Страница 44 из 52
Следователь глубоко вник в суть проблемы — видать привлек знающих специалистов. Нефедов же сходу разобрался, что к чему. Он в свое время окончил геологический техникум, правда, по специальности почти не работал — вначале на срочную, а после службы в Красной армии партячейка дала рекомендацию и направление на юрфак.
Дело Леонтовича явилось отголоском борьбы двух направлений в науках о Земле: фиксизма и мобилизма. Фиксисты, адепты старой классической школы, в своих построениях основную роль отводили вертикальным движениям в земной коре, считая горизонтальные перемещения лишь частным их проявлением. Идеи о тектонических покровах они объявляли ересью, «буржуазными штучками». Мобилист Леонтович обвинялся в пристрастии к лженаучным теориям, что в свою очередь, якобы толкнуло его на путь вредительства и измены…
— … Вы пропагандировали вредные для рабочей науки идеи!
Это сидящий слева Голуб, невзрачный жидковолосый субъект, редкий болван: настроение председателя тройки понимал великолепно, а вот чем оно вызвано…
Нефедов-Всеволод поморщился, скосил глаз направо: энкавэдэшник по-прежнему сидел с непроницаемым лицом. Этот — не дурак… Плохи твои дела, геолог.
— … в период с 1926 по 1935 годы четыре раза выезжал за границу: дважды в Германию, один раз в Австрию и один — во Францию, где был завербован иностранными разведками…
А за это уже полагается расстрел. И ничто не спасет. Но… обвинение в шпионаже шито белыми нитками — нет ни одного факта, лишь «косвенные улики», да предположения.
Только это ли смутило Юрина-Нефедова? Еще десять минут назад в данной ситуации он бы, не колеблясь, принял окончательное решение. Виктор Петрович увидел нечто, что не дало ему отодвинуть дело в сторону.
Всеволод знал из популярной литературы о перемещениях плит в земной коре, не совсем, правда, понимая, какие такие вертикальные или горизонтальные движения имеются в виду. Стало быть, прав Леонтович, отстаивая идею с перемещением тектонического блока.
А Нефедова беспокоило совсем не то…
Конвоиры вывели Леонтовича из комнаты. «Тройке» предстояло согласовать уже подготовленный приговор.
— Не вижу оснований для расстрела, — веско сказал Нефедов. — Следствие сработало небрежно, шпионская деятельность обвиняемого не доказана…
Вот в чем загвоздка! Донос-анонимка напечатан слишком качественно. Опечаток нет, шрифт ровный по цвету: по клавишам стучали с одинаковой силой, а главное, имеется одна маленькая ошибка: тектонический покров назван «покрывалом». Геолог не мог, черт дери, написать такое!
И что это значит? Да, на самом деле, то, что письмо настрочила какая-нибудь секретарша. Либо из ревности к Леонтовичу, либо в надежде, что место Леонтовича займет её начальник… Так что анонимке нет никакого доверия. Донос ложный.
«Ну и что? — сам себе удивился зампрокурора. — Мало ли ложных сигналов? Признания — вот они, подписанные, в деле». И сам себе возразил: «Разве новость для тебя, какими методами подчас выбиваются признания?! Да и, найдись хоть одна зацепка, следователь наверняка раскрыл бы всю «шпионскую сеть».
Высказавшись против расстрела, председатель тройки рисковал. Даже не тем, что «встает на скользкий путь попустительства врагу народа», а потерей репутации безжалостного борца со скверной.
Голуб молчал, выжидал — он человек маленький, что решит начальство, под тем и подпишется. Теперь все зависело от неулыбчивого мужчины с кубиками на воротнике кителя. Тот чуть повернулся к Нефедову, встретился с ним глазами. Пристальный взгляд, от которого мурашки бегут по спине…
— В иностранных разведках не дураки сидят, чтобы давать нам прямые улики. А мы здесь поставлены изобличать их всеми средствами… Жаль, что не удалось добыть бесспорные доказательства деятельности Леонтовича в качестве шпиона…
Вот, как! Энкавэдешник, похоже, умыл руки: сам решай, какой приговор вынести геологу… Эх, запретить бы эти анонимки. Уже двадцать с лишним лет при советской власти живем! Чего бояться? Вот, вызвали бы сейчас автора, а он: «я этого не писал». И вопрос бы сам собой снялся. Или: «полностью подтверждаю…». Так ведь не скажет никто. А ему, Виктору Петровичу, решать. Эх, кабы английское судопроизводство: провозгласил «не виновен», и стукнул молотком по столу. «Освободить в зале суда!» Только нельзя, нельзя…
— … Предлагаю снять с Леонтовича обвинение в шпионаже, и назначить ему наказание — 10 лет лишения свободы, за вредительскую деятельность. Кто против?
