Страница 71 из 77
– Нет уж, последнюю пулю я для себя сберегу, – лейтенант с отвращением затушил папиросу. – Но до этого, надеюсь, немцев еще бить и бить. Что с армией на полуострове будет, а, Катя? Неужели не эвакуируют?
– Часть эвакуируют. Только не очень большую часть. Там ад будет, лейтенант.
– Я, конечно, понимаю, ты из разведки, но чего каркать? Командование управление сохранило. Укрепятся, снабжение наладят. Главное, стойкость и спаянность у частей имеется, воля к победе…
– Снарядов нет. Поддержки с воздуха. Завтра патроны и гранаты на счет, поштучно пойдут. Командование… Октябрьский и Петров уже в Новороссийске. Но связи с ними практически нет.
– А если эскадра новый десант высадит? Перейдем в контрнаступление. Немцы в городе еще не укрепились. Атакуем. В Новороссийске свежие части готовятся. Я неделю назад сам видел. Тыл вовсю работает…
«Не нужно лейтенанту в глаза смотреть. И вообще говорить ему ничего не нужно. Зачем ему знать, что через три месяца Новороссийск сдадут. Что немцы на Кавказ ворвутся. Что сюда, в этот город‑крепость, наши только через два года вернутся…»
Лейтенант все же заглянул в изумрудные глаза, все понял. Выругался одними губами.
– Ты не огорчайся, – пробормотала Катя. – Война. Мы их здесь еще расплющим, раскатаем по берегу. Не скоро еще, но всю 17‑ю армию с их Альмендингером говенным, считай, напрочь разнесем. С того же Херсонеса скинем, утопим. Но не сейчас.
– Откуда ты знаешь? – с тоской спросил лейтенант. – Такие сведенья нам с тобой не доверят.
– Как сказать, – Катя смотрела на дорогу, по которой теперь двигалась колонна усталых, но осчастливленных трудной победой немецких пехотинцев. – Есть такой отдел – научно‑технического анализа. У них специальная аппаратура имеется. Я тебе, конечно, больше ничего не скажу. Кроме одной даты – май 1945 года. Сможешь плюнуть в Шпрее. Это такая река в Берлине.
Лейтенант улыбнулся.
– Срок ты приличный взяла. Красиво врешь, убедительно.
– Я вру?! – Катя ухватила лейтенанта за петлицу, притянула ближе и, прошептав в ухо: – Ты сначала проверь, лейтенант, потом про вранье говори, – неожиданно чмокнула парня в небритую щеку.
* * *
Солнечный свет чуть померк, высоты вдоль дороги уже отбрасывали длинные тени. По шоссе теперь двигались повозки, запряженные утомленными медлительными лошадьми.
– Значит, по первому выстрелу, – напомнила Катя.
– Ох, Катерина, ты только не втягивайся. Иначе нам со стыда сгореть. – Половец пристраивал на спине набитый вещмешок.
В подвале нашлось полмешка картошки, теперь распределенной между бойцами, и несколько связок вяленых бычков. Полностью разобрали и патроны из цинка, прихваченного хозяйственным рыжим автоматчиком по дороге.
Лейтенант сумрачно посмотрел на девушку.
– Катя, действительно, без геройства, пожалуйста. Свое задание сорвешь. И вообще…
– Идите, товарищи опекуны. Я тут безо всяких «вообще» разберусь, – Катя насмешливо улыбнулась.
– Помереть и не встать, что за девушка, – вздохнул Половец. – Катерина, может, адресами махнемся? Я без всякого амурства, после войны встретимся, вспомним тот горький час…
– Отставить разговоры! – строго скомандовал лейтенант. – Построились.
Бойцы зашевелились. Катя помогла Половцу поправить лямки вещмешка.
– Ты, Жора, не хмурься, адреса у меня нет и не будет. Не положено нам.
– Жаль, аж высказать не могу, как жаль, – вздохнул боец. – Ну, счастливо, Катюша. Даст бог, свидимся.
Последним, морщась и опираясь на винтовку, поднялся Михалыч.
– Ну, шо, башенный стрелок? Хватайся за холку, – подставил плечо Половец. С другой стороны к раненому подстроился тощий боец, имени которого Катя так и не узнала.
– Погодь, Жора, – раненый отпихнул руку моряка и постарался выпрямиться. – Товарищ лейтенант, разрешите с девушкой остаться. Я ей подмогну. По горам‑то скакать мне сейчас никак несподручно.
– Разговорчики, – нахмурился лейтенант. – Отдохнул, хватайся за товарищей. И без пререканий.
