Страница 54 из 77
Катя старалась смотреть только на носы своих ботинок. Держатся еще. Вид, конечно, не парадный, но держатся. И комбез неплох. Пропитка помогает, что ли?
Только не думать, не смотреть.
– Эй, красивая, не горюй.
На Катю смотрел раненый, лежащий у противоположной стены коридора. Правая рука в угловатой толстой повязке, уцелевшая лапа прижимает к груди мятую бескозырку. Торчит гипсовая кукла‑нога. Улыбнулся бескровными губами:
– Ох, Егор, прикинь, глазки‑то какие. У вас в туманах разве такую красоту обнаружишь?
– Товарищ, девушка явно питерская, – прохрипел боец, с головой, сплошь замотанной бинтами, из‑под которых блестел единственный глаз. – Интеллигентное изящество у девушки. Но вот слезы – это лишнее. И так сыростью от моря тянет.
– Я не плачу, – сказала Катя, яростно сморгнув. – Тут дух лекарственный, глаза режет.
– Да, дух тут не куртуазный, – согласился тот, что с бескозыркой. – Мы сами с трудом притерпелись. Так что, плоховато там на высотах?
– Деремся, – сказала Катя.
– Да ладно тебе, зеленоглазая. Мы слышали, что ты дивизионному Титанычу говорила. Значит, пятимся? Да ты не бойся, мы в истерике кататься не начнем, силенок маловато. Конец обороне, видать, скоро?
Катя лишь на миг опустила ресницы.
– Спасибо, что без агитации, – прохрипел питерец Егор из‑под бинтов. – Я сам политрук, слово ценю. Ну, вы там все‑таки, кого сможете, эвакуируйте.
– Давай, двигай, ленинградка, – поддержал моряк. Только ты это… гранаткой не поделишься? А то у нас на двоих полторы руки – натуральная полундра. Братва, вон, винтарь оставила, – он показал глазами на винтовку, стоящую в изголовье. – Да нам с такой мортирой теперь развернуться трудновато.
Катя нащупала под комбинезоном «парабеллум», сунула в горячую ладонь.
– Вот это дело, – оживился матрос. – Ох, зеленоглазая, вот это успокоила. Что ж я такую богиню раньше не встретил?
– Ребята, вы только поразумнее, – прошептала Катя. – Жизнь, она по‑разному повернуться может.
– Да ты не беспокойся, – прохрипел Егор. – Я присмотрю. С умом распорядимся. Сейчас силенок поднакопим, глядишь, на свежий воздух выползем.
– Давайте, – Катя сунула под бок одноглазому немецкую «колотушку». – Только вы уж без суеты. А то за кого нам после войны замуж выходить?
– Ого, ловлю на слове, – обрадовался матрос. – Давай, сразу выбирай. Кого осчастливишь?
– Вот жук, – прохрипел Егор. – И здесь ловчишь. Кто меня, такого кота в мешке, выбирать станет?
– Ничего, в бинтах даже загадочней, – улыбнулась Катя. – Ладно, после победы решим. Держитесь, парни.
Катя автоматически дошагала до выхода. На дворе жгло злое солнце. В машину грузили кряхтящих и ругающихся раненых. Рядом дивизионный врач Титаныч злым тихим голосом отчитывал покрасневшую Мотю.
– Ваша подруга, изволите видеть, настаивает на отправке рядового Окунева.
– В виде исключения, доктор, – пробормотала Катя.
Титаныч глянул на нее:
– Окунев – не ходячий.
– Виновата. Он вроде как родственник.
Доктор зыркнул на Мотю.
– Что стоите, Танкова? Хотели грузить, так грузите. Только поживее. Документы и сумку не забудьте.
Мотя‑Матильда засеменила в корпус, а доктор осуждающе сказал Кате:
– Что‑то вы, срочная барышня из органов, расслабились. Сопли нам здесь ни к чему.
– Солнце яркое, – пробурчала Катя, усиленно смаргивая.
– Что вы хотите, июль на дворе. Так, Танкову я отправляю с вами. В качестве сопровождающего.
– Спасибо.
– Не за что. У вашей подруги супруг – капитан 2‑го ранга. Обстоятельство, в данном случае, отягощающее. Уж спровадьте ее подальше. Я Николая Ивановича лично знаю. Рассудительный и достойный врач. В отличие от некоторых взбалмошных особ.
– Понимаю. Спасибо. Извините, вас как зовут? По имени‑отчеству?
– Какое это имеет значение? – удивился старик. – Положим, зовут меня Ричард Титович Рябинский.
