Страница 49 из 62
Взыскательность императора по отношению к офицерам распространялась и на собственных его сыновей. Великий князь Александр, по званию шеф Семеновского полка и по должности военный губернатор Петербурга, каждое утро в семь часов и каждый вечер в восемь часов подавал отцу рапорт о мельчайших подробностях службы и за малейшую ошибку получал строгий выговор. Великий князь Константин, бывший шефом Измайловского полка, отличаясь горячностью, часто позволял себе опрометчивые и жестокие поступки, но одно напоминание о военном суде, которого, по уставам Павла, мог требовать себе каждый корнет над своим полковым командиром, было, по словам Саблукова, "медузиной головой, которая оцепеняла ужасом его высочество". "Оба великие князья, — замечает он, — смертельно боялись своего отца и, когда он смотрел сколько-нибудь сердито, они бледнели и дрожали как осиновый лист". Павел не изменил своего отношения к войскам и после того, как они вернулись, покрытые славой, из итальянского похода. Забыты были их подвиги, и в целом ряде приказов сделаны были выговоры за то, что "инспекторы и шефы полков мало прилагали стараний к сохранению службы в таком порядке, как было императорскому величеству угодно".
Павел остался недоволен и Суворовым. Он осыпал его сначала милостями, дал ему титул князя италийского, сан генералиссимуса, приказал отдавать ему воинские почести, какие полагались самому императору, хотел отвести ему покои в Зимнем дворце и устроить триумфальную встречу, но затем вдруг переменил свое намерение. Поводом для гнева императора на Суворова было то, что Суворов, вопреки военному уставу Павла, имел при себе во все время похода дежурного генерала. Когда Суворов по возвращении заболел и умер, Павел не проводил тела своего знаменитого полководца до могилы. Опалы, которые постигали генералов и офицеров, заставляли их, в свою очередь, терзать и мучить солдат. Особенной жестокостью отличались гатчинцы и больше всех Аракчеев. Однажды он схватил гренадера за усы и оторвал их вместе с мясом. Сам император был в общем милостив к солдатам, но бывали случаи, когда он приказывал прогнать палками со смотра целый полк; в другой раз он скомандовал даже конногвардейскому полку: "В Сибирь". Смотры и вахтпарады были совершенным мучительством солдат. Аракчеев за малейшие ошибки отмечал на спине солдат, сколько палочных ударов им придется дать.
А между тем ошибку легко было сделать, так как солдаты являлись на парад в большинстве случаев не выспавшись. Солдаты носили букли и толстые косички с множеством пудры и помады. Такая сложная прическа требовала много времени; между тем парикмахеров было мало. Поэтому солдатам накануне парада приходилось обыкновенно не спать всю ночь. Причесанные с вечера не могли спать, чтоб не смять прическу, или ложились, подкладывая под голову полено. Это обучение солдат усугублялось еще тем, что мука с салом, употреблявшиеся в качестве пудры и помады, вызывали обильное появление паразитов. Кроме причесок, солдату было истинное мучение с узкими панталонами, чулками, лакированными штиблетами, подтяжками, курточками, пряжками и т. д. Парады были настолько мучительны, что не радовали солдат даже рублями и обильным столом с водкой, который давался после смотра. К страшному напряжению и утомлению примешивалось сознание бесцельности экзерциций, которые представляли, по выражению современника, "более забаву, увеселяющую глаза, нежели настоящую пользу и надобность".
Постоянным опалам Павла подвергались высшие сановники и придворные. В данном случае у Павла почти не было исключений. Никто не усердствовал более Архарова и Аракчеева, однако и они должны были уехать в свои деревни. Наконец, немилости его подверглись императрица Мария Федоровна и его сыновья.
В бытность свою великим князем Павел был примерным семьянином, нежным супругом и отцом. Но в 1798 году в семейной жизни его произошла тяжелая драма. После рождения четвертого сына Михаила медики доложили Павлу, что императрица не в состоянии выносить новой беременности, и предписали ей тихий и спокойный образ жизни в любимом ею Павловске. Павел счел себя после этого свободным. Нашлись люди" враждебные императрице, вроде камердинера Кутайсова, которые постарались совершенно отдалить Павла от жены. Кутайсов объяснил Павлу, что его считают за тирана, а благодетельные и разумные распоряжения его приписывают влиянию императрицы и фрейлины Нелидовой, которая дружна была с императорской четой. Павел пришел в ярость от этого сообщения и проникся враждой и недоверием к императрице. Эта вражда и недоверие усилились после того, как Павел сыскал себе новую подругу в лице Анны Павловны Лопухиной, которую для видимости выдал замуж за князя Гагарина. Павел стал опасаться каких-нибудь активных шагов со стороны императрицы и потому удалил из Петербурга всех, кто уже известен был в качестве ее сторонника. Такой же участи подвергались и все лица, пользовавшиеся дружбой великого князя Александра.
