Дни

Теперь он чувствует, что насмотрелся вдоволь. В этот жестко расписанный по минутам утренний ритуал ему в свое время удалось втиснуть две минуты на отдых, так что – если не возникает никаких серьезных помех – он всегда выходит из дома без опоздания. Но сейчас он потратил одну из этих двух минут, другую лучше оставить про запас – на всякий случай.

Его немного забавляет собственное беспокойство об опоздании на работу, так какой искренне полагает, что сегодня – его последний трудовой день в «Днях», однако не так-то просто расстаться с тридцатитрехлетней привычкой. Хотелось бы ему знать – долго ли будет приспосабливаться живущий в нем робот к жизни после «Дней»? Будет ли он все так же пунктуально просыпаться в шесть утра – каждый день, до самой смерти, – даже если просыпаться вовсе незачем? Будет ли он по-прежнему устраивать себе кофейный перерыв в 10.30, обеденный перерыв – в 12.45, чайный перерыв – в 16.30? Такой распорядок, намертво въевшийся в его мозг за долгие годы повторения, трудно будет преобразовать в иную канву, более походящую для вольного, досужего времяпрепровождения. Больше половины жизни он двигался по одной наезженной колее, точно игрушечный паровозик, проделывая один и тот же маршрут шесть дней в неделю. Воскресенья проходили будто в летаргическом оцепенении: проснувшись, как обычно, в шесть утра, Фрэнк убивает время – то задремывает, то читает газеты, то смотрит телевизор. При этом он целый день чувствует себя как-то сонно, как будто не в своей тарелке – его тело не в силах подладиться к такой икоте, прервавшей отлаженный ритм дневной круговерти. Может, именно такая жизнь ему предстоит, когда он уйдет на пенсию? Одна долгая череда воскресений?

Ну, будущим он займется, когда оно наступит. А пока приходится довольствоваться сегодняшним днем – четвергом.

Фрэнк вставляет ломтик хлеба в хромированный тостер, который контурами и расположением отверстий напоминает старый автомобиль. Включает портативный телевизор, стоящий на столе рядом с тостером. Излишне говорить, что на корпусах и телевизора, и тостера виднеется все тот же логотип «Дней» – две слипшиеся спинами буквы D.

Телевизор запрограммирован так, что при включении автоматически настраивается на канал телемагазина «Дней». На экране две женщины неопределенного возраста с восковыми лицами разливаются соловьем над ожерельем искусственно выращенного жемчуга в три нити из «Ювелирных изделий», а за ними, вызывая тошноту, раскачивается туда-сюда компьютерное изображение интерьера этого первого и (возможно) крупнейшего гигамаркета в мире.

Нажатием кнопки на пульте управления Фрэнк переключается на новостной канал и смотрит репортаж о возведении в Австралии первого в мире терамаркета с официальным названием «Чертовски Большой Магазин». До завершения строительства «Чертовски Большого Магазина», который призван обслуживать не только Австралию и Новую Зеландию, но также страны Океании и Юго-Восточной Азии, остается предположительно восемнадцать месяцев, но даже и в нынешнем скелетоподобном виде он уже превосходит размерами своего ближайшего соседа – гору Айерс-Рок.

Тостер выбрасывает готовую продукцию – поджаренный хлебец. В углу ломтика бросается в глаза зарумяненное дочерна полукружие, сросшееся со своим нетронуто-белым близнецом. Этот-то уголок Фрэнк намазывает маслом и откусывает прежде всего.

Ест Фрэнк мало. Он даже тост не доедает. Наливает себе еще одну кружку кофе, выключает телевизор и направляется в гардеробную.

По холлу с высоким потолком он проходит мимо дверей в комнаты, которыми редко пользуется. Безупречная и дорогостоящая обстановка этих комнат покрылась бы толстым слоем пыли, если бы не исправные старания уборщицы – Фрэнку ни разу не доводилось ее видеть. С одной стороны вдоль стены холла тянутся полки с книгами, которых Фрэнк не читал, а на другой стене висят картины, которые он давно перестал замечать. За Фрэнка – воспользовавшись на свое усмотрение его «иридиевой» карточкой – эти книги и картины, а также остальные предметы обстановки выбрал декоратор интерьеров, служащий «Дней» с суетливыми пальцами. Фрэнк до сих пор не выплатил сумму, превысившую лимит карточки, поэтому, уйдя с работы, он должен будет возвратить магазину почти все свое имущество. Но расставаться со всеми этими вещами ему ничуть не жаль.

