Вступление в должность

Ира не всегда была библиотекарем. После университета она два года, до рождения Светы, преподавала в вечерней школе русский язык и литературу. Тогда и началось ее знакомство с дочерью Дарьи Игнатьевны Алей. Сперва Аля училась в вечерней школе, потом Ира все лето готовила ее в педагогический, и Аля, слава богу, поступила. Потом писала за Алю всякие контрольные до самых-самых госэкзаменов. Потом, перейдя уже в библиотеку (ближе к дому, не надо проверять тетради, составлять планы уроков, в общем, легче), все лето натаскивала по русскому языку племянника Дарьи Игнатьевны, и тот, слава богу, тоже поступил в вуз. Потом натаскивала другого племянника, но тот, увы, провалился. И в период всех натаскиваний Дарья Игнатьевна не скупясь платила. Но не деньгами — продуктами, причем хорошими продуктами: кетовой икрой, балыком, баночками тресковой печени, копченой колбасой и так далее. И еще платила приглашением к себе в гости.

Когда Ира с Павлом впервые после многих отказов (у Павла в школе вторая смена, у Ирины скользящий график) посетили Дарью Игнатьевну, Павел сказал: «Ни моей, ни твоей ноги больше там не будет. И, пожалуйста, прекрати это знакомство». Но Ира не прекратила: втайне от Павла «поддерживала отношения». И что бы там ни было, а Дарья Игнатьевна не раз выручала ее. И когда нежданно, после всех похоронных расходов, на повестку встал вопрос о памятнике («Плакучая береза — лучше мертвого камня» — это Павел Ире. «Странно, твой муж и любящий сын экономит на матери. Просто неприлично, детка, не поставить памятник. У меня есть знакомый скульптор, он дешево берет и быстро делает» — это Примадонна Ире. «Что хочешь, а мы поставим памятник!» — это Ира Павлу), тогда Ира одолжила у Дарьи Игнатьевны четыреста рублей и заказала памятник. Павлику же сказала, что взяла у одного добрейшего профессора («Ты знаешь, он сам предложил на неограниченный срок»). «Неограниченный срок» длился уже два года. В любую минуту Дарья Игнатьевна могла потребовать долг. Ира боялась этой минуты и уже полгода не показывалась на глаза Дарье Игнатьевне.

Но кто же эта Дарья Игнатьевна, которую недолюбливает Павел, у которой свой деревянный домик на краю города, яблонёво-вишневый сад, погреб, сарай и колонка во дворе, а в доме — мохнатая комнатная собачка Жулька, пианино, телевизор «Электрон» на высоких ножках, ну и масса других вещей, без которых дом не может считаться жильем для человека.

Не пугайтесь, пожалуйста: Дарья Игнатьевна нисколько не похожа на печенега (так называет ее Павел). Во-первых, она живет в двадцатом веке, во-вторых, она образованна (пять классов), в-третьих, занимается общественно-полезным трудом, хотя должность ее скромна (рядовой завскладом рядового ресторана «Фиалка»), в-четвертых, она любящая мать (Али), в-пятых, любящая бабушка (Машеньки), в-шестых, она не скупа, а напротив — щедра, в-седьмых, хлебосольна и вообще без всяких там церемоний. Ну а если, в-восьмых, она немножко бранчлива и бурчлива, то какая женщина, позвольте спросить, не будет немножко бранчливой и бурчливой, если она одновременно и мать, и бабушка, и работник, а ей уже пятьдесят пять лет и все хозяйство, все заботы ей приходится тянуть на своих плечах?

— Явилась, да запылилась, Ирина преподобная! Что ж ты нас всех ждать заставляешь? — выговаривает Дарья Игнатьевна Ире, встречая ее в просторном коридоре своего просторного дома. — Ну, здравствуй, здравствуй.

— Здравствуйте, Дарья Игнатьевна, здравствуйте, родная!.. Чуть-чуть опоздали, — Ира осторожно, чтобы не оставить помады на щеке Дарьи Игнатьевны, целует ее. — Как вы прекрасно выглядите! Вы так помолодели, посвежели!..

— Убилась я, Ирка, уходилась. Вчерась кабанчика закололи, всю ночь не прилегла, — жалуется Дарья Игнатьева.

— Что вы говорите?! Но все равно вы прекрасно выглядите!.. Миленькая!.. — Ира снова тянется к ней губами.

Из комнаты выходит Аля: рыженькая, курносая, большеротая.

— Здравствуйте, Ирина Николаевна.