– Товарищ лейтенант, – с отчаянием произнес Михалыч. – Я и с двумя‑то ногами еле ковылял. Сам замучусь и товарищей замучаю. Позвольте остаться. Винтовку я не хуже газовского движка знаю. Патроны есть, пропаду, так хоть с пользой.
– Мы пропадать права не имеем! – рявкнул лейтенант. – Вернуться обязаны и немцев с нашей земли полностью выбить. Так что молчи и…
Катя ухватила лейтенанта за рукав и оттащила в угол.
– Раненого лучше оставь.
– Нет! Мы своих не бросаем.
– Вы не в тыл отступаете. Вы на прорыв идете. Он вас свяжет, и пользы не будет никакой.
– Катя, ты знаешь, что с нашими ранеными фрицы делают? – прошептал лейтенант.
– Раненых всегда в тылу оставляют. Даже если это не тыл, а полная жопа. Ты за всех отвечаешь, лейтенант. Не упирайся рогом. Михалыч рядовой боец, не комиссар, не еврей, – может, и обойдется. Выбора у тебя нет. А грех я на себя возьму.
Лейтенант скрипнул зубами, но Катя уже повернулась.
– Михалыч, вот то окошко тебя устроит? Занимай позицию. По обойме и отползаем. Вдоль забора, там пролом в стене есть.
Раненый с тоской и благодарностью посмотрел на девушку и обессиленно сел на табурет.
– Двинулись, товарищи бойцы, – хрипло сказал лейтенант. – Время уже…
Домик опустел. Катя прошлась по прохладной, с низким потолком, комнатке, задвинула под стол пустой цинк из‑под патронов, глянула на круглые немецкие часы на запястье. Для профилактики нужно бойцам полчаса дать для выхода на исходные.
– Ну, как, Михалыч? Удобно?
– Как в театре, – боец сидел у низкого окошка, неловко отставив в сторону раненую ногу. – Вот уж не думал, что фрицы передо мной парад устраивать будут. Жаль, ни единого генерала не вижу.
– Время есть, может, генерал еще подъедет, – успокоила Катя. Сходив в соседнюю комнату, сняла с кровати подушку в застиранной ситцевой наволочке.
– Ох, ну совсем театр, – Михалыч морщился от боли, пока ногу устраивали на подушке. – Ты, Катерина, в каком звании? Или и правда из райкома, если не секрет?
– Сержант я, – машинально ответила девушка, глядя в окно. Движение на шоссе вроде бы стало реже.
– Вот дослужился, – криво улыбнулся Михалыч, – сержант‑девица под меня подушки подкладывает. Жорка обзавидуется. Спасибо, товарищ Катерина.
– Да всегда пожалуйста. Может, тебе еще чего хорошего сделать? Только интим не предлагай. Я неподмытая.
Михалыч засмеялся.
– Ну ты оторва. Пороть тебя точно некому.
– Пороть меня уже пробовали. Не помогает. Я мигом ответить в глаз норовлю.
– Это сразу видно, – согласился боец. – Кать, а водички нет? В горле аж скрипит.
– Воду ребята забрали. Яблочко хочешь?
Катя вышла во двор, дотянулась до кривоватого яблока на шелушащейся старой ветке. По шоссе проносились пустые грузовики. Немцы старались перебросить ближе к Херсонесу боеприпасы.
Девушка вернулась в дом, протянула обтертое о комбинезон яблоко Михалычу:
– Грызи. Какая‑никакая влага.
Боец разгрыз желтыми зубами яблоко, с блаженством заметил:
– Кисленькое. Катерина, а ты награды имеешь?
– Нет. Ранение имею. Благодарность от командования. Да, еще денежную премию получала.
– Тоже неплохо, – заметил Михалыч. – Я чего спрашиваю, вот у меня дома трое огольцов, сгину я теперь, ни похоронка не придет, ни пособие не дадут. Даже весточки, что я медальку сраную получил, и той не останется. Вроде и не было меня вовсе.
– Это ты брось. Лейтенант выйдет к своим, доложит, что ты добровольно отход остался прикрывать. Официально о тебе достоверно известно будет. Что да где, родные узнают. Лейтенант мне обещал. Да он сам не дурак, сообразит, что сказать.
– Когда они выйдут? Да и выйдут ли?
– Перестань. Лейтенант – парень упрямый. Тот рыжий, с автоматом, ловкий малый, в горах живо освоится. Остальные тоже ничего. Про Жорку и не говорю, одесситы, что то дерьмо, ни в воде не тонут, ни в огне не горят. Прорвутся.