Решение приняли единогласно.
Тяжелым грузом лег приговор на душу зампрокурора. А вместе с ним — и Всеволода. Он осудил невиновного. То, что Леонтович избежал расстрела, было слабым утешением. О жизни в сталинских лагерях Сева, читавший Шаламова и Солженицына, знал куда больше работника прокуратуры…
4
— А ну раздайся!.. Дорогу князю!
Двое дюжих молодцов пинками и ударами нагаек расчистили дорогу сквозь толпу, плотно обступившую ворота перед «приказом». Всеволод… нет, теперь уже князь Владимир Одоевский скорым шагом прошествовал к приказной избе. «Черные» людишки, узнавши князя, торопливо срывали шапки, кланялись в пояс. В светлице приказные повскакивали с лавок, били поклоны раболепно.
Посреди комнаты стояла, потупив голову, молодая женщина, простоволосая, босая, со связанными руками. При появлении князя она одна осталась неподвижна, ровно библейский столб соляной.
Князь подошел к женщине вплотную, приподнял ей за подбородок голову. «Какие глаза у неё! Чудо, — подумалось Одоевскому-Всеволоду. — Какой редкостный бирюзовый цвет».
— Как звать тебя?
— Дарья… Воронцова, — чуть слышно отвечала женщина.
— Мужняя жена?
— Вдовая.
— Какого звания?
— Дворянка, из захудалых…
Князь отступил, присел на лавку.
— Развязать…
Тотчас подлетел один из приказных:
— Княже, жонка сия — ведьма, уличена в чародействе…
— Увидим, — оборвал Одоевский.
Путы с женщины сняли. Вперед выступил невысокий мужчина с очень бледным лицом, на фоне которого двумя черными угольями сверкали глаза. Их сразу признал Всеволод — невозможно забыть взгляд этих страшных очей…
— Говори, — устало велел князь.
— Княже, дозволь осмотреть жонку, нет ли на ней отметины Сатаны!
Одоевский кивнул: любой колдун, или ведьма непременно должны быть помечены дьявольским знаком. Приказные подступили к женщине, намериваясь сорвать с нее одежду. Та остановила их, выпростав вперед руки:
— Не троньте!.. Я сама.
«Гордая, — мелькнуло в голове Одоевского-Всеволода. — Не желает, чтобы лапали её похотливые руки судейских. Только это она зря волнуется, для них она враг христиан, а не женщина».
Князь любил иметь дела с благородными. Это мужик-лапотник хоть сто ударов плетью вытерпит: привычный. А изнеженному барчуку рукоятью трости в зубы ткни, он, как кровь из разбитых губ учует, так со страху всё и выложит.
Женщина через голову сняла и сарафан, и нижнюю рубашку, оставшись нагой. Стояла, прикрывшись, сколько возможно руками, но голову не опустила, глядела презрительно. К ней приблизился находящийся тут же дьякон и принялся внимательно осматривать — сверху донизу, вершок за вершком, тело женщины. Жиденькая его бороденка мелко дрожала, помаргивали маленькие подслеповатые глазки, узловатые скрюченные пальцы шарили по женскому стану.
«Ах, ты, сморчок, прыщ мерзкий!».
Гневно сжал зубы князь. Зрелище красивого обнаженного тела вызвало стеснение в груди, хаос в мыслях. Он едва сдержался, чтобы не топнуть ногой, заорать, выгнать прочь свору судейских, чтобы остаться вдвоем со вдовицей…
Дьякон повернул женщину спиной, продолжал осмотр.
— Вот! — вскричал он, указав на родимое пятнышко между лопаток. — Печать Диавола!
В пятне, обладая известной долей фантазии, — подумалось Севе, — на самом деле можно было увидеть изображение рогатой головы. И этого довольно, чтобы осудить человека на мучительную смерть?!