Светлейший лорд Тьмы

Пока папенька с маменькой ругались, девчушка глазки закрыла, засопела. Вот тебе и ссоре конец. Нельзя же ребеночку нервы портить. Так с того времени и повелось, что как Вальдемар с Забавою ссорятся, обязательно Арысь дремать начинает. Видать, крепко усекла, что покой только во сне нам и дается. А в жизни всякий шум на благо идет, потому как в царстве Черномора ни одна травинка, ни одна былинка просто так не существуют – всегда с пользою.

Впрочем, что о пользе говорить, когда сам Черномор во внучке с первого взгляда души не чаял. Случилась с ним распоследняя любовь. Красивая, чистая, как первый снег, что под своим ледяным старческим покровом согревает первые хрупкие цветы. И так Арысь грелась в лучах любви колдуна, что никоим образом не замечала, что деда ее – страшный злой волшебник, которого все вокруг бояться и на глаза лишний не показываются, чтобы, не дай посох магический, беды не накликать.

Вот и получается, что главной-то пользой наш Черномор считал внучку. Сперва, конечно, пользы в ней никакой не было, кроме постоянных подарков Горыныча, что прислал малышке на первый день рождения и передал через посланников своих тайных огромную корзину цветов желторотов. Цветы эти редкими были, вернее даже – видом исчезающим, потому как расцветали только в полнолуние и пели чудеснейшие песни, приносящие дому благоденствие и покой. В первый же месяц, высаженные служками проворными в саду, распустились первые бутоны. Сладчайший мёд их аромата проникал в комнаты, принося улыбки даже на лимонные заумные лица колдунишек. Ну, а Черномор просто сам по себе радовался, когда Арысь на руках качал, пока родители ее для интимного согреву по комнатам запирались: там и ругались, и дрались, и зажигательно мирились.

– Ну, Рысюна, пойдем в садике погуляем, цветочки пособираем, – улюлюкал Черномор, внучку по дому неся да личико ее любовно рассматривая. – У дедушки такие красивые деревца с изумрудными листочками. У дедушки с собой молочко, из-под кобылицы самой что нинаесть силу колдовскую дающей, наисвежайшее. Вот на воздухе покушаем, а потом ты баиньки, а деда за работу примется.

Вот покормит, значится, только глазастую сероглазку, в кроватку сонную положит, шаг прочь сделает, а дитя словно чувствует – и давай орать. Что делать? Приходится с собой на заседание брать. На нем Арысь и спит, и разговоры умные слушает. Вроде как всегда не одна. И то правильно – для наследницы знатного рода колдовского необходимо вникание в процесс преобразований с пеленок. Тут тебе и наглядный пример дебатов, пресекаемых авторитетом, и подписание важных законов не глядя, и деление пирога денежного – а кому что достанется, не ваше дело!

Впрочем, вряд ли Арысь политика да инновации волновали, ей просто с дедом приятно находиться было, потому как мамка со своей любовью к альву-королю про дочку почти и не вспоминала, все по курортам со своим новым мужем ездила, или там по гостям с охотами. Вот и прикипела маленькая душа к тому, кто истинно не бросит и не предаст.

Черномор больше денег связью этой дорожил, всячески внучку оберегал от разочарований. А особливо старался таланты в ней волшебные развить, которых с самого появления на свет в девочке было предостаточно. Еще говорить не умеючи, малышка связь с колдуном установила на уровне чувств. Захочет есть, так у колдуна желудок забурчит. Захочет на ручки, так руки сами тянутся. А у вас как с дитятями? Тоже ведь есть такое? А вот у Арыси все в три раза сильнее выходило. Она и сны даже свои первородные Черномору транслировала почти каждую ночь. Вот приснится бутон желтый, распустится, начнет в солнце оборачиваться, жечь огнем, значит жарко девчушке, значит срочно требуется вытащить из-под одеяла и к окошечку поднести, подышать.

Так и жили, не тужили, почти не грешили. На третьем году с темным гонцом на вороном коне, сильно смахивающем на Кощея, что в царстве мертвых проживал, прислал Гора Горыныч внучке очередной подарок и пожелания всяческих удач колдуну. Вместе с Арысью они посылочку распоковывали, а как крышку от ларца золотого умудрились открыть, так вспыхнул внутри огонек голубоватый, в огоньке два глазика светились, ротик обнаружился – непростой, значит.

– Ой, смотри, де, горит! – восторженно захлопала Арысь. – Красиво… Потухнет? – поинтересовалась она, заранее предвидя, что стихия огня не вечна.

