Страница 14 из 16
Зато мальки угря в рассоле оказались просто божественными на вкус. Особенно под молодое белое вино сорта Сира.
Сыров на десерт слуги приволокли более двадцати сортов, но сыр ''морбьё'', удививший меня поначалу тонкой прослойкой натуральной золы, затмил их все. Удивительный, неожиданный для сыра сливочно-ореховый вкус. Я от него никак оторваться не мог, особенно под хорошее вино. Все отколупывал и отколупывал помаленьку перед каждым глотком.
В общем, оттянулся я за все свое полуголодное существование в этом времени, и в опочивальню меня опять пришлось под руки волохать. Ладно, я же раненый. Мне простительно и слабость показать.
Ночевал на огромной кровати под балдахином на витых позолоченных столбах, на которой человек десять в ряд можно было положить. Произведение явно не мебельщика, а архитектора.
На настоящем шелковом белье.
Весь грязный на всем чистом. Апофеоз роскоши.
Умыться на ночь мне даже не предложили – на столике только оловянный кубок и серебряный кувшин вина. Но у меня уже не было никаких сил что-то еще требовать.
Зато ночную вазу под кровать мне поставили серебряную, с чеканкой. Руку оттянула, какая была тяжелая. Я ее минут десять вертел – разглядывал, пока огарок свечи не оплыл совсем. Музейная вещь. Вряд ли этот пафосный ночной горшок дожил до наших времен, скорее всего, перечеканили его в монеты в революцию или при Бонапарте. В лучшем случае пылится теперь в дальнем запаснике Лувра. Что в принципе одно и то же – никто его не видит. А классный ювелир над ним старался. Очень близко по стилю к школе Бенвенуто Челлини, но скорее всего это один из тех образцов, от которых великий маэстро отталкивался в своем творчестве. Сам же намекнул в мемуарах о том, что в молодости занимался фабрикацией так называемых ''антиков'', якобы оставшихся от древнего Рима. Один из них я и держу в своих руках, возможно, что древнеримский. А Челлини еще и не родился даже.
Свеча погасла.
Все – спать.
Ранним утром, осознавая себя варваром и культурным преступником, едва продрав глаза, я все же свершил акт дефекации в серебряную ночную вазу. Да простят меня потомки. Никогда не понимал японского кайфа: годами копить деньги, чтобы один раз намылится в золотой ванне.
Кстати о ванне… Где этот самоназначенец Микал? Вот когда надо, то его нет.
Подавляя естественную брезгливость, напялил на себя грязные заскорузлые, пропахшие потом и костром белье и остальные одежды, из которых я не вылезал последние по календарю несколько дней, ибо других носильных вещей у меня не наблюдалось. Причем, пришлось-таки повозиться, разобраться и понять, что к чему крепится, где завязывается и как все это одевается. Историку это оказалось проще, чем обывателю, а музейщику легче, чем историку. Но времени это заняло уйму.
Раздраженный, с яростным желанием найти Микала и оборвать ему уши, я попытался выйти из помещения. Быстро же вживаюсь в роль ''государя'', особенно с похмела. Голова болела, а вино у прикроватного столика за ночь выдохлось в открытом кувшине и на роль алказельцера не годилось. К тому же курить хотелось до одурения, что настроения также не поднимало.
Дверь с первого раза открыть не получилось. Заронился душу подленький страх о том, что меня коварно провели как маленького: напоили и заперли. И теперь к Пауку летит гонец с вестью о том, что я – вот такой весь из себя красивый, прямо Аполлону подобный Феб, только и дожидаюсь в шато Боже его жандармов, которые с удовольствием свезут меня в мокрые подвалы Плесси-ле-Тур.
Но серьезно испугаться не успел, так как дверь неожиданно немного поддалась и даже стала ругаться чем-то похожим на знакомый мне русский мат.
Микал, полностью одетый и вооруженный – даже с взведенным арбалетом, спал на полу, перекрыв собой доступ в мою опочивальню.
Тут же находился еще один деятель – бодрствующий арбалетчик в полном вооружении, который стоял около лестницы. Арбалетчик вновь красовался желтой коттой с моим гербом, как виконта Беарнского. Видать сержант уже отменил мое распоряжение о маскировке как устаревшее.
– Бдите? – строго спросил я их, сам внутренне ликуя.
