Страница 20 из 254
Руководители «братских партий» не торопились вступать на путь разоблачений. От первооткрывателя Хрущева они сильно отстали: надо было ждать годы, чтобы Коммунистическая партия Китая отделила в политике Мао на «великие заслуги» — до 1957 года — от «великих ошибок» последующих лет. Вьетнамцы увильнули от решения этого вопроса, осудив лишь геноцид, учиненный Пол Потом. Что же касается Кастро, тот вообще отрицал, что под его руководством совершались какие-либо насилия.
До того момента разоблачение коммунистических преступлений было делом либо врагов коммунизма, либо троцкистских или анархистских диссидентов; они не давали особенного эффекта. Желание изобличить преступников было так же сильно у тех, кто спасся от коммунистических убийц, как и у тех, кто вырвался из лап нацистов. Но их слушали плохо или не слушали вовсе. Особенно это относится к Франции, где советский концентрационный опыт затронул непосредственно очень узкий круг людей, таких, например, как насильственно мобилизованные в германскую армию жители Эльзаса и Лота рингии 26. Показания свидетелей, труды независимых комиссий, созданных по инициативе отдельных личностей (как, например, упоминавшаяся выше комиссия Давида Руссе или Комиссия по раскрытию правды о сталинском режиме), тут же перекрывались барабанным боем коммунистических пропагандистов, сопровождаемым трусливым или равнодушным молчанием. Это молчание, следовавшее за краткими вспышками интереса после появления таких неопровержимых свидетельств, как Архипелаг ГУЛАГ Александра Солженицына, или Колымские рассказы Варлама Шаламова, или Смертоносная утопия Пин Ятхая, демонстрирует закоснелость западного общества перед лицом коммунистического феномена. До настоящего времени оно не хотело признавать, что коммунистическая система имеет, по сути, криминальный характер. Своим отказом оно способствовало распространению лжи, в том смысле, как это понимал Ницше: «Отказаться видеть то, что видишь, отказаться видеть что-то так, как оно есть».
Несмотря на все трудности, с которыми сталкивались приступающие к рассмотрению этого вопроса, такие попытки не прекращались. В 20–50-е годы исследования — за неимением более достоверных сведений, тщательно скрываемых советским режимом, — базировались в основном на свидетельствах перебежчиков. Эти свидетельства были спорными для историков, как всякие свидетельские показания. К тому же они постоянно дискредитировались наемными или добровольными адептами коммунизма. Как можно было поверить в 1959 году описанию ГУЛАГа, данному перебежчиком из высших чинов КГБ, которое приводил в своей книге Поль Бартон? Да и что думать о самом Бартоне (настоящее имя Иржи Велтрусский), одном из организаторов Пражского антинацистского восстания 1945 года, принужденном бежать из своей страны в 1948 году? Однако сопоставление его сведений с данными ставших недавно доступными архивов показало, что Бартон в 1959 году был прав.
В 70–80-е годы великий труд Архипелаг ГУЛАГ, а следом Узлы, посвященные революции в России, потрясали умы. Это было потрясение литературой, потрясение гениальностью летописца, раскрывшего всю страшную суть описываемой им системы. Но Солженицын с большим трудом пробивал защитный покров лжи, наталкиваясь на сильное сопротивление; некоему журналисту из влиятельной французской газеты даже пришло в голову сравнить Солженицына в 1975 году с Пьером Лавалем, Дорио и Деа[10], «принимавшими наци, как освободителей». Тем не менее свидетельство Солженицына первым пробило брешь в равнодушии общества, наравне с шаламовскими рассказами о Колыме и книгой Пин Ятхая о Камбодже. Совсем недавно один из ведущих советских диссидентов времен Брежнева Владимир Буковский выступил с еще одним громким протестом (известным под названием Процесс в Москве), требуя осудить действия коммунистического режима на новом Нюрнбергском процессе. Книга Буковского имела заслуженный успех на Западе. Одновременно пышным цветом расцвели и реабилитирующие Сталина публикации.