— Алечка, какая ты красивая! Тебя не узнать! — переключается Ира на Алю, — Прелестная кофточка, тебе очень идет!..

Пол в коридоре застлан ковром, на полу стоит трельяж. Ирин взгляд невзначай скользит по зеркалу, на мгновенье замирает. Божё, какая у нее лебезящая улыбка! На все тридцать два зуба!

— А где же наша именинница? — Ира наполовину уменьшает улыбку.

— Пойдемте, Ирина Николаевна. Света, пойдем, — зовет их Аля.

И ведет в большую комнату — в ту самую, где пианино, телевизор «Электрон» и румынская мебель, из которой не делают культа. Софа в пятнах, полировка на стульях поцарапана, а полировка на серванте украшена водянистыми пятнами, какие образуются, если ставить горячие предметы или проливать горячее. Стол уже накрыт, за столом сидят гости, по ковру с лаем мечется лохматая белая Жулька и ходит взад-вперед невысокий чернявый парень с чернявенькой двухлетней Машей на руках.

— Здравствуй, Машенька! Какая ты у нас красавушка! Поздравляю тебя, лапушка!.. — Ира обцеловывает девочку.

А на пианино стоит большая заводная кукла, какие нарасхват в ЦУМе.

— Ужас! — почти пугается Ира. — И мы с куклой. Как некстати.

— Пускай, пускай, — смеется широким медным лицом Дарья Игнатьевна. — Будет Машке чего ломать.

Иру знакомят с теми, кого она не знает. Она знакомится и заодно здоровается с теми, кого знает.

— Здравствуйте, бабушка. (Старушка в белом платочке, мать Дарьи Игнатьевны.)

— Костик… (Чернявый парень, муж Али, Ира знает, что существует такой Костик, но видит его впервые.)

— Здравствуй, Миша. Ох, как ты возмужал!.. (Племянник. Ира натаскивала его, и он поступил.)

— Очень приятно… Матвей Зиновьевич. (Мужчина средних лет, смуглый, худощавый, нос с горбинкой, седые виски, круглые антрацитовые глазки. Ира видит его впервые.)

— О, Володя!.. Как ты загорел! (Тоже племянник. Который провалился.)

— Коля… Здравствуйте. (Опять племянник? Сколько же их?)

Потом пошли папы и мамы племянников.

— Очень приятно, Ира… Ира… Очень, приятно… А вы похожи на Володю… Ой, что это я? Володя — на вас!..

Гостей человек тридцать. Пять-шесть столов составлены в один, захватили всю комнату по диагонали. На столах — кровянка, домашние колбасы, буженина, салаты, икра черная, икра красная, тресковая, печень, армянский коньяк, шампанское, пиво, боржом.

Иру усаживают в голове стола, возле Матвея Зиновьевича. Он — справа, Света — слева, за Светой — Дарья Игнатьевна. Она и произносит первый тост:

— Ну, дороженькие родственнички и приятели мои, за внучку Машеньку, — она ласково смотрит на девочку, сидящую на коленях у отца. — Чтоб она была здоровенькая, чтоб росла — не болела. И чтоб мы вот так каждый-всякий год на ее именины собирались.

Потом были тосты за родителей, за бабушку Дарью Игнатьевну, за старушку-прабабушку, опять за Машеньку, которой уже не было за столом, поскольку ей пришло время спать. Матвей Зиновьевич ухаживал за Ирой, наливал ей в хрусталь коньяк и боржом, спрашивал, что ей подать из закусок. Все были хмельны, и Ира тоже. Она в восторженных тонах поведала Матвею Зиновьевичу, как прекрасно отдыхать летом в лесу, среди сосен, у реки. Он тоже рассказывал: провел отпуск в Крыму, и совсем неважно, так как был одинок и скучал.

— Вот если бы я встретил там вас, — говорил он, глядя на нее преданными антрацитовыми глазками, — поверьте, это было бы совсем другое дело. Но вы не против, если на тот год мы вдвоем поедем к вашим соснам?

— Что вы, что вы, — испуганно прошептала Ира, хотя их никто не слышал в общем шуме.

— А почему бы нет? — снова спрашивает он, тоже переходя на шепот. («А почему бы тебе не завести солидного любовника? Неужели тебе не скучно с мужем?» — это Примадонна Ире.)

— Вы веселый человек, с вами не соскучишься, — деланно засмеялась Ира. И поднялась, увидев, что Дарья Игнатьевна вышла из-за стола и направилась в коридор.

Когда Ира вошла в кладовую, Дарья Игнатьевна брала с полки и складывала на руку, как дрова, бутылки с армянским коньяком.