– У меня мужа Ричардом звали.
– Поздравляю, – дивизионный врач хмыкнул. – Знаете, барышня, убирались бы вы отсюда побыстрее. Отвлекаете.
– Есть убраться.
Катя запрыгнула на колесо, ухватилась за борт «ЗИСа». Двенадцать человек бурчат, ворочаются, освобождая место носилкам с Окуневым. Мальчишка бледный, как бумага, но в сознании. Глянул на «посыльную‑диверсантку» с суеверным ужасом. Ничего, потерпит, – перебинтовать его успели.
– Товарищи бойцы! Внимание сюда. Сержант отдельного эвакуационного отдела Мезина. Временно принимаю командование над вверенным мне личным составом. Требую терпения, спокойствия и осознания серьезности ситуации. На ухабах не орать, материться шепотом. Панические настроения давить или пережевывать самостоятельно. Пересадка на плавсредство пройдет в строго назначенное время. По поводу пописать‑попить, уколоться и забыться, обращаться к заместителю по медицинской части военфельдшеру Танковой. Вопросов нет? Нет. Поехали.
8.44. Немцы успели перебросить на берег Северной бухты подкрепление. По Воловьей балке прорвались на гору Суздальскую. Одновременно атакуют через Инкерман и по шоссе мимо Шампанстроя. Наши части IV сектора обороны медленно отходят. В III секторе остатки 345‑й стрелковой и двух бригад морской пехоты в районе Инкерманского болота ведут бой в полуокружении. В Лабораторной балке гаубичная батарея Чапаевской дивизии занимает позиции для стрельбы прямой наводкой.
3. Полдень
– Где он?
– ДК ремонтников, – Мотя сидела насупившаяся, прижимая к груди свернутую шинель, в кузов сунуть не успела. – Туда в убежище раненые переведены из эвакопункта, разбомбленного на Бастионной. Там твой Чоботко. Я говорила, осколочное стопы у него.
– Замечательно. В смысле, что нашелся наш краснофлотец, замечательно. – Катя пыталась вести машину мягче, дорога была сплошь изрыта, а «ЗИС» слушался руля так себе. – ДК ремонтников – это тот, что на Карантинной? Придется нам туда заскочить по‑быстренькому.
– Ты же командовать взялась, – не без яда заметила Мотя. – С какой это стати ты сержантом объявилась?
– Я раньше из скромности не признавалась. Чтобы тебя не нервировать. Теперь пришлось, у нас пассажиры и со шпалами на петлицах имеются.
– Это у них на позициях шпалы были, – поджала губы Мотя. – Здесь различие одно, характер поражения и тщательность первичной санобработки. Ты рули нормально. Как нарочно трясешь. Люди все‑таки.
– Блин! Я же первый раз за рулем этой «антилопы». Хочешь, сама веди, – Катя, бормоча ругательства, объехала вдребезги разбитый санитарный автобус.
– Материшься, – с осуждением проронила военфельдшер. – Ты же, наверное, образованная. Или вам в «органах» матюгаться разрешается?
– Нам в «органах» все разрешается. Кроме того, чтоб задание не выполнить. Ты в этом подвальном госпитале бывала?
– Была как‑то. Давно, еще в прошлом году. Там нормальное бомбоубежище тогда было. Мы на концерт ходили, и вдруг налет объявили. Пришлось прятаться.
– С мужем ходила? Или с Володечкой?
– Ни с тем и ни с другим, – злобно ответила Мотя. – Тебе‑то какое дело?
– Никакого. Просто удивляюсь, как это ты все успеваешь. И дети у тебя, и романов целая куча.
– Что ж, я про войну и на минуту забыть не могу?!
– Можешь‑можешь. Не ори. Я сама девушка распущенных нравов.
– Не смей про Володечку так думать! Баранку держи, – кидает так, что зубы клацают. Растрясешь раненых до кровотечений, что я сделаю?
– Я стараюсь. Ты зачем Окуня повезла? Он, по‑моему, не слишком транспортабельный.
– Ему операция нужна. Сложная, в ППГ не сделать, – угрюмо сказала Мотя. – Ричард Титаныч сам его смотрел. Может, до Новороссийска довезем. Володечка с поста мальчишку специально отправил. Окуневу, кажется, еще и шестнадцати нет. Добровольцем пошел, дурачок.
– Я и смотрю, сопляк совсем, – Катя вздохнула. – Значит, как нам к Матросскому бульвару выскочить? Я город неважно знаю.
По кабине забарабанили, и из кузова многоголосо заорали: