Страница 45 из 52
— Какая вина на ней? — вопросил он грозно.
Судейский развернул свиток.
— … сия Воронцова Дарья в нынешний год из под Рязани переехала на село Покровское… Жила уединенно, с соседями дружбы не водила…
Дальше шли обыкновенные обвинения: случился большой падеж скота, да пожар на селе (сгорели четыре избы) и, главное, сосед Воронцовой сельский староста Иннокентий приметил, как сия жонка, выходила ночью за село, на перекресток дорог, где волшбу творила… При обыске на дому Воронцовой нашлась книга немецкая, не иначе — бесовская. Предъявили книгу: сочинение римского поэта Овидия. Князь подивился:
— Неужто латынь знаешь?
Она кивнула.
— Батюшка, покойник… научил латинской грамоте.
Одоевский-Всеволод задумался. Оговорили ведь женщину. Змеиное отродье!
— Не усматриваю за ней худого. Потребно новое дознанье провести, а покуда, отпустить домой.
— Никак не можно, княже! — возразил судейский.
— Что!! Перечить князю… Пес! Кат!
Тот продолжал гнуть свое:
— В грамоте Патриарха Иоакима сказано: «Чародеи без всякого милосердия да сожгутся»… Жонка с бесами дружбу водит! Сатанинское семя! Наводит порчу, волховством да чародейством промышляет.
— Волховство, говоришь?! Где этот староста Иннокентий, подать его сюда!!
Привели соседа Воронцовой. Он повторил, что третьего дня видел, мол, соседку, стоящую у перекрестка дорог, при полной луне, нагую, жгущую в руке пучок какой-то травы.
— Посередь ночи, говоришь? — строго спросил князь. — А что ты сам-то делал за селом в такую пору?
— Я… эта… корову искал — заблукала иродова скотина.
— Врешь! Какая корова ночью! Да и луна третьего дня не полная была, с неделю уж месяц на ущербе. Хотел напраслину возвести на соседку!? Чаял поживиться ея имуществом, как доносчик!?
Иннокентий бухнулся на колени.
— Княже, прости! Бес попутал. Спьяну мне должно быть пригрезилось. От кума я ночью брел, да за село попал…
— А-а! Так я и знал! Уберите эту собаку шелудивую с глаз долой, — приказал Одоевский, и, судейскому. — Ну, что теперь скажешь!?
— Истинно говорю: ведьма она! Видишь, — указал на шею женщины, — креста нательного нет! Нехристь! Чародейка!!
Рот обвинителя перекосился в хищной ухмылке. Подобно матерому волку, он знал, когда нанести решающий удар, чтоб одним махом прикончить жертву.
Князь не нашелся, что изречь. Судейские явственно алкали крови. Вот, перед ними — ведьма, чернокнижница, слуга Антихриста. Ату её! На костер!!
Дарья не пыталась защищаться, что сочли признанием вины и основанием для вынесения смертного приговора.
Воронцова молча выслушала вердикт, стоя с отрешенным лицом, не проронив и единой слезинки.
— В здравом ли ты рассудке? — спросил князь, вновь подступив вплотную к женщине. — Ведаешь ли, что тебя ожидает?
— Да, — отвечала Воронцова, устало. — Знать тому и быть.
— Как же так!?
Всеволод не мог смириться с ужасной участью, ожидающей женщину.
— Не печалься князь, — прошептала Дарья. — Я хочу умереть… сама. Хворь у меня смертельная. Нет спасения от сего недуга. А что касаемо мучений предсмертных, то их не будет. Я в любой миг могу сделать так, что душа моя оставит бренное тело…
Слушал Одоевский-Всеволод, потрясенный. Горело его сердце от вспыхнувшей любви к женщине.
— Всё знаю князь. Ведаю о страсти твоей… Только не помысли, будто я навела чары колдовские… Прощай, князь. Пусть будет светла печаль твоя.
5
— Милостивый государь, потрудитесь отвечать на вопросы!
Окрик не оказал надлежащего воздействия на допрашиваемого. Господин в дорогом модном пальто тонкого английского сукна, полез рукой в карман, затем в другой.
— Забыл, черт…
И, обращаясь к следователю:
— У меня при обыске забрали портсигар. Это произвол!
Следователь, не теряя выдержки, достал из ящика стола позолоченную папиросницу и коробок спичек.