– Не думаю, дядя Гора простых подарочков не делает. Он тебя любит, – поцеловал Черномор внучку в лобик. – Надо у подарка спросить, чем он полезен. Помнишь, как мы пользу растений обсуждали. Ромашка – солнышко. У ромашки – соки целительные.

– Помню, де! – девочка доверительно к ларцу потянулась, что на столе в кабинете у колдуна стоял. Огонек заколебался, сперва отпрянул, а потом с сомнением к девочке тоже затрепетал, лизнул пухлый пальчик, не обжигая кожи. – Как тебя звать? Я Рысюня. Видишь, веснушки по всему лицу. Деда говорит, что у меня … – она напрягла круглый лобик, – что у меня эта… колдуниция.

– Интуиция, – поправил Черномор.

– Колдуниция на предметы волшебные. А ты?

Огонек замигал ярко, вдруг запел голоском нежным:

– Я – огонек, путь освещаю, в делах помогаю. Будем мы с тобой дружить, вместе рядом будем жить.

– Ааааа… – протянула Арысь. – А на руки тебя можно взять?

– Бери, – Огонек закивал, а Черномор напрягся. Огонь – великая сила. Огню ведомы на вкус цивилизации. Не задумываясь, поглотит. Но уже через секунду маленький проказник в ладошках у внучки стал розоватым прозрачным шариком, внутри которого билась жизнь. Странный подарок, но Горе Горынычу не отказывают. Змий всегда знает, что кому нужно. И никогда не делает бесполезных даров.

В общем, пришлось смириться с наличием Огонька, который заменил Арысе домашнюю зверушку. С ним она возилась, когда Черномор был занят, с ним отправлялась на прогулки, с ним вместе рассматривала книжки с картинками, слушая смешные комментарии нового любимца. Колдун облегченно вздохнул. Обычный дух-охранитель. Такие не каждому даются. А для внучки любимой – в самый раз. Пусть развлекаясь обучается.

И вправду, Рысюня быстро все схватывала. То за колдунишкой каким увяжется, чтобы подсмотреть, как он над проектами и поручениями Черномора колдует, то книжку запретную с заклинаниями зачитает вслух (так однажды шалунишка в тереме бурю маленькую вызвала), то проберется к деду в спальню, начнет на заветной подушке, что сны про благолепие государства посылает, валяться, мечтая о дожде из лягушек. И вот ведь проказница, своего добьется обязательно. То пристанет к Забаве, что приедет из очередной поездки с мужем-красавцем, в чемодане ее покопается, достанет оттуда зеркала волшебные, помады, красу прибавляющие, и прочую мелочь, разложит все, начнет мазаться, глупые вопросы зеркалам тем задавать: «Я на свете всех душистей и пушистей? И кто пушистее меня?» Зеркала начинают соображать с великим усердием, потому как это их обязанность. Выдают ответ, что есть и попушистее… А Арысь ну давай сметься, в мамины бусы наряжаться. А чего прикажете девчушке делать, когда ей поиграть, кроме как с собой, не с кем в общем-то. Да и деда строго-настрого приказал никуда не ходить без сопровождения, потому что она – ВЫСОКОПОСТАВЛЕННАЯ СДОБА. Странно и интересно, кто же на сдобу такую позарится? Кто посмеет съесть?

Здесь уж точно никто. Только мамка заругает. Она всегда на дочку прикрикивала, но Арысь ведь не могла догадываться, что ведьма черная в родной кровиночке соперницу видеть может. И гложила Забаву ревность, что столько силы получила малявочка. И как вообще сравнивать мужа заполученного со сверхвозможностями? А вот вырастет дитя, как начнет нрав проявлять, как отдаст папенька ей наследство? Не жизнь – сплошные династические муки. Вон, и Горыныч покровительствует. Балует. А от альва только изредка подарочки поступают, потому как он женат не только на ней. Посему – сегодня муж, а завтра – пошел в чужом саду яблочки пробовать.

И ведь не уходит, а только настоящая радость в Вальдемаре Вальдемаровиче вспыхивает, когда Арысь он видит. Приедет из поездки долгой, женку бросит, побежит к дверям, подхватит малышку, начнет ее кружить, целовать, словечки разные шептать. Почему? Почему все только на малявку внимание обращают. И целуют, и обнимают, и слова какие говорят. Про себя Забава ножкой топнет. Но промолчит сурово, гадюку затая. Видать, нету материнских чувств. Видать, не пересилить отвращения.