Страница 58 из 77
Личный состав, кое‑как устроившийся под стеной, смотрел, как хлебает Катя воду.
– Здоровая вы девушка. Полагаю, разрядница, – сказал капитан, неловко опирающийся на локоть. – А этот товарищ боец откуда?
– Попутчик, – пробулькала Катя, на миг опуская треснутую фаянсовую кружку с роскошным изображением алого мака на боку. Вода отдавала ржавчиной, но допить то, что оставалось в ведре, было бы пределом мечтаний. Катя поставила кружку. – Смотрю, вы обжились?
Раненые лежали в тени. Даже Окунева на носилках пристроили в мятых лопухах. Мотя, раздобывшая воду, заодно приволокла и четыре буханки хлеба из разбитой за углом машины.
– Устроиться мы, конечно, устроились, – едко откликнулся старший лейтенант. – Только у нас, товарищ руководящий сержант, знаете ли, постреливают. Немец словно с цепи сорвался.
– Намек понимаю, – Катя обтерла серой от пыли рукой рот. – Предлагаете передислоцироваться? Поддерживаю, однако имеются некоторые вопросы технического порядка. Мы эвакуируемся из Камышовой бухты. Там имущества и техники полно. Соответственно, фриц интересуется и лезет. Стоит нам туда спешить? Посадка у нас вечером.
Решили подождать. Если обстрел не возобновится, оставаться на месте до шести часов. Если немцы начнут долбить снова, выбираться на окраину и ждать там.
14.35. Подразделения 388‑й стрелковой дивизии отходят. 7‑я бригада морской пехоты отходит на рубеж казармы БРО – Английское кладбище. 8‑я бригада, потеряв до 80 процентов личного состава, отходит к Английскому редуту Виктория. Связь с подразделениями, соседями и штабом армии потеряна. Авиация противника продолжает массированные налеты группами самолетов по 30‑120 штук. На участке обороны Балаклавы относительная тишина.
Катя лежала, прикрыв глаза ладонью. Солнце жгло, тень под стеной неудержимо уползала. Юг, чтоб ему… Немцы бомбили где‑то у Стрелецкой бухты и Дачи Пятницкого. В тревожном затишье над городом стал слышен треск пулеметов и выстрелы батареи, огрызающихся у Корабельной стороны. С востока доносился единый тяжелый гул, немецкие минометы и ствольная артиллерия все еще работали по центру обороны.
Гнусно как‑то. Не нужно об этом думать, но все равно гнусно. Нашла сокровище, называется. Да будь он хоть самим Леонардо, там, в клубном подземелье, самое время было ствол «нагана» ему в затылок сунуть. Он ведь даже не гад – так, полугадина слабовольная. Нет, так думать нельзя. Каждый может оступиться, дрогнуть. Осознает, загладит, реабилитируется. Гений, ежа ему в… Как же он умудрился фрицам из 28‑й легкопехотной попасться? Они же вдоль моря наступали. Гений, блин, парадоксов друг. Хайло ушастое.
– Нашла, значит? – рядом присела Мотя.
Катя покосилась, вид у военфельдшера растрепанный, но уверенный. Рукав белого халата по локоть в саже. Куда это она лазила? Надо думать, ведро раздобывала.
– Куда он денется, красавец. Как он? Продышался?
– Лежит. Укол просит. Говорит, нога огнем горит.
– Хрен ему. Обойдется. Как остальные?
– Нормально. У стрелка со «сквозным» температура подскочила. Слушай, что ты парня так? Мы ведь ехали, а твой под обстрелом полз. Он же раненый.
Катя фыркнула:
– Полз? Блин, я, в принципе, верховую езду люблю, но не в должности кобылы.
– Ладно тебе. Он же вроде парень знакомый. Симпатичный.
– Во как? – Катя села. – Послушай, Матильда Матреновна, а не до хрена ли у тебя симпатичных знакомых? Я сама в связях не шибко разборчива, но ты уж совсем. Это я тебе по дружбе говорю, как беспартийная комсомолка семейному коммунисту. Эта круглая харя тебе мила? Очень хорошо. Я тебе сейчас поручение дам, как проверенному человеку. Ты пистолет вычистила?
Мотя заметно побледнела.
– Ты что? Я же военфельдшер, у меня специализация…
– Примолкни. Слушай внимательно. Прибудете в Новороссийск, лично передашь краснофлотца Чоботко в госпиталь. И сопроводительную записку передашь. В Особый отдел. Я сейчас накарябаю.