Какие же мотивы могут сейчас, в самом конце XX века, побудить нас к реанимации исследований в этой области, столь трагической, столь мрачной, столь чреватой полемикой? Сегодня архивы не только подтверждают отдельные свидетельства, но и позволяют идти гораздо дальше. Тайники карательных органов бывшего Советского Союза, бывших стран народной демократии Камбоджи проливают свет на ужасающую реальность: массовый и систематический характер террора, который в огромном большинстве случаев смыкался с преступлениями против человечности. Настал час подойти научно — с документированными неопровержимыми фактами, освободившись от всяких политико-идеологических нагрузок, — к решению периодически возникающего перед всеми наблюдателями вопроса: какое место занимают преступления в коммунистической системе?
Каким может быть в этой перспективе наш специфический вклад? Наша работа основывается прежде всего на понимании нами долга историка. Никакая тема не может быть табуирована для историка, никакие соображения — политические, идеологические или личные — не должны помешать познанию, извлечению из-под спуда и истолкованию фактов, особенно когда факты долго и умышленно утаивались в секретных архивах и в глубинах угнетенного сознания. Ибо история коммунистического террора составляет важнейшую сторону европейской истории XX века, одну из граней огромной историографической проблемы тоталитаризма. У этой проблемы есть не только гитлеровская, но и ленинско-сталинская версия, и нельзя удовлетвориться слепой на один глаз историей, игнорирующей коммунистическую сторону проблемы. Не более пригодна и позиция, в которой история коммунизма замыкается в национальных, социальных и культурных рамках. Тем более что феномен тоталитаризма не ограничен Европой и советским экспериментом. Равным образом он имел отношение и к маоистскому Китаю, и к Северной Корее, и к Камбодже Пол Пота. Каждый национальный коммунистический режим был связан своего рода пуповиной с советским материнским организмом и по-своему способствовал развитию этого мирового движения. История феномена, который нам предстоит рассматривать, есть история явления, захватывавшего во всем мире одну позицию за другой и затронувшего все человечество.
Еще один наш долг — долг памяти. Существует нравственная обязанность чтить память мертвых, тем более если эти мертвые — невинные и безымянные жертвы молоха абсолютной власти, стремившейся стереть даже воспоминание о них. После падения Берлинской стены, после краха центра коммунистического могущества в Москве Европа, родина трагического эксперимента, встала на путь восстановления общей памяти. Авторы этой книги тоже носители такой памяти: судьба одного из них связана с Центральной Европой, судьба другого — с идеями революции и ее практикой — событиями 1968 года и более поздними.
Необходимость исполнения этого двойного долга перед историей и памятью обусловлена разными факторами. В одних случаях он касается стран, где коммунизм никогда не давил ни на общество, ни на государство, — таких как Великобритания, Австралия, Бельгия и т. д. В других — речь идет о странах, где коммунизм, даже не будучи у власти, обладал возможностями тревожащими (Соединенные Штаты после 1946 года) или угрожающими (Франция, Италия, Испания, Греция, Португалия). В тех странах, где коммунизм только что утратил власть, принадлежавшую ему на протяжении десятилетий, — в России, в странах Восточной Европы — обязательность отдания этого долга очевидна. И, наконец, он мерцает слабым огоньком во мраке тех стран, где коммунисты еще стоят у власти, — Китай, Северная Корея, Куба, Лаос, Вьетнам.
Поэтому позиция наших современников разнится в свете истории и памяти. В первых двух случаях это относительно простое положение узнающих и размышляющих. В третьем случае они сталкиваются с необходимостью национального примирения, независимо от того, подвергаются палачи наказанию или нет. В этом отношении объединенная Германия являет удивительный, граничащий с чудом пример, тем более впечатляющий на фоне развала Югославии.
10
Пьер Лаваль (1883–1945) — французский политический деятель, министр во многих предвоенных правительствах, дважды занимал пост Председателя кабинета министров; некоторое время возглавлял колаборационистское правительство Виши. В 1945 г. бежал вместе с немецкими оккупантами, но был арестован американцами в Австрии и передан французским властям. В том же году расстрелян по приговору суда. Жак Дорио (1898–1945) проделал путь от генерального секретаря Союза коммунистической молодежи Франции (1924) до основателя и вождя фашистской Французской народной партии (1936). Организовал и возглавил «антибольшевистский легион», сражавшийся в составе германских войск на Восточном фронте. Марсель Деа (1894–1955), — в предвоенные годы фашиствующий журналист, выступавший за «умиротворение» Гитлера (статья «Умирать за Данциг?»), член правительства Виши. После разгрома Германии бежал из Франции. (Прим. ред.)