В гардеробной его уже ждет наряд для четверга: каждый предмет одежды аккуратно вывешен или выложен. Вчера вечером, перед тем как отправиться спать, Фрэнк положил под пресс брюки от четвергового костюма. К утру складки обрели приятную жесткость.

Фрэнк одевается размеренно и методично, после каждого действия отпивая кофе. Он натягивает прохладную на ощупь хлопчатобумажную рубашку в тонкую голубую полоску с простыми белыми пуговицами, повязывает вокруг шеи темно-бордовый шелковый галстук. Надевает грифельно-серый пиджак и такие же брюки, поверх темно-синих носков обувает черные башмаки с мягкой стелькой, скорее удобные, чем элегантные. Затем сверяется с зеркалом в человеческий рост, стоящим под небольшим наклоном в углу комнаты.

Он терпеливо, по кусочкам, собирает свой портрет.

Одежда помогает ему. Ведь говорят же, что одежда делает человека, – и Фрэнк, вырядившись в лучшее, что только предлагалось в отделе «Мужской одежды» гигамаркета, чувствует себя и впрямь только что сделанным. Вначале проступают изящные линии костюма. Пустоты вскоре заполняют галстук, рубашка и обувь. Последними показываются голова, шея и руки Фрэнка – их изображение вызвать труднее всего. Боже, он ведь иногда совсем не может вспомнить, как выглядит его собственное лицо! Как только оно появляется в зеркале, его очевидная знакомость укоряет недавнее бессилие памяти, но пока еще Фрэнк тщится вспомнить хотя бы единую черту, он искренне опасается, что окончательно выпал за грань бытия – скользнул вбок, в лимб, превратился из профессионального призрака – в самого настоящего.

Он нарочно сверяется с часами – 6.34, – делая мысленно пометку в воображаемом памятном альбоме. Ведь в 6.34 утра каждого рабочего дня, плюс-минус минута, он стоял здесь, заново облачившись в костюм, каждый предмет которого изнутри имел ярлычок с вытканной парочкой близнецов-полукружий – черного и белого – повыше инструкций по стирке и глажке. Но завтра он уже не будет стоять на этом месте. В одном из шкафов его гардеробной приготовлен запакованный чемодан. На флуоресцентной розовой бирке, прикрепленной к ручке чемодана, проставлен номер рейса и трехбуквенный код аэропорта в Соединенных Штатах. На чемодане лежит авиабилет первого класса. Завтра в 6.34 утра Фрэнк будет сидеть в салоне серебристого пассажирского самолета, паря над створоженной облачной гущей, мчась вослед солнцу. Без возврата – билет в один конец. Он замирает – все еще не в силах поверить, что сможет унестись прочь от этого города, порвав связь с единственным местом, которое он когда-либо называл своим домом, совершенно не зная, что ждет его впереди. Едва слышный внутренний голос спрашивает, не сошел ли он с ума, но тут же более громкий, сильный голос со спокойным убеждением возражает: Нет.

Нет. Уехать отсюда – вот, пожалуй, самое здравое решение, какое он когда-либо принимал. Но в то же время и самое жуткое.

Вернувшись на кухню, Фрэнк наливает себе третью порцию кофе, наполняя кружку до краев и опустошая кофейник.

Выпив до половины эту последнюю порцию утренней дозы кофеина, Фрэнк ощущает легкий позыв в нижней части живота и удовлетворенно направляется в ванную комнату, чтобы занять там сидячее положение и освободить кишечник; испражнения оказываются скудными, твердыми и сухими, и тем не менее освободиться от них приятно. На каждом листике сверхмягкой трехслойной туалетной бумаги, которой Фрэнк пользуется, пропечатаны едва заметные сдвоенные полукружия. Когда-то, в молодости, Фрэнк относился к логотипу «Дней» с почти религиозным благоговением. Эта вездесущая эмблема, как икона, излучала какую-то мощь. Фрэнк гордился, что и он причастен этому символу. Но если в былые годы его бы покоробило от подобного святотатства, то теперь он совершенно спокойно этим символом подтирается.