказал Николай Михайлович с абсолютно серьезным лицом, — это не только мое мнение, это мнение всего высшего света. Поэтому ваше возвращение и вызвало такую ажитацию. Из всех нас, включая дурачка Ники, вы были бы лучшим царем. По крайней мере с точки зрения народа — прямым, честным, добрым и смелым. В императорской фамилии, где каждый хотел повоевать и приложил все усилия к тому, чтобы война началась, вы один воевали на фронте, а не в штабе в десяти верстах за последней линией наших окопов.

— Еще мои братья, — тихо сказал Олег Константинович.

— Да, и ваши братья, конечно. Я имею в виду — из тех, кто… ныне с нами. Я говорю вам это не из желания сделать приятное — вы знаете, мне этот порок не свойствен. Вы были бы действительно лучшим царем — но править вы бы не смогли. Потому что у вас есть существенный для этого недостаток: вы благородны и меряете всех остальных по себе. Так делать не стоит. И особенно — мой вам совет — не надо мерить по себе Ники[10].

— Николай Михайлович, я вас попрошу — не потому, что я боюсь, я уже много лет ничего не боюсь, — Олег Константинович пристально посмотрел на великого князя, — а просто мне неприятно слышать, что кто-то там примеряет меня на престол. У престола есть законный хозяин, есть наследник, цесаревич Алексей. Меня воспитали с осознанием того, что долг Романовых — служить своей родине и своему народу, но каждый в этом служении должен быть на своем, уготованном ему Богом, месте. Пожалуйста, употребите все свое влияние — я знаю, это в вашей власти, — чтобы подобные разговоры в высшем свете прекратились. Они для меня оскорбительны.

9

Германская война — название Первой мировой войны в России.

10

Ники — семейное прозвище Николая II.