Страница 21 из 254
Но в бывшей Чехословакии (превратившейся в Чехию и Словакию), Польше, Камбодже еще очень свежа память о страданиях времен коммунизма. Некоторая степень амнезии, стихийной или предписанной официально, кажется здесь необходимой для того, чтобы залечить моральные, психические, эмоциональные раны, нанесенные всем и каждому полувековым, или около того, господством коммунизма. Там же, где коммунизм все еще у власти, палачи и их наследники либо придерживаются тактики систематического запирательства, как в Китае или на Кубе, либо не стесняются открыто отстаивать террор как метод управления — примером здесь служит Северная Корея.
Этот долг перед историей и перед памятью, несомненно, относится к категориям моральным. И некоторые могут спросить нас: «А кто уполномочил вас определять Добро и Зло?»
Мы обратимся здесь к тем целям, которые имела в виду Католическая Церковь, когда с разницей в несколько дней папа Пий XI осудил в двух энцикликах нацизм (Mit Bre
Еще в 1931 году Пий XI писал в энциклике Quadragesimo A
Однако если Церковь играла присущую ей роль морального цензора, то какова же должна быть реакция историка на «героические» рассказы о «добролетиях» сторонников коммунизма и патетические свидетельства их жертв? В Замогильных записках Франсуа Рене де Шатобриан пишет: «Когда в этом мерзком безмолвии раздаются только звон рабских цепей и голоса доносчиков, когда все трепещет перед тираном и так же опасно попасть к нему в фавор, как и навлечь на себя его немилость, тогда является историк, и ему поручено вершить народное отмщение. Пусть благоденствует Нерон, в его империи уже родился Тацит». Мы далеки от мысли взвалить на свои плечи бремя загадочного «народного отмщения», в которое, кстати, Шатобриан к концу своей жизни не верил, но на своем скромном уровне историк должен, почти независимо от своей воли, стать голосом тех, кто не мог в условиях террора сказать правду о своей участи. Он здесь, чтобы выполнять работу исследователя, идущего по пути: память — история — познание; его первейший долг состоит в установлении фактов и элементов истины, которые и становятся основой познания. Но помимо того, его отношения с историей коммунизма имеют особый характер: он вынужден стать историографом лжи. И если даже открывшиеся архивы предоставят ему необходимые материалы, в обращении с ними он должен остерегаться наивного простодушия: ведь множество сложных вопросов являются предметом контроверз, не лишенных нередко задней мысли. Тем не менее результатом этого исследования должен быть приговор, основанный на непреложном принципе уважения к законам представительной демократии и — особенно — признания ценности человеческой жизни и человеческого достоинства.
Помимо общих соображений, у некоторых из авторов этой книги существуют и личные причины, побуждающие приступить к работе по исполнению долга перед историей и памятью. Авторам когда-то вовсе не было чуждо преклонение перед идеями коммунизма. Более того, на своем скромном уровне они принимали участие в идейной борьбе внутри коммунистического стана, вставая в одном случае на сторону ленинско-сталинских ортодоксов, в другом — на сторону «ревизионистов» и диссидентов (троцкистов, маоистов). Именно потому, что они долгое время находились среди приверженцев лагеря левых, им стоит проанализировать причины своего былого ослепления. Работа мысли уже направила их по пути познания, отмеченному, как вехами, выбором темы своего исследования, своими научными публикациями и своим сотрудничеством в журналах «La Nouvelle Alternative», «Commumsme». Данная книга — промежуточный итог таких размышлений. Взяться за нее побудило еще и сознание того, что нельзя оставить правым экстремистам привилегию быть единственными глашатаями истины в этом вопросе; мы анализируем и осуждаем преступления коммунизма не во имя национал-фашистских идей, а во имя демократических ценностей.
В нашей книге много слов и мало изобразительного материала. Здесь мы касаемся причины трудностей в освещении коммунистических злодеяний. В современном информационно-насыщенном обществе изобразительный материал — фотографический или телевизионный — самый убедительный путь воздействия на общественное мнение. Мы же располагаем лишь редкими фото из архивов ГУЛАГа и подобных учреждений Китая, нет никаких фотографий, относящихся к раскулачиванию или к голоду времени «большого скачка». Победители Нюрнберга могли пользоваться фото- и киноизображениями горы трупов в лагере Берген-Бельзен, фотографиями, сделанными самими палачами, как, например, та, где изображен немецкий офицер, расстреливающий женщину с ребенком на руках. Ничего подобного не предоставляет нам мир коммунизма, где террор проводился в условиях строжайшей тайны.
Пусть же читатель не удовлетворяется лишь приведенными здесь иллюстративными документами. Пусть не пожалеет он труда, чтобы познать, страница за страницей, тот крестный путь, которым прошли миллионы людей. Пусть напряжет все силы своего воображения, чтобы представить себе грандиозную трагедию, оставившую на долгие годы глубокий след в мировой истории. И тогда перед ним встанет, пожалуй, самый важный вопрос: почему? Почему Ленин, Троцкий, Сталин и другие считали необходимым уничтожать всех, кто представлялся им «врагами»? Почему сочли они себя вправе преступить священную заповедь, обращенную ко всему человечеству: «Не убий»? Мы попытаемся ответить на этот вопрос к концу этой книги.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Николя Верт
ГОСУДАРСТВО ПРОТИВ СВОЕГО НАРОДА
1
Парадоксы Октября
С крушением коммунизма отпала необходимость подчеркивать историческую неизбежность Великой Октябрьской социалистической революции. 1917 год может наконец стать нормальным объектом исторического исследования. К сожалению, ни историки, ни, самое главное, общество в целом не готовы порвать с основным мифом об этом нулевом годе, годе, с которого все началось, то ли к счастью народа России, то ли ему на беду.