– Так ты же сама разве не…
– Мало ли как может повернуться. У меня этот хорек ушастый – не единственное задание. Сдашь его лично. Для этого пистолетом махать, понятно, не требуется, но бдительность не теряй.
– Сдам, – жалобно сказала Мотя. – Мне же их всех сдавать. И пакет передам. А что он такого натворил?
– Не твоего ума дело. Но к немцам он попасть не должен. Иди, пистолет чисти.
– Я своего не могу, – с ужасом прошептала Мотя.
– Да? А кто мне над обрывом «ТТ» в рожу тыкал?
– Я сгоряча.
– Вот и хорошо. Значит, остыла и в нем дырку с перепугу делать не будешь. Пусть живет. Только подальше от немцев. Ясно?
Потрясенная Мотя отошла. Конвоир она, конечно, еще тот. Но записку передаст. Большевистскую бдительность розовыми мужскими ушами не притупишь. Катя вытащила из прихваченного в подземелье вещмешка смятые листы с лиловыми госпитальными печатями. Заодно извлекла три банки тушенки и фляжку. Поманила Мотю.
– Подкорми личный состав. Фляга – спирт. На корабле может пригодиться. А сейчас мне царапины протри. Жжет грудь, прямо тоска.
– Откуда спирт? – Военфельдшер деловито взвесила флягу.
– Твой мордатенький ногу лечил. С местными главврачами.
– Вовсе он не мой. Он у Володечки служил.
– Ладно‑ладно. Давай мне помощь оказывай, пока время есть.
Отошли от машины, уселись на сломанной ветви тополя. Царапины на груди покраснели, комбинезон натер, майка пострадавшую кожу не слишком спасала. Мотя энергично обработала царапины сначала спиртом, потом йодом.
– Как забор красишь, – прошипела Катя.
– Терпи, я осторожно. Что у тебя за майка? Из бумаги, что ли?
Майка действительно начала светиться насквозь. Резерв у перемещенной хлопчатобумажной ткани был все‑таки маловат. Катя принялась застегиваться.
– Скромная какая, – фыркнула Мотя. – Наколку сделала, орет, как пьянчуга. Еще меня стыдила. У самой‑то… Кто такой твой Цуцик? Кличка‑то воровская.
Катя моргнула, потом сообразила.
– Не смеши, Матильда Захаровна. Цуцик, он и есть цуцик. Собака. Он меня, обормот, дома ждет. Он – хаски. Порода такая.
– Цирковая, что ли?
– Да какая там цирковая. Вроде лайки. Пушистый, и глаза красивые. По лесу обожает гонять…
Невдалеке рвануло. Немец опять взялся класть 150‑миллиметровые.
Катя рывком встала.
– Думаю, сворачиваться пора. За город вырулим, безопаснее будет.
Грузились долго. Товарищ военфельдшер хоть и старалась, но не сильно‑то помогала. Больше приходилось надеяться на сапера, да еще Ленчика приставили у борта, – у будущего гения хоть руки были здоровы.
– Держись, брат Окунь, – Катя задвигала носилки. – Дело к вечеру, полегче будет.
Мальчишка согласно замычал, кусая губы. От боли прозрачные глаза совсем белеть стали.
Мотор Катя завела с помощью сапера. Боец мог только мычать, но руками тыкал доходчиво. «ЗИС» исправно затарахтел. Катя с опаской глянула на сомнительный датчик уровня бензина. Не хватало еще, чтобы в последний момент горючки не хватило.
– Эй, экипаж, двигаемся. Товарищ военфельдшер, в кузове прокатишься? Мне сапер дорогу покажет.
Мотя открыла рот, но тут сообразила, глянула на пытающегося пристроить ногу Чоботко. Потрогала кобуру, опять съехавшую на попу.
Запутаться Катя не успела. Лишь у виадука сделали крюк, объезжая пылающие дома. Сапер тыкал пальцем в поворот, но Катя и сама соображала, как к Рудольфовой слободе выбраться. Вывернули к скверу, тут наперерез кинулись трое бойцов.
– Эй, братва, подбросьте чуток.
Катя притормозила. На подножку запрыгнул старшина со скрещенными пушками на петлицах. Еще двое красноармейцев повисли с другой стороны.
– Ого, рулишь, сестрица? – Старшина пытался утереть закопченное лицо. – А мы, выходит, тикаем. Приказ отвести орудия был. Снарядов – ноль. Только тронулись, «Юнкерсы» навалились. Оба орудия вдребезги. Комбат погиб. Вроде у хутора Пятницкого дивизион сосредотачивается. Что осталось. Вы не туда?
– Мы к Камышовой, висите пока по дороге.