– А то… – отозвался сонный Микал, вставая с пола. – Дюка Аласонского, когда он был ваших лет, пленили в битве при Вернейле. Выкуп потребовали чудовищный – двести тысяч золотых. Его роду пришлось продать практически все свои земли, включая фьёфы*, и влезть в неоплатные долги. Мы не можем так рисковать вами, сир, – Наварра бедное государство. Замок взят сержантом под плотную охрану.
– Молодцы. А теперь, Микал, организуй мне banyu. А до того что-нибудь попить, только не вина. И человека местного: убраться в спальне. Я там насрал.
– Baniy тут нет, сир, – Микал виновато пожал плечами. – Можно организовать помывку в бочке.
– В бочке, так в бочке, – не стал я привередничать, главное же помыться.
И пошел на выход. Вслед за мной двинулся и арбалетчик.
В ожидании помывки коротал время в каменной садовой беседке за кувшинчиком очень неплохого молодого сидра. Наверное, этот сорт бодяжат из зеленых еще яблок. Этакая приятная аскорбиновая кислинка не бывает в зрелом яблоке.
Сад действительно состоял из корявых плодовых деревьев в процессе еще дозревания плодов, а не был геометрически стриженым парком с дорожками и лабиринтом, как обычно ожидается увидеть в уголках куртуазии.
Было настолько тихо, что слышалось жужжание ос в ближайших кустах. Лишь с переднего двора за дворцом раздавались резкие, звонкие удары метала о металл. Тут же вспомнилось из молодости сказ про революционную будущность: ''…а на улице мужики ковали что-то железное. Ковали-ковали, а потом махнули рукой: Хрен сними, с графьями, завтра докуем'', что реально улыбнуло и подняло настроение.
А может это сидр постарался.
Или все вместе с прекрасным летним днем.
– Ваше Высочество, вы пропустили завтрак, – услышал я спиной упрек, высказанный высоким девичьим голосом.
Обернувшись, увидел все ту же девушку в наряде красной шапочки, которая нас вчера встречала и участвовала в ужине.
Тактичный Микал куда-то сразу исчез из поля зрения.
– Присаживайтесь, дамуазель*, – сделал я приглашающий жест. – Разделите со мной эту скромную трапезу. Завтрак я пропустил потому, что дал себе возможность наконец-то выспаться, о чем нисколько не жалею.
– Я не пью с утра вина, – сказала девушка, усаживаясь напротив меня и расправляя пышные юбки по скамейке, – только воду. Но с удовольствием пообщаюсь с вами.
И на инстинкте включила наивняк.
– Первый раз вижу настоящего принца так близко. А вы принц чего, Ваше Высочество?
Ее щеки тут же слегка покрылись румянцем. И ей это шло. Гляделось этаким импрессионистским рефлексом от головного убора. И смотрит так прямо, хлопая ресницами, будто вчера еще не выпытала все про меня у дона Саншо и сьера Вото. Вот зуб дам…
– Я принц Вианы, как инфант Наварры. Это небольшое княжество на границе с Кастилией. Луи Фансийский мне дядя, родной брат моей матери. Но я еще и суверенный монарх виконтства Беарн, где я ничей не вассал.
– Даже римского папы? – удивилась девушка. – Так не бывает, Ваше Высочество.
– Как видите, прекрасная дамуазель, бывает. Просто это государство слишком маленькое, а я слишком юн, чтобы рассматривать нас полноценными участниками европейского концерта.
– Концерта? Никогда не слышала такого названия – и в улыбке показала прелестные ямочки на щеках.
– У этого термина два значения. Согласное выступление разом нескольких музыкантов, где каждый слушает музыку соседа и играет ей в тон или большая политика монархов на континенте. Где участники концерта делают политику, а остальные только зрители.
– Я ничего в политике не понимаю, в монастыре нас этому не учили. Но вот в музыке кое-что смыслю. И даже умею играть на свирели. А это правда, то, что мне сказали ваши башелье*, что вы хорошо играете на деревянной флейте?
Я же говорил, что она на информацию обо мне их вчера до донышка вытрясла. Странно, а чем ей Саншо-то не угодил? Тем, что он одноглазый? Или приняла его за рыцаря мой свиты? А девушкам, в каком бы они времени не жили, принца подавай. На меньшее они не согласны. Все, кто ниже принца будут за это истерзаны в замужестве. По большому счету им и принц нужен не всякий, а с золотыми яйцами. И не дай Бог они у него окажутся серебряными…