— Ваши?
— Мои.
— Возьмите.
Бунич (согласно паспорту) раскрыл портсигар, протянул следователю:
— Не угодно ли?
Всеволод, он же следователь Бессонов, едва сдержался, чтобы не прикрикнуть, указать наглецу его место.
— Я не курю, — процедил он сквозь зубы.
Бессонов поймал себя на мысли, что ему мучительно хочется встать и въехать Буничу в физиономию.
«А ведь неспроста он ведет себя вызывающе. Старается вывести меня из равновесия… Ничего у вас не выйдет, господин террорист».
Бунич сидел непринужденно, закинув ногу на ногу, словно находился в питейном заведении, а не в следственной комнате Охранного отделения, курил, не спросив разрешения.
«Какого черта! Эти господа, так называемые революционеры, ведут себя вызывающе, по-хамски, а мы вынуждены чуть ли не расшаркиваться перед ними: «соблаговолите», «не угодно ли», «прошу вас». Тьфу!».
Бессонов взял себя в руки, — нельзя давать волю эмоциям, — начал допрос:
— Ваше имя, фамилия?
— В паспорте все указано…
— Не советую вам вести себя подобным образом! Я спрашиваю не из праздного любопытства… Запираясь, вы усугубляете свою вину.
— Какую вину?
— Во-первых, ваш паспорт — фальшивый.
— Позвольте! — вскричал допрашиваемый.
— Не позволю! — отрезал Бессонов. — Мы проверим, разумеется, документ на подлинность, но это формальность… У меня глаз наметанный: фальшивку распознаю с одного взгляда. Пойдем дальше. Нам известны ваши подлинные имя и фамилия: Артур Штерн. Что скажете?
Лже-Бунич только усмехнулся.
— Смеетесь? Ничего — скоро будет не до веселья. Нам также известно, что вы являетесь участником террористической организации «Народная воля».
Ухмылка исчезла с лица допрашиваемого. Впрочем, внешне он оставался спокоен.
— У вас есть доказательства?
— Конечно. — Бессонов раскрыл лежащую на столе папку и достал оттуда фотографию. — Знаете этого человека?
Тот небрежно взял карточку, глянул, покачал головой.
— Впервые вижу.
— Ой, ли! Тогда почему же вы трижды за последний месяц встречались с этим господином — третьего, шестого и тринадцатого числа?.. Не помните? Я вам подскажу: в первый раз это было в биллиардном клубе на Гороховой, последующие два — в общественной бане, на Фонарном… Будете и дальше отпираться, господин Штерн?
Штерн-Бунич пожал плечами: мол, даже если и встречался, так и что?
— Если вы подзабыли — фамилия этого господина Соловьев. Активный участник террористического подполья. При этом — чрезвычайно неврастенический тип. Арестован по обвинению в двойном убийстве. Так вот. На допросе Соловьев показал, что является членом ячейки «Народной воли», готовящей ряд покушений на видных государственных деятелей, и что вы, господин Штерн, состоите в означенной организации, а именно возглавляете так называемое «боевое звено». Желаете ознакомиться с его показаниями?
— Зачем? Читать заведомую ложь… Пусть подтвердит все на очной ставке!
Бессонов замялся. Соловьев уже никогда и ничего не подтвердит и не опровергнет — нынче ночью он покончил с собой в одиночной камере, вскрыв осколком стекла вены. Штерн, этого, конечно, знать не может. Хотя… В любом случае он, следователь, допустил промашку.
А Штерн почувствовал слабину.
— Заявляю: эти «показания» сфабрикованы охранкой! Цена им — медный грош, ха-ха.
Он вел себя все более развязно. Следователь едва сдерживал нарастающее бешенство. «И нас еще называют сатрапами, душителями свободы, палачами! Такие вот мерзавцы глумятся над правосудием. Во имя идей «свободы и всеобщего равенства» они готовы устроить кровавую бойню со взрывами и стрельбой, и им плевать, что погибнут ни в чем не повинные люди, случайные прохожие, женщины, дети, — с горечью думал Всеволод-Бессонов. — Пройдоха адвокат, крючкотвор, в пух и прах разобьет на суде доводы обвинения, а двенадцать болванов-присяжных вынесут вердикт: «Не виновен». Штерн посмеется над нами и опять станет готовить покушения. Нельзя этого допустить».