Павел мучился тысячами подозрений, которые раздувались Кутайсовым и его клевретами. Тогда при дворе начался уже настоящий террор. Каждый рисковал быть высланным, получить оскорбление в присутствии всего двора, благодаря какой-либо неожиданной вспышке императора. Императору постоянно казалось, что бывают не совсем почтительны к его фаворитке, к ее родственницам или подругам, и что это следствие злоумышлении императрицы. Поэтому недостаточно глубокий поклон, невежливый поворот спины во время контрданса или какой-нибудь промах в этом роде выводили из себя императора и навлекали на виновных кару. Все придворные находились в постоянном страхе: никто не был уверен, что останется на своем месте до конца дня; ложась спать, никто не мог поручиться за то, что ночью или рано утром не явится к нему фельдъегерь и не посадит его в кибитку. Состояние духа, питаемое придворными отношениями, отражалось и на других подданных. "Время это было самое ужасное, — рассказывает один из современников (Мертваго), — государь был на многих в подозрении.
Тайная канцелярия была занята делами более вотчинной, знатных сановников почти ежедневно отстраняли от службы и ссылали на жительство в деревни. Государь занялся делами церковными, преследовал раскольников (духоборов), разбирал основание их секты; многих брали в Тайную канцелярию, брили им бороды, били и отправляли на поселение, — словом, ежедневный ужас". Провинившихся достигали и более ужасные наказания. Так, лейтенант Акимов за эпиграмму на построение Исаакиевского собора сослан был в Сибирь с урезанием языка. Пастор Зейдер, уличенный в том, что имел запрещенные книги в своей библиотеке, был наказан кнутом. Генерал-лейтенант князь Сибирский по неосновательному доносу закован был в кандалы и также сослан.
На сторонних наблюдателей Павел стал производить впечатление ненормального. Уже в марте 1800 года сардинский посланник доносил своему правительству о помешательстве Павла. Английский посланник Витворт писал, что Павел "в буквальном смысле лишился рассудка". Павел стал класть бессмысленные резолюции на делах и издавать несуразные распоряжения. Так, на докладе, заключающем в себе несколько различных мнений, он пишет: "Быть по сему"; на докладе межевого департамента о споре из-за земли между донскими казаками и частными владельцами Павел на плане во всех спорных местах также написал: "Быть по сему". 13 января 1801 года Павел приказал донским казакам двинуться в поход в Индию, причем не было заготовлено продовольствия, не имелось даже карт пути.
Настроение Павла сделалось, наконец, опасным для его семьи. Замечая нерасположение и страх жены и сыновей, Павел стал подозревать их в неприязненных замыслах против своей особы и грозно давал им понять это. Однажды он призвал к себе великого князя Александра и, показывая ему указы Петра Великого о царевиче Алексее Петровиче, спросил его, знает ли он историю этого царевича. Принц Евгений Вюртембергский, племянник Марии Федоровны, был свидетелем того, как после одного концерта Павел остановился перед императрицей и, скрестив руки, с язвительной насмешкой и тяжело дыша, не сводил с нее глаз несколько минут. То же проделал он и перед двумя старшими великими князьями. После обеда он с насмешкой оттолкнул жену и сыновей, когда они по обыкновению хотели раскланяться с ним. Этот принц Евгений, красивый и умный мальчик, сделался любимцем императора. Павел стал думать о том, чтобы объявить его наследником престола. Императрицу он хотел сослать в Холмогоры; великого князя Александра заточить в Шлиссельбург, Константина — в Петропавловскую крепость и т. д. Но временами у Павла стали проявляться заявления и более устрашающего характера. Своей фаворитке Гагариной и Кутайсову Павел говорил, что он хочет выполнить grand coup, что скоро вынужден будет снять когда-то дорогие ему головы, и т. д.