Вступление в должность

— Дарья Игнатьевна, миленькая, вы на меня не сердитесь? До сих пор не отдала вам долг. Скажите правду, вы не обижаетесь? — быстро-быстро говорила Ира, обнимая Дарью Игнатьевну.

— Да что ты придумала? Какие у меня обиды? — искренне удивилась Дарья Игнатьевна. (Господи, совсем обыкновенная женщина! Добродушное лицо, серые мягкие глаза, белая паутинка в волосах!)

— Спасибо, миленькая!.. — Ира поцеловала Дарью Игнатьевну в румяно-медную щеку. — Я при первой возможности верну.

— Да держи сколько хочешь. Аль мне к спеху? Ты ж видишь, как я живу. У меня одного птичьего молока не хватает. Эх вы, интеллигенция! — мягко пожурила она Иру. — Что ты, что мои Алька с Костей, Он инженером на заводе, девяносто чистыми приносит. А я все вот этими руками, — она вытянула грубую, в ссадинах руку. — Мешки да ящики ворочаю… Кваску хочешь? — неожиданно спросила она. — У меня в этот раз такой квас задался получше коньяков. Ты попробуй.

— Ой, с удовольствием! — сказала Ира с такой радостью, будто всю жизнь мечтала испить у Дарьи Игнатьевны квасу. (Но как не радоваться, если все так славно утряслось с долгом?)

— Вон в выварке, черпай кружкой… Постой, из нее кто-то пил. — Свободной рукой Дарья Игнатьевна взяла с полки початую бутылку коньяка, плеснула из нее в кружку, покрутила и выплеснула коньяк сквозь открытую дверь во двор.

(«Не хочу пить ворованный коньяк и есть ворованную икру! Уверен, она на этом деле греет руки» — это Павел Ире, после того как впервые побывали в гостях у Дарьи Игнатьевны.)

И снова Ира оказалась за столом, между Светой и Матвеем Зиновьевичем, снова племянники стреляли в потолок пробками, проливали на скатерть шампанское. Мамы и папы племянников затягивали «Рябинушку» и, не успев допеть, брались за «Распрягайте, хлопцы, коней». В этом доме всегда гуляли шумно и весело.

Ира тоже пела, и хорошо пела: у нее было чистое, серебристое сопрано.

— А у вас голос, — сказал Матвей Зиновьевич, не сводивший с нее преданных глаз. — Вы бы смело могли иметь большой успех на сцене.

— Поздно, поздно, — отвечала Ира, польщенная его комплиментом. — Я свое уже отпела.

— Никогда ничего не поздно, — многозначительно заметил он. Подлил ей в рюмку, взял свою. — За ваш голос!

— Мама, не пей, — сказала ей Света.

— Разве я пьяная? — засмеялась Ира.

— Конечно.

— Не выдумывай, — ответила она и выпила.

— Мам, ну зачем ты? Поедем домой.

— Не выдумывай, еще рано, — отмахнулась от нее Ира.

Потом Аля стала просить, чтоб Ира спела одна.

— Ирина Николаевна, пожалуйста… Мама, Костик, тише!. — хлопала в ладоши Аля. — Да тише вы, Ирина Николаевна споет!

Ира не стала отказываться: спела не меньше десятка песен (репертуар Майи Кристалинской и Эдиты Пьехи). Ей аплодировали, предлагали выпить за нее. Она была в центре внимания.

— О такой женщине, как вы, можно только мечтать, — шепнул ей на ушко Матвей Зиновьевич. — Поверьте, это я вам говорю.

— Ах, перестаньте! — смеялась Ира. У нее кружилась голова, ей давно не было так весело, как сегодня.

Пока танцевали под «маг» в соседней комнате, старушка-прабабушка в платочке и мамы племянников суетились возле столов, готовя их к десерту. Танцевали старое и новое: и твист, и «еньку», и танго. В медленном танго Матвей Зиновьевич стискивал Ирину руку и время от времени повторял: «Вы очаровательны». Когда папы племянников стали выбивать каблуками чечеточную дробь, лупить себя ладонями по груди и коленям, Дарья Игнатьевна отвела Иру к позванивавшему от пляски окну, подозвала племянника Колю, самого младшего и большеухого. Похлопывая племянника по плечу, поправляя ему ворот рубашки, она говорила Ире, что вот он, этот ее племянник, нынче в десятом классе, что ему уже скоро в институт и что этот его институт целиком и полностью зависит от Иры.

— Ты теперь там работаешь, всех профессоров знаешь. Так что я на тебя, как на себя, надеюсь, — говорила она. — Ты с ними, Ирка, напрямую переговори: надо, мол, устроить. А что за то положено, то и будет. Пятьсот потребуют — пятьсот дадим, больше — значит, больше. Болячка с ними, пускай берут, мы не обеднеем.

— Да, конечно… Конечно, устроим Колю, — не задумываясь, отвечала Ира, — Только никаких денег! Денег никто не возьмет… Ах, все это легко сделать. А куда он хочет? На какой факультет?

— Куда ты хочешь? — спросила племянника Дарья Игнатьевна.

— Да ну… почем я знаю? — пожал плечами большеухий Коля.

— Пристраивай куда полегчей, — решила за него Дарья Игнатьевна. — Куда выйдет, туда и пристраивай. Ему образование надо, а не факультеты.

— Конечно, конечно!.. Я поговорю с деканами, — охотно обещала Ира, нисколько не сомневаясь в успехе данного мероприятия. Ведь действительно она всех знает! Что ей стоит попросить «ми в кубе», или Кулемина, или… В конце концов, можно даже к самому ректору сходить…

— Вот и ладно, вот и ладно. А за мной не пропадет, — улыбалась медным лицом Дарья Игнатьевна.

— Ну что вы!.. Даже не думайте об этом!..

— Да будет тебе стесняться. Эх вы, интеллигенция! Что ты, что Алька моя. Аж трусилась, так в тот институт хотела. А толк какой? Побегала год учительшей — одну головную боль нажила. Теперь хоть дома сидит, так есть кому за Машкой приглядеть.

Племянник Коля не отходил от них — внимательно слушал Дарью Игнатьевну.

И снова все сидели за длиннейшим столом, пили чай. Теперь стол был заставлен кексами, пирожными, вареньем, конфетами, а в центре стола возвышалась башня из чистого шоколада, килограммов на пять, наполненная внутри ромом. Оказалось, что автор сей уникальной башни — Матвей Зиновьевич. Работал он начальником кондитерского цеха в том же ресторане «Фиалка», где завскладом Дарья Игнатьевна. И еще оказалось, что Матвей Зиновьевич и Дарья Игнатьевна уже лет двадцать трудятся плечом к плечу и что они большие приятели. В честь Матвея Зиновьевича тоже были аплодисменты. После чего башню стали кромсать ножом, откалывая от нее бесформенные черные куски. Рты у всех были черными, а чернее всех — у именинницы Машеньки, которая уже проснулась и вновь сидела на коленях у захмелевшего папы.

— Мама, поедем домой, — то и дело повторяла Света.

А Ира то и дело отвечала:

— Не выдумывай, еще рано.

Домой они возвращались в такси. Матвей Зиновьевич еще с утра заказал на шесть вечера такси, и машина точно в назначенный час подошла к дому. Матвей Зиновьевич предложил Ире ехать вместе. Обнаружив, что ее пустая хозяйственная сумка, в которой привезли заводную куклу, заметно потяжелела, Ира запротестовала.

— Чего ты, чего ты! У тебя мужик болеет. Выпишут из больницы коньячком дома полечится, — ответила Дарья Игнатьевна и сама понесла сумку к машине.

Матвей Зиновьевич открыл заднюю дверцу, пропуская Иру в машину, и сел рядом. Света устроилась возле шофера. Дорогой Матвей Зиновьевич пытался взять Иру за руку, она отнимала руку, потом отодвинулась от него в самый угол и отвернулась к окну. Она все еще была хмельна, в голове шумело, и улица, видевшаяся из окна, покачивалась у нее перед глазами вместе с домами и деревьями. Однако это нисколько не мешало ей понимать намерения Матвея Зиновьевича.

— Так мы можем с вами встретиться? Да или нет? — шепнул он, когда такси остановилось возле Ириного дома и он выбрался из него, позволяя выйти ей.

— До свидания, до свидания, спасибо, что подвезли! — громко сказала Ира, сделав вид, что не расслышала его шепотка.

Света тоже вышла из машины и находилась рядом.

— Айн момент, я вам запишу свой рабочий телефон, — улыбался Ире Матвей Зиновьевич. — На тот приятный случай, если вам захочется мне позвонить. Все может быть, и вдруг вам захочется позвонить. — Он полез в карман за записной книжкой.

— Ах, не надо, не надо! Я спрошу у Дарьи Игнатьевны, — смеясь, отвечала Ира, опасаясь, чтобы Света ничего такого не заметила. — До свидания… Спасибо, — торопливо распрощалась она.

Во дворе, возле подъездов, где кучились кусты давно отцветшей сирени, по обыкновению сидели на лавочках женщины, дышали, так сказать, свежим воздухом в воскресный, еще не угасший вечер. Возле их подъезда тоже